Дженет Уинтерсон - Тайнопись плоти
Я надеваю махровый халат, который мне дала Луиза. Хочется надеяться, что он не Эльджина. В одном похоронном бюро жульничали: покойника привозили в добротном костюме и пока готовили к погребению, бальзамировщик с подручными примеряли одежку на себя. Кому из них он подходил, платил шиллинг. То есть, шиллинг шел в церковную кружку, а костюм с покойника стаскивали. Конечно, мертвецу разрешалось покрасоваться в приличном виде во время отпевания, но перед самым погребением беднягу уже заворачивали в дешевую простынку. Поскольку я собираюсь воткнуть кинжал Эльджину в спину, мне не улыбалось носить его халат.
- Это мой, - сказала Луиза, когда мы встретились у нее наверху. - Не беспокойся.
- Откуда ты узнала, что я беспокоюсь?
- А помнишь, мы попали под проливной дождь по дороге к вам? Жаклин тогда настаивала, чтобы я переоделась. Она вручила мне свой халат, а я так хотела, чтобы это был твой. Я надеялась, он хранит твои тепло и запах.
- А разве я их не храню?
- Еще как. Ходячий соблазн.
Луиза разожгла камин в комнате, которую она именовала "будуаром". Сейчас почти никто не топит камин, но в их доме не было центрального отопления. Она сказала, что Эльджин ноет по этому поводу каждую зиму, хотя она сама покупает дрова и сама занимается растопкой.
- Ему на самом деле не нравится так жить, - сказала она, подразумевая внешнее великолепие их с Эльджином семейного гнезда. - Он бы был счастливее в поддельном тюдоровском особнячке в стиле 30-х годов с утепленными полами.
- Тогда почему вы купили такой?
- Потому что это принесло ему славу великого оригинала.
- Ты этим довольна?
- Я сама это сделала. - Она немного помолчала. - На самом деле, Эльджин участвовал только деньгами.
- Ты что ли презираешь его?
- Нет, вовсе нет. Я в нем разочаровалась.
Эльджин был самым талантливым среди практикантов своего выпуска. Он упорно трудился и прекрасно учился. Был сторонником новых методов, увлеченно работал. В первые годы его работы в больнице, когда Луиза поддерживала его финансово и оплачивала все общие счета за их скромную жизнь, Эльджин собирался доучиться и поехать в какую-нибудь страну "третьего мира". "Тропу консультантов", как он это называл, Эльджин презирал: способные молодые люди определенного происхождения недолго порхали по больницам, а потом получали повышения и переходили к чему-то полегче и повыгоднее. В медицине это считалось спринтерской дорожкой, женщин на ней было мало, но так, в основном, и делали карьеру.
- И что же произошло?
- Его мать заболела раком.
Сара в Стемфорд-Хилле заболела. Она всегда вставала в пять утра, молилась, зажигала свечи и принималась за работу: готовила еду на день, утюжила белые рубашки Исава. Утром Сара накидывала на голову платок, и только перед тем, как в семь спускался муж, надевала длинный черный парик. Они завтракали, вместе садились в старый автомобильчик и проезжали три мили до аптеки. Сара мыла пол и вытирала пыль с прилавка, пока Исав надевал на талес белый халат и ворочал в кладовой коробки. Нельзя сказать, что лавка открывалась в девять - скорее они просто отпирали дверь. Сара продавала зубную пасту и таблетки, а Исав готовил аптекарские порошки. Этим они занимались пятьдесят лет.
Аптека ничуть не изменилась. Прилавок из красного дерева и стеклянные витрины были там еще до войны - еще до того, как Сара и Исав взяли аптеку в аренду на шестьдесят лет. По одну сторону от них сапожника сменила бакалейная лавка, превратившаяся в магазин деликатесов, превратившийся, в свою очередь, в кошер-кебаб. С другой стороны прачечная была переоборудована в химчистку. Ею до сих пор управляли дети их друзей Шиффи.
- Твой сын, - сказал Шиффи Исаву, - он доктор, я читал про него в газете. Он мог бы здесь иметь практику. Ты бы расширил магазин.
- Мне семьдесят два, - отвечал Исав.
- Да что ты говоришь? А сколько было Аврааму, а Исааку, а Мафусаилу? Вот если бы тебе было девятьсот шестьдесят девять, тогда бы было о чем беспокоиться.
- Он женился на шиксе.
- Все мы совершаем ошибки. Вспомни Адама.
Исав не сказал Шиффи, что больше не общается с сыном, и не думает, что Эльджин когда-либо даст о себе знать. Две недели спустя, когда Сара лежала в больнице и не могла произнести ни слова от боли, Исав позвонил Эльджину со своего прикованного к стенке бакелитового телефона. Им никогда не приходило в голову приобрести новую удобную модель. Божьи дети, на что им прогресс.
Эльджин приехал немедленно и в первую очередь переговорил с лечащим врачом, а только потом пошел к отцу у постели больной. Врач сказал, что надежды нет. У Сары рак кости, и она не выживет. Он добавил также, что она очевидно страдала уже много лет. Болезнь подтачивала ее, прах возвращался к праху.
- Отец знает?
- В некотором смысле. - Врач был занят и торопился дальше. Он передал свои записи Эльджину и оставил того у стола под лампой с перегоревшей лампочкой.
Сара умерла. Эльджин приехал на похороны и после церемонии отвез отца в аптеку. Исав неловко возился с ключами, открывая тяжелую дверь. На стеклянной вывеске еще сохранились золотые буквы, что когда-то знаменовали преуспеяние Исава. Сверху дугой значилось РОЗЕНТАЛЬ, снизу - АПТЕКАРЬ. Время и погода немало потрудились над вывеской, и хотя сверху все еще читалось "РОЗЕНТАЛЬ", снизу, где буквы полустерлись, можно было прочитать только "П...АР".
Эльджин, очутившись внутри, почувствовал сильную дурноту. Его окружило собственное детство - запах формальдегида смешивался с запахом мятных леденцов. За этим прилавком он делал уроки. Долгие вечера в ожидании, пока родители не заберут его домой. Иногда он засыпал прямо в магазине, в одних трусах и серых носках, положив голову на таблицу логарифмов. Исав тогда сгребал его в охапку и переносил в машину. Эльджин помнил отцовскую ласку только сквозь пелену снов. Исав был суровым родителем, но при виде детской головы, склоненной на прилавок, не достающих до пола ног, проникался нежностью к мальчику и шептал ему на ухо что-то утешительное о лилиях долин и о земле обетованной.
Воспоминания острой болью пронзили Эльджина, пока он стоял и смотрел, как отец медленно снимает черный пиджак и облачается в аптекарский халат. Видно было, что привычные действия приносят ему успокоение: он даже не взглянул на сына, а вместо этого уткнулся в книгу заказов, бормоча что-то себе под нос. Прождав некоторое время, Эльджин кашлянул и сообщил, что ему пора. Отец молча кивнул. Эльджин и не ожидал от него ответа.
- Я могу что-то для тебя сделать? - спросил он.
- Можешь ли ты мне объяснить, почему умерла твоя мать?
Эльджин кашлянул еще раз. Он был в отчаяньи.
- Отец, но маме было много лет, у нее уже просто не было сил.
Исав покачал головой вверх-вниз, вверх-вниз.
- На все Господня воля. Бог дал. Бог и взял. Сколько раз я сегодня это уже повторял? - Он замолк, повисла долгая пауза. Эльджин еще раз кашлянул.
- Мне надо идти.
Шаркая, Исав зашел за стойку, нашарил под ней большую выцветшую банку и насыпал сыну в коричневый кулек мятных леденцов.
- Ты кашляешь, мой мальчик. Возьми вот это.
Эльджин сунул кулек в карман пальто и вышел на улицу. Он шел быстро, торопясь как можно скорее покинуть еврейский квартал, и как только дошел до магистрали, взял такси. Прежде чем залезть в машину, он выбросил кулек в урну на автобусной остановке. То была его последняя встреча с отцом.
Когда Эльджин маниакально взялся за исследования карциномы, он не предполагал, что это принесет большую выгоду ему самому, чем его пациентам. Он использовал компьютерные модели, чтобы имитировать быстрое размножение злокачественных клеток. В генной терапии он видел наиболее вероятный путь решения проблем тела, восставшего против себя самого. Очень сексапильная медицина. Генная терапия была тогда на переднем крае науки, на ней делались имена и состояния. Американская фармацевтическая фирма соблазнила Эльджина и вознесла его из аптекарского магазинчика в исследовательскую лабораторию. Больниц он все равно никогда не любил.
- Сейчас, - сказала Луиза, - он вряд ли сможет правильно налепить пластырь, однако знает все о раке. Все, кроме того, от чего он возникает и как его лечить.
- Звучит несколько цинично, тебе не кажется?
- Эльджина не волнуют люди. Он их никогда и не видит. Он уже лет десять не был в обычной палате. По полгода проводит в своей лаборатории в Швейцарии, в которую вложены многие миллионы фунтов, и смотрит на экран компьютера. Жаждет совершить великое открытие. Получить Нобелевскую премию.
- Но что плохого в честолюбии?
Она рассмеялась.
- С честолюбием-то все в порядке. Не в порядке он сам.
Интересно, смогу ли я жить с Луизой?
Мы легли, и мои пальцы поползли по изгибу ее губ, прямому строгому носу, прекрасному и требовател ьному.
Однако изгиб губ носу не соответствовал - рот ее был скорее чувственным, чем серьезным. Полным, соблазнительным, слегка жестоким. Вместе с носом он производил странное впечатление аскетической сексуальности. Проницательность и желание вместе. Луиза была римским кардиналом, целомудренным во всем, если не считать красивых мальчиков-певчих.
