Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Пока сердца Армида наполняет
Коварным опьяненьем и пока,
Обещанным числом уж не стесняясь,
Прельстить стремится рыцарей побольше,
Готфрид упорно думает, кому бы
Доверить исполнение задачи.
Колеблется он в выборе из тех,
Кто этого достоин и желает.

И он к благоразумному решенью
Приходит напоследок: из своей
Среды великодушному Дудону
Преемника пусть сами изберут;
Тогда ни от кого он не стяжает
В неправедном пристрастии упрека,
Блестящему же войску вместе с тем
Окажет уваженье по заслугам.

Зовет он их и говорит: «Меня,
Воители, вы знаете; царевне
Я в помощи отказывать не думал,
А только отложить ее хотел
До более удобного мгновенья.
Я и теперь вам это предлагаю:
В непостоянном мире нашем часто
Приходится намеренья менять.

Но если вы находите, что было б
Стыдом для вас не броситься в опасность,
И если, может статься, мой совет
Отваге вашей кажется трусливым,
Не будут говорить, по крайней мере,
Что удержал я вас по произволу;
Не отягчит рука моя той власти,
Которою я вам же и обязан.

Так взвесьте же все доводы теперь
И приговор постановите сами;
Но я хочу, чтоб раньше вы избрали
Преемника злосчастному Дудону.
Тот сам десятерых из вас назначит,
Не больше: подчиняясь только в этом
Моей верховной воле, в остальном
Главенствовать он будет полновластно».

Сказал. Ему, с согласия собратьев,
Евстахий отвечает: «Государь,
Медлительность, провидящая вдаль,
Твоею добродетелью да будет;
Нам подобают смелость и отвага.
Спокойная размеренность шагов
В вожде благоразумием зовется,
А в нас она лишь трусостью была бы.

К тому же предприятия опасность
Не искупится ль пользой от него?
И вот мы с твоего соизволенья
Десятерых пошлем на подвиг славный».
Так, страстью увлекаемый, свой шаг
Прикрыть он хочет выгодой военной.
И прочие под жаждой славы так же
Любовные свои желанья прячут.

Ревнивые меж тем бросает взгляды
Бульонов младший отпрыск на Ринальда.
Дивясь его отваге беспримерной,
Не может не завидовать он ей;
А ревность уж указывает средство,
Как разлучить соперника с Армидой.
Ринальда с глазу на глаз соблазнить
Он льстивыми пытается речами:

«Ты, славой своего отца затмивший
И в юности со старыми борцами
Сравнявшийся уже, Ринальд, скажи,
Кто может быть для нас вождем желанным?
Из уваженья к сединам Дудона,
Ему лишь поневоле уступивший,
Бульонов брат, кому повиноваться
Отныне должен я? Тебе и только.

Всем равный по рожденью, ты из всех
Один меня делами превосходишь;
И не стыжусь я этого: Готфрид
Сам отдал бы тебе и честь и лавры.
Тебя вождем хочу я, если только
Ты мщеньем за царевну не пылаешь;
Но в темной славе подвигов ночных
Что лестного найдет твоя отвага?

Здесь именно ты можешь применить
И мощь свою, и храбрость в полной мере.
Лишь согласись, и мы единодушно
Тебя верховной властью облечем.
Что до меня, то я еще колеблюсь
И об одном прошу тебя: позволь
Мне самому решить, идти ль с Армидой,
Иль ринуться на приступ за тобою».

Произнося последние слова,
Готфридов брат краснеет против воли,
И тем себя Ринальду выдавая,
В нем вызывает легкую улыбку.
Стрелу в него тупей других пустив,
Амур ему лишь оцарапал сердце;
И мало очарованный Армидой,
Соперника он терпит без труда.

Душа Ринальда вся еще полна
Кончиной благородного Дудона:
Он для себя считает униженьем,
Что жив еще убийца до сих пор.
Ему отрадно слышать голос чести,
На подвиги зовущий неумолчно,
И юную отвагу будят в нем
Правдивой похвалы живые звуки.

«Не так мне лестно властью обладать,
Как заслужить ее, – он отвечает, —
Ни скипетром, ни саном никогда
Себя не обольщал я как наградой;
Но, к этой чести призванный, не стану
И в скромность малодушную рядиться:
За звание высокое воздать
Могу я лишь отвагою своею.

Я не искал, и я не уклоняюсь;
Но, под моим главенством, ты – со мной».
Окончив разговор, спешит Евстахий
Склонить других к избранию Ринальда.
Гернанд, однако, сам на это метит.
Он ранен в сердце образом Армиды;
Но между славой и любовью нет
В его надменном сердце колебаний.

Насчитывает много род Гернанда
Властителей из разных областей:
Венцов такой избыток в доме вечно
Его высокомерие питает.
Уж пять веков и на войне, и в мире
Покрыты славой прадеды Ринальда;
Но, лишь своими подвигами гордый,
К чужим лучам не тяготеет он.

Гернанд привык на золото все весить,
Все измерять земельным протяженьем
И беспросветный мрак один лишь видеть
Везде, где не блестит венец державный;
И он теперь перенести не может
Соперничества рыцаря простого:
Неудержимым гневом ослепленный,
Он для него не знает уж границ.

Сквозь рану нанесенную злой дух
Тайком к Гернанду в сердце проникает,
Овладевая мыслями, и их
Без отдыха волнует и тревожит.
Чтоб ненависть не утихала в нем
И чтоб его все время грызла зависть,
В глубоких тайниках посланник Ада
Умолкнуть не дает зловещим звукам:

«Ринальд – соперник твой! С тобой тягаться,
Перед тобой кичиться родом хочет!
Пусть он, втирающийся в ровни, пусть
Сочтет ему подвластные народы!
Пусть столько же предъявит венценосцев
Он в прошлом, сколько у тебя теперь!
Какая дерзость для того, кто в рабском
Краю увидел свет князьком ничтожным!

Удача ль, неудача ль, все равно!
Он тем уж победил, что стал твоим
Соперником. Что скажет мир! Ринальд
С Гернандом состязался! Сан Дудона
Сам по себе не больше и не меньше
Тебя возвысить мог, чем ты – его;
Но он с того мгновения унижен,
Как стал Ринальд его же домогаться.

Каким негодованьем бы Дудон,
Воитель благородный, загорелся,
Когда бы из обители бессмертных
Он опустил теперь свой взор на землю
И юного безумца увидал бы,
Как в дерзостном высокомерье тот
Оспаривает лавры, что достались
По возрасту ему и по заслугам.

На это посягая, вместо кары
Почет и похвалы стяжает он.
О, стыд! О, низость! Наглость честолюбца
Открыто поощряется. Но если
Готфрид все это видит и с его
Согласия все это происходит,
Не потерпи: ты показать обязан,
Что ты теперь и чем ты можешь быть».

Неведомому голосу внимая,
Себя уже не в силах он сдержать.
Всю накипь негодующего сердца
Во взорах и речах он изливает.
В сопернике малейший недостаток
Во много раз усилить он готов:
Не гордость у того, а спесь и чванство;
Не храбрость, а безумство и свирепость.

На все, чем славен тот среди других,
На все, что благородного в нем видят,
Тень ревности набрасывает он:
Все это лишь поддельный блеск порока.
И жалобы Гернанда, наконец,
До самого Ринальда уж доходят:
Слепой порыв разнузданного гнева
Его навстречу смерти увлекает.

Злой дух, что повелительно ему
Нашептывает речи, продолжает
Питать в нем нарастающую злобу,
Внушая за обидою обиду.
Большая есть площадка на равнине,
Где любит собираться цвет героев:
Там упражняли мощь свою и ловкость
Они в блестящих играх и турнирах.

И там Гернанд, себя уже не помня,
Ринальда оскорбляет громогласно.
Язык, отравой адской напоенный,
В соперника вонзается стрелой.
Тот слышит оскорбление, и ярость
Овладевает им неотразимо.
Кричит он оскорбителю: «Ты лжешь!»
И на него летит, мечом сверкая.

Не голос – гром; не меч – стрелы небесной
Зловещий блеск. Гернанд уже дрожит:
Смерть перед ним, но от нее не может
Он убежать, и нет ему спасенья.
Однако вид равнины возвращает
Ему неустрашимости остаток:
С мечом в руке противника он ждет,
Готовый от него обороняться.

И множество мечей в одно мгновенье
Сверкнуло и заискрилось в пространстве,
И множество воителей уже
Вокруг врагов толпится и теснится.
От голосов людских и от бряцанья
Оружия дрожит и стонет воздух.
Так в бурю волн морских сердитый рев
Сливается с тоскливым воем ветра.

Но ярость оскорбленного героя
Теперь ничем смирить уже нельзя;
Пылая мщеньем весь, он без вниманья
И крики и преграды оставляет:
Мечом молниеносным путь к Гернанду
Прокладывает он и на него
Внезапно нападает, не взирая
На множество кругом поднятых рук.

Хоть и пылая гневом, но собой
Владея превосходно, все удары
Он к цели направляет неуклонно:
И в голову, и в сердце их наносит.
Его нетерпеливая рука
Обманывает взгляд, за ней следящий,
И попадает вдруг в такое место,
В какое и не метила совсем.

И напоследок меч он погружает
Глубоко в грудь сраженного врага;
Вытаскивает и вонзает снова.
Несчастный падает, и с кровью вместе
Из тела улетает и душа.
А победитель вкладывает меч,
Еще дымящийся, в ножны, смиряет
В себе все злые чувства и отходит.

Готфрида, поспешившего на крики,
Ждет зрелище ужасное. Гернанд
Лежит в пыли, покрыты кровью кудри,
И на лицо уж пали тени смерти.
Вокруг он слышит жалобы и стоны
И, пораженный, говорит: «Кто дерзко
Нарушил запрещение мое
И совершил такое злодеянье?»

Арнольд, любимец павшего, стараясь
Преувеличить дело, отвечает:
«Убил его Ринальд, из-за пустой
Причины вспыхнув гневом безрассудным.
Мечом, которым был он препоясан
Для мщения за Бога, поразил
Он мстителя такого же; он власть
Презрел твою, попрал твои законы.

Законы смерти требуют за это,
И смерти он достоин, несомненно.
Э, если ты помилуешь его,
Он для других примером лишь послужит:
Тогда захочет каждый оскорбленный
Мстить за себя, минуя правосудье;
И скоро страсти разгорятся так,
Что все предастся ссорам и раздорам».

На память он приводит все дела,
Все доблести погибшего и речи
Склоняет все к тому лишь, чтоб в Готфриде
Негодованье вызвать или жалость.
Танкред, его сменяющий, напротив,
Защитником Ринальда выступает.
Все слушает Готфрид; суровый взгляд
Скорей боязнь внушает, чем надежду.

«Подумай, государь, – так заключает
Танкред свою защиту, – что для нас
Ринальд, что он свершил и чей племянник.
Одним и тем же бременем ложиться
Власть не должна на всех виновных. Званья
Различны и различны преступленья;
И кара правосудна лишь тогда,
Когда в ней мера равная для равных».

Готфрид на это: «Кто поставлен выше,
Будь для других примером послушанья.
Ты гибель нам советуешь, Танкред,
Коль хочешь, чтобы высшим я мирволил.
Во что бы обратилась власть моя,
Когда б одна мне чернь была подвластна;
И если в этом все мое главенство,
Немного для меня соблазна в нем.

Мне власть неограниченную сами
Вручили вы, и я не потерплю,
Чтоб у меня в руках она упала.
Я знаю хорошо, когда и милость
И кару заменять одну другою;
И знаю я, когда перед законом
Равнять стоящих ниже надлежит».
Сказал; Танкред молчит из уваженья.

Последователь строгости старинной,
Раймунд слова Готфрида одобряет.
«Вот так-то, – говорит он, – власть должна
Вселять к себе в подвластных уваженье.
Нет больше дисциплины в войске, если
Виновный избавляется от кары;
И тщетно милосердие, когда
Оно не утверждается на страхе».

Зловещими словами пораженный,
Танкред отходит и на скакуне,
Как бы не по земле, а над землею
Несущемся, к Ринальду поспешает.
И спесь и жизнь взяв у врага, Ринальд
Вернулся успокоенный в палатку.
Танкред его находит там и в точном
Рассказе все ему передает.

«По виду, – прибавляет он к рассказу, —
О чувствах не всегда судить возможно:
Подобно бездне сердце человека;
Но если верить взглядам и речам
Готфридовым, нет для меня сомненья,
Что ты – убийца самый заурядный
В его глазах и что тебя подвергнуть
Всей строгости закона хочет он».

На это улыбается Ринальд,
Но трудно скрыть ему негодованье.
«Пусть раб иль тот, кто быть рабом достоин, —
Он говорит, – в оковах правды ищет;
Свободным я родился, жил свободным,
Свободным и умру. Моя рука
Владеть мечом и побеждать умеет,
Но рабские оковы не по ней.

И если в воздаянье мне Готфрид
Намерен, как преступника из черни,
Закованным меня в темницу бросить,
Пусть присылает слуг своих покорных,
Пусть жалует и сам сюда, я жду:
Решат наш спор оружие и сила;
На радость и потеху нечестивцам
Кровавое он зрелище готовит».

Ринальд велит подать вооруженье,
И скоро весь уже покрыт железом.
В руке тяжелый щит он держит; сбоку
Привешен грозный меч; сверкает взор,
И блещут, будто молнии, доспехи.
Таким тебя когда-то, бог войны,
С Олимпа нисходящим рисовали,
В броне железа, ужаса и страха.

Меж тем Танкред пытается умерить
Его свирепый гнев и говорит:
«Воитель необузданный, я знаю,
Что нет для твоего меча препоны;
Я знаю, что в бою, в горниле смерти,
Сияешь ты ликующей отвагой;
Но Богу не угодно, чтоб она
Нам на беду воспрянула сегодня.

Ты что намерен делать? Хочешь ты
Омыть в крови друзей и братьев руки?
На члены тела Божьего подняв
Свой меч, ты хочешь им пронзить и Бога?
Для славы преходящей, что подобна
Волне, бесследно тонущей в пучине,
Святую нашу веру оскорбляя,
Пожертвовать готов ты славой вечной?

Ах, Богом заклинаю, овладей
Самим собой, смири свою гордыню.
Не трусость, а порыв победоносный
Высокой добродетели ты явишь.
Когда бы мне позволил юный возраст
Служить тебе примером, я сказал бы,
Что оскорблен был так же, но сумел
Преодолеть в себе движенье гнева.

Завоевав Киликию, крестом
Отметил я своей победы место;
Но под личиной дружбы Балдуин
Себе и крест присвоил, и победу.
Свои права и славу, может быть,
Восстановить мечом я и сумел бы;
Но мужества нашлось во мне настолько,
Что я к тому не сделал и попытки.

Ты мысли о тюрьме не переносишь;
Краснеешь ты, едва вообразишь
Себя в цепях; ты чтишь законы чести,
Что созданы житейским обиходом.
Оставь меня защитником, а сам
Ступай в Антиохию к Боэмунду:
На время лучше быть тебе подальше
От первого решения суда.

Когда же против нас вооружится
Египет иль другой неверный край,
Издалека звезда твоей отваги
Для нас гораздо ярче воссияет;
И войско наше будет без тебя,
Как тело без руки». Гвельф это слышит
И, одобряя, хочет, чтоб его
Племянник уезжал без промедленья.

И юная отвага, наконец,
Настойчивым советам уступает.
Ринальд уж не отказывает дружбе
В немедленном своем исчезновенье.
Немало лиц, его судьбе причастных,
Готовится его сопровождать;
Он их благодарит и лишь двоих
Берет с собою в путь оруженосцев.

Душа его пылает жаждой славы,
Той славы беспорочной и бессмертной,
Что к подвигам неслыханным зовет
И чудесами новыми прельщает.
Мечтает он в отмщение за Бога
Стяжать себе иль лавр, иль кипарис;
Мечтает о Египте он, о тех
Местах, где Нил свои истоки прячет.

В последний раз с Ринальдом распростившись
И проводив напутствием его,
Спешит к Готфриду Гвельф; а тот, приметив
Его издалека еще, кричит:
«Тебя-то, Гвельф, мне именно и нужно.
Давным-давно я отдал приказанье
Глашатаям искать тебя повсюду,
И весь уж стан обегали они».

Всех удалив из ставки, кроме Гвельфа,
Готфрид, понизив голос, продолжает:
«Признаться надо, Гвельф, что твой племянник
Уж чересчур поддался гневу ныне.
Чем можно извинить его поступок?
Немало оправданий бы ему
Нашел я! Но Готфрид – глава над всеми,
И должен суд его для всех быть равен.

Законов строгий страж, я неуклонно
Их буду охранять и никогда
В сужденьях и решеньях не поддамся
Страстей постыдной власти. Если вправду,
Как говорят, нарушил против воли
Ринальд и мой запрет, и дисциплину,
То должен он, смирив свою гордыню,
Предстать перед судом как подсудимый.

Пусть явится свободным; во вниманье
К его заслугам скован он не будет:
Все, что могу я сделать для него.
Но если подчиниться не позволит
Ему неукротимая отвага,
Ты сам его доставить постарайся:
Иначе снисходительный начальник
Судьей суровым станет неизбежно».

Сказал; и Гвельф ему в ответ: «Чью душу
Бесчестье возмущает, государь,
Тот, слыша оскорбительные речи,
Их оставлять не может без отпора;
И если он зачинщика убил,
Э, разве так не поступил бы всякий?
Кто стал бы тут рассчитывать удары
И мщение соразмерять с обидой?

Ты требуешь, чтоб сам Ринальд явился
Предать себя твоей верховной власти;
Он этого не может, государь:
От стана он теперь уже далеко.
Но каждому, кто подлым обвиненьем
Клевещет на него, рукой вот этой
Берусь я доказать, что тут была
Законная лишь месть за оскорбленье.

Да, государь, не мог племянник мой
Не наказать спесивого Гернанда;
А что тебя ослушался он, в этом
Оправдывать не стану я его».
Готфрид определяет: «Пусть же он
В других теперь местах раздоры сеет;
А мы огонь старательно затопчем,
Чтоб от него ни искры не осталось».

Лукавая красавица меж тем
Раскидывала сети неустанно:
Весь день она искусно расточала
Дары своих неотразимых чар;
Когда же ночь покров спускала темный
Над западным порогом дня, Армида
В палатку удалялась, а за ней
Два стражника и две служанки следом.

Но никакою силою соблазна
Во взглядах ли, в улыбках, иль в речах,
Ни прелестью своей, какой доныне
Еще под небесами не бывало,
Ничем благочестивого Готфрида
Внимание привлечь она не может,
Ничем не может в сердце у него
Зажечь огонь греховных вожделений.

Не удается ей героя сладкой
И пагубной отравой напоить:
Утехами мирскими пресыщенный,
Он отворачивает взор от всех
Коварно предлагаемых приманок.
Его мечты приковывает Небо.
Минуя все ловушки красоты,
Он все ее усилья разрушает.

И нет такой преграды, что Готфрида
Заставила б сойти с тропы Господней.
Преследуя его, свой вид меняет
Армида бесконечно, как Протей:
Ей нипочем сердца мужские ранить;
Но, за щитом небесным, равнодушен
Герой к ее стрелам, и перед ним
Она должна сознать свое бессилье.

Какой удар для красоты, привыкшей
Повелевать чистейшими сердцами!
В досадном изумлении она
К легчайшим обращается победам.
Так полководец опытный, щадя
Без пользы убывающие силы,
Осаду прекращает и отвагу
На поприще иное направляет.

Такую ж и Танкред являет стойкость;
Другое чувство в сердце пламенеет
И доступа для нового уж нет.
Так древле Митридат от ядов ядом
Берег себя. Но эти двое только
Армиде и противятся упорно:
Всех прочих пожирает невозбранно
В ее глазах сверкающий огонь.

Неполная победа униженьем
Ей кажется в гордыне непомерной,
И тем лишь утешается она,
Что остальные все в ее оковах.
Пока ее намеренья не вскрыты,
Сманить она мечтает за собою
Влюбленных в безопасные места,
Где цепи им готовятся иные.

И скоро день, назначенный Готфридом
Для помощи обещанной, настал.
Тогда она почтительно к герою
Подходит со словами: «Государь,
Пришла пора исполнить обещанье;
Тиран, едва узнает, что ищу я
Поддержки у тебя, вооружится,
И нам его врасплох уж не застать.

Пока еще молвы неверный голос
Иль верный соглядатаев донос
Его не предуведомил, дозволь
Десятерым отправиться со мною.
Коль Небо и поныне благосклонно
К невинности, я на престол воссяду
И подданной покорной за тобою
Последую и в мире, и в войне».

Сказала; и не может уж Готфрид
Отвергнуть просьбу, слова не нарушив.
Царевны нетерпенье принуждает
Его скорее выборы назначить,
Чего бы так хотел он избежать.
Но каждый домогается попасть
В избранники, и их соревнованье
Становится докучным напоследок.

Армида, видя это, разжигает
Еще сильнее пылкое желанье;
Вонзает в их сердца она боязни
И ревности убийственное жало.
Спокойная любовь, как ей известно,
В бездейственной истоме засыпает.
Так бег свой ускоряет борзый конь,
Чуть впереди иль сзади топот слышит.

Нежнейшие улыбки, взгляды, речи
Она хитро и ловко расточает;
И нет ни одного среди влюбленных,
Чтоб втайне не завидовал другому.
С боязнью в каждом борется надежда.
Теряя стыд, безумные толпой
Спешат на взгляд ее, и их напрасно
Пытается Готфрид остановить.

Всем угодить желая, он за них
Стыдится и на них же негодует;
И потеряв надежду побороть
Слепое, безрассудное упорство,
Им выход предлагает. «Бросьте в урну
Записки с именами, – говорит, —
Старательно их там перемешайте,
И как решит судьба, пусть так и будет».

Написаны тотчас же имена,
И в урну все опущены записки;
Перемешав, их вынимают: первым
Идет Артемидор, вторым – Герард,
А третьим – Венцеслав, тот Венцеслав,
Что был примером мудрости когда-то,
Теперь же, убеленный сединами,
Посмешищем в делах любовных служит.

Какое торжество, какая радость
На лицах трех избранников счастливых!
Глаза сияют пламенным восторгом,
Которым переполнена душа.
Чьи имена еще скрывает урна,
Те чувствуют, как их сердца трепещут:
Мрачит их взгляды ревность, и решенья
Судьбы они, как приговора, ждут.

Гастон четвертым, пятым Олдерик,
Шестым Рудольф, Вильгельм из Руссильона
Седьмым, восьмым баварец Эверард
И Генрих, что из Франции, девятым;
Последним возглашается Рамбальд:
Преступною любовью опьяненный,
Отрекся он от веры христианской,
И Божий воин Божьим стал врагом.

И ревностью и завистью горя,
Проклятья шлют Фортуне остальные;
Тебя, Амур, винят, зачем их участь
И мощь свою слепым рукам ты вверил.
Запретного желанья став добычей,
Судьбе в противность многие хотят
Последовать украдкой за Армидой
И мрака лишь ночного ожидают.

Делить ее пути и презирать
Опасности в боях они клянутся.
И вздохами своими, и речами
Она все больше страсть их распаляет:
То одному промолвит, то другому,
Как с ним ее разлука тяжела.
Избранники меж тем уже готовы,
И им Готфрид дает наказ последний.

Разумный вождь их предостерегает
От козней вероломного народа;
Он учит их, как избегать ловушек
И как оберегать себя от бед.
Но все советы по ветру несутся,
Амур же издевается над ними.
Вот, наконец, прощаются. Зари
Не ждет нетерпеливая Армида.

Уходит с торжеством она и пленных
Соперников уводит, как добычу.
Оставшихся поклонников толпа
Жестокие испытывает муки.
Но чуть под сенью черных крыльев ночи
Безмолвие и сны сошли на землю,
Как большинство влюбленных поспешило
По роковым следам покинуть стан.

Из них Евстахий первый: он едва
Дождаться ночи в силах и во мраке,
Пылая нетерпеньем, наугад
Шагает за своим слепцом-вожатым.
Всю ночь блуждает он и, наконец,
Когда восток зарею вспыхнул, видит
Армиду и товарищей в селенье,
Что было им приютом для ночлега.

И к ней он устремляется. Рамбальд
Узнал его тотчас же по доспехам:
«Что привело тебя сюда? Кого
Ты ищешь здесь?» – «Армиду. Если мною
Она не погнушается, не будет
Защитника храбрее и раба
Вернее у нее». – «Кто ж призывает
Тебя на подвиг доблестный?» – «Любовь.

Любовью избран я, а ты – Фортуной.
По-твоему, из нас двоих кто больше
Имеет прав на оба эти званья?» —
«Твои права не стоят ничего.
Не будучи на то уполномочен,
Напрасно ты старался бы втереться
В среду законных мстителей царевны». —
«Э, кто мне помешал бы в этом?» – «Я».

И с поднятым мечом Рамбальд навстречу
Евстахию идет; равно отважный,
К Рамбальду приближается Евстахий.
Но, руку протянув, Армида взглядом
Удерживает пылкое движенье.
«Прошу тебя, – Рамбальду говорит, —
Позволь при мне товарищу остаться,
Чтоб лишний был защитник у меня.

Коль дорого тебе мое спасенье,
Зачем мою опору ослаблять?»
Евстахию потом: «Я благодарна
Судьбе за то, что послан ты ко мне.
Была бы я безумною, слепою,
Когда б отвергла доблестную помощь».
Так говорит и в то же время видит,
Что мстители еще к ней прибывают.

Они по разным движутся дорогам
И друг на друга с ревностью глядят;
Улыбкою Армиды озаренный,
Считает каждый избранным себя.
Светлеет между тем, и для Готфрида
Сомнений нет, что многие бежали.
Предчувствие беды в его душе
Неясную тревогу порождает.

Вдруг вестник запыхавшийся, весь пылью
Покрытый, приближается к Готфриду.
По мрачным взглядам и по отпечатку
Печали на лице он очевидно
Нерадостные новости приносит.
«Жди, – говорит, – египетского флота;
Вильгельм, что генуэзскими судами
Начальствует, тебе шлет эту весть».

И добавляет, что большой обоз,
Который был от флота в стан Готфрида
Отправлен под прикрытием державным,
На полпути, во впадине долины
Подвергся нападению арабов;
Что часть людей прирезана на месте,
Другая же в цепях уведена
И что никто не мог спастись оттуда.

Что наглость этих варваров бродячих
Уж никаких границ не знает больше;
Что шайки их окрестность невозбранно,
Подобно навожденью, заполняют;
А для того чтоб ужас им внушить
И сохранить пути от моря к стану,
На них без промедления отряды
Необходимо выслать посильней.

Мгновенно угнетающие вести
Разносятся по стану и по войску.
Простые люди, голода страшась,
Все ужасы его уже предвидят.
Отваги в них упадок примечая,
Старается военачальник мудрый
Спокойными и вескими речами
Их убедить и возвратить им бодрость.

«О воины, – так говорит он им, —
Вы, что со мной так стойко миновали
Все на пути препоны и напасти,
Что мужественно так преодолели
И силы персов, и коварство греков,
И бурь морских, и горной стужи лютость,
И голода мучения, теперь
Вы страху малодушному доступны?

Возможно ли, чтоб Бог, являвший вам
В опасностях поддержку и защиту,
От вас сегодня взоры отвратил?
Настанет день, исполнятся обеты,
И вспоминать вы будете с любовью
Все, что в походе славном претерпели.
Воспряньте же с надеждой и готовьтесь
Грядущие успехи восприять».

Так с ясною улыбкою Готфрид
Солдат, упавших духом, ободряет;
А сам при том испытывает в сердце
Жестокие заботы и тревоги:
Чем войско продовольствовать ему,
Как отразить нашествие Египта
И, наконец, какой преградой шайки
Разбойников-арабов удержать?