Н Ляшко - Минучая смерть
— Ссаживай!
Жандарм спрыгнул на тротуар, опустил верх фаэтона и вытянулся:
— Пожалуйте.
Федя оглядел освещенный дом, полоску мглистого неба над ним и пошел к подъезду. В переднюю из всех комнат высыпали жандармы, штатские, чиновники и, вытянув шеи, оглядывали и как бы обнюхивали Федю. «Сползлись!» поежился он. Ротмистр медленно провел его в большой, добела освещенный кабинет, звякнул шпорами:
— Всего хорошего, — и удалился.
Со стены глядел царь в тяжелых, будто вылитых из желтой меди, эполетах. У дивана скалила зубы волчья шкура.
Федя оглядел стены, шкаф, шагнул к столу и обернулся на шорох: из-за мутно-зеленой портьеры вышел сухой, лысый полковник.
— Ну, голубчик, пожаловал? Вот мы тебе разъясним, что ты наделал.
Федя знал, что надо притворяться глупым, испуганным, но е губ сорвалось:
— Если с тыканьем, то не стоит и разъяснять.
— Ого!
Полковник прищурился, поводил пальцами по письменному столу и мягко, с грустью заговорил:
— Я люблю, господин Жаворонков, по-русски, по-простецки. Выкать, уверяю вас, мне ничего не стоит. Или вы думаете, мне приятно по ночам вести допросы? Служба!
А наша служба тяжела, ох, тяжела! Я не стариком и жандармом родился. Нет-с, молодой человек, молодость и у меня была. И я, как вы, увлекался, был даже в одной, похожей на вашу, неприятной истории. Был, был, не скрываю. Садитесь, пожалуйста. Эй, дать чаю и позвать Арефьева!
Бесшумно вошел прыщеватый человек в косоворотке, разложил на столе бумаги и приготовился писать. За ним, скрипя сапогами, влетел молодой высокий жандарм с подносом и поставил перед Федей стакан чаю, сахарницу и блюдечко с печеньями.
— Кушайте, да приступим, поздно уже…
Федя отодвинул стакан, положил на прогретое им место руку и насторожился. Полковник умял себя в кресле и начал спрашивать Федю, как его зовут, сколько ему лет, кто его родители, где они. Спрашивал он спокойно, вяло, а когда лицо Феди посерело от скуки, вдруг зашептал:
— А скажите, вы у мещанки Свечиной для кого квартиру снимали? Что? Вы ни у кого никогда не снимали квартиры? Вот как! Виноват. Да, да, понимаю, а скажите…
Полковник шаркнул под столом ногами и вновь стал убаюкивать Федю: давно ли он работает на заводе, тяжело ли ему там, много ли он зарабатывает, не хочет ли перейти на более легкую работу? Федя запоминал свои ответы, силился понять, как узнали жандармы, что он снимал у матери Саши квартиру, и вновь услышал шопот:
— А скажите, вы больничной сиделки, молоденькой такой, русой, не знаете? Ее, кажется, Александрой зовут.
Что-о? Это ваша невеста? Вон как…
Полковник сжал губами усы, помял их и развел руками:
— Ничего не понимаю. Здесь какое-то недоразумение. Вы фамилию своей невесты знаете? Свечина? А-а, так это же в корне меняет положение. Позвольте извиниться, что мы потревожили вас, но раз вы уже здесь, ответьте на один вопрос… Но предупреждаю: это вопрос вполне частный. Вы уже можете считать себя свободным. Можно задать вопрос? Мерси… Видите, мм… Моя жена, ну, понимаете, женщина, а все женщины интересуются чулками. И я был бы благодарен, если бы вы сказали, честные ли чулочницы живут у матери вашей невесты? Жена хочет сделать им наказ, но сомневается. Ах, вы не знаете их… Вон как, даже в глаза не видали… Значит, вы в доме невесты не бывали?
Понимаю, понимаю…
Полковник переглянулся с прыщеватым и круто повысил голос:
— А что выскажите, если я докажу, что это, мягко выражаясь, не так?
Федя глянул в его прищуренные глаза и перекосил плечи:
— Попробуйте.
— Вот как, — хм! — вы разрешаете? Да вы не волнуйтесь, это же пустяки. И кушайте чай, остыл, вероятно. Не знаете, значит? Ах, молодой человек, молодой человек… Исправьте свою ошибку, говорите все откровенно. В двадцать лет говорить неправду, это же, ой-ой-е-е-о…
Полковник покачал головою, последил за лицом Феди и хлопнул в ладоши:
— Эй, введите Свечину!
Федю охватило жаром и холодом: «Что же ото такое?»
По коридору рассыпался звон шпор, дверь полуоткрылась, и рука в синем сукне выдвинула из-за нее мать Саши.
Полковник заторопился к ней, усадил ее в кресло и указал на Федю:
— Мамаша, этот человек заходил к вам перед нашим приходом?
Старуха вгляделась в Федю и, потемнев, закричала на него:
— Ты что ж ото, ирод, подсудобил мне?! За Шуркой увиваешься, а про стыд-срам и забыл? Захотел опозорить меня на старости?
— Мамаша, мамаша, — взмолился полковник, — не кричите, отвечайте на вопрос: он был?
— Он, он, а меня отпусти, сделай милость: ночь, в доме ни души…
— Не волнуйтесь: в доме будет все в полной сохранности. Скажите, он квартиру снимал?
— Он, кабы я знала, что они такие шельмы, к двору не подпустила б, поганцев…
Полковник подмигнул Феде - чудачка - ты старуха - и спросил:
— Вы слышите?
— Слышу, но она забыла, кто снимал у нее квартиру.
— А кто ее снимал?
— Не знаю…
— Мамаша, он снимал?
— Вдвоем они были. Другой усатенький такой, шутник и балаболка. Вышла я, а они с Шуркой тары-бары.
Повела это я их…
Полковник кивал, давал прыщеватому знаки, что надо записывать, и повернулся к Феде:
— Ну, господин Жаворонков, картина, как видите, ясная. Вы хотели оговорочками отделаться. Извините, нас интересует истина в полном объеме. Не вы снимали, не вы задаток давали, но осматривать-то вы, как видите, осматривали, быть-то при найме были. Не отрицаете? Вот_ и хорошо! Запиши. Как? Вы у видели того, другого, с усами, у ворот и, не будучи знакомы с ним, зашли? Оригинально.
А зачем, позвольте вас спросить? Вон как… Чтоб увидеть Александру? Мамаша, ваша дочь тогда уже была знакома с господином Жаворонковым?
— Вроде того. Вышла это я, а они стоят с нею…
Старуха принялась рассказывать, как Федя попросил у нее воды и вошел с нею в комнаты, как Саша налила ему чаю, как они молчали.
— Прекрасно, прекрасно, — нетерпеливо остановил ее полковник, — я вас понял. Господин Жаворонков, а куда вы минувшим вечером шли по слободке? Гулять? Вон как…
А с кем? А-а, ну, конечно, конечно, вы даже не видели, что за вами идут четыре человека. Прекрасно, а зачем вы, примерно, через час после этого очутились у Свечиных?
Вон как! Узнать захотели, почему не вышла Александра?
А куда она должна была выйти? Ах, на свиданье. Извините.
Мамаша, где ваша дочка вечером была? Стирала белье?
Весь вечер? Верю, верю, не клянитесь… Эй, уведите мам… госпожу Свечину!
За старухой полковник выпроводил прыщеватого, прикрыл за ним дверь и, как бы опасаясь, что его могут подслушать, зашептал:
— Ах, простота, святая простота! Вы и не подозреваете, насколько вы наивны. Должен вам прямо сказать: типография чулочниц с «дядей» уже в наших руках, она рядом, в одной иа соседних комнат. Ваши сообщники или, как их называют там, товарищи помогли нам захватить все и дали сведеяия о вашей роли в этом деле. В грязную компанию попали вы, и вам надо выпутываться. Я не прочь помочь вам в атом, но так, знаете, частно. Я понимаю: вы увлеклись красивыми фразами. Ну, что ж? Кто не ошибается? Но нельзя же знаться с предателями. Вы искренне шли с ними, верили, а оказывается, они у нас на службе.
У вас такая чудная невеста, вас ждало счастье, дети, может быть, перемена к лучшему и вдруг… Это должно послужить вам на пользу. Все еще поправимо, надо лишь серьезно взглянуть на вещи…
С шопота голос полковника перешел на журчанье, с журчанья на рокот - он пел о свободе, о свадьбе, о детях, о возможности бросить заводскую работу, переехать в другой город, получить какое-то место, зажить человеческой жизнью. Голос его пел и манил. Федя знал, к чему клонит полковник, и ему чудилось, что вот оттого, что он слушает и молчит, к нему уже прилипло что-то зазорное, грязное.
Он вытянул ноги и неожиданно для самого себя уронил:
— Напрасно вы это.
— Что, собственно, напрасно?
— Напрасно, говорю, надрываетесь.
Полковник откинулся на спинку кресла и брезгливо передернул плечами:
— Фи-и! Я по-отечески, а вы с грубостью.
«Ух ты, чорт лысый!» — до скрипа сжал Федя челюсти и, хотя голос шептал ему об осторожности, громко кинул:
— А на что мне такой отец, как вы?
— Ах, вы та-а-ак? Похоже, вы птичка стреляная? А вам известно, что я из Петербурга уполномочен поступить с вами по всей строгости закона?
— Ну, и поступайте.
Полковник покраснел и поднял указательный палец:
— Господин Жаворонков, вы на опасный путь становитесь! Подумайте, взвесьте.
— Нечего мне взвешивать, раз я не виноват.
— Вы не виноваты? Ого1 Но я не мальчик, я серьезно могу разговаривать. Я отучу вас разыгрывать невинненького женишка. Эй! сведите его в тюрьму! Да в секретку!
И чтобы все как следует! Пусть попляшет там!
Вбежали жандармы, подхватили Федю и повели в коридор. Прыщеватый сзади дергал его за рукав и умоляюще шептал на ухо:
