Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман
Был ли он талантлив? Он не знал этого наверняка, хотя ему было приятно, что некоторые люди выражали свою благодарность за его книги и говорили ему, что он обязательно должен писать дальше. Он не чувствовал себя гуру, тем более, не стремился им быть, потому что сам много не понимал в этой жизни. Но, стремление предельно честно излагать то, что он прочувствовал собственной задницей, не «зализывать» углы было ему присуще. Талант это или нет, кто его знает? Олегу иногда казалось, что у него получается что-то стоящее, а раз ничего другого делать он не умел, то оставалось продолжать заниматься бумагомарательством. Хотя, как быть с этой энцефало…, ох, намудрил доктор Ворожейкин!?
Герел, конечно, увлекла, его некоторая неординарность и тот образ, скажем, интеллектуала, который она просто не могла встретить в своем кругу. А, может, ореол бессребреника сыграл свою роль? Эдакого мифического шестидесятника, битника, пофигиста и человека творчества, которому наплевать на деньги, которые сейчас решали если не все, то почти все. Но ведь и жить на что-то надо!
Нахлебником он у Герел никогда не был, если не считать тех нескольких случаев, когда она отпаивала его после запоев. Напротив, Олег категорически запрещал тратить деньги даже на какие-то мелкие покупки для себя. Принцип должен быть принципом! Доходило до анекдотов: например, когда ко дню Советстской Армии и военно-морского флота (Олег твердолобо не называл его Днем Защитника отечества) Герля хотела презентовать ему запонки или авторучку «Паркер» с золотым пером, то возмущению Зеленского не было предела. Особенно накрыло Олега предложение Герли оплатить расходы по публикации его книги в московском издательстве, причем, очень большим тиражом за счет спонсорской оплаты Герел. Он произнес как можно язвительней:
— У древних латинян существовала поговорка — «через тернии к звездам». Ты хочешь, чтобы я поменял существительное «тернии» на «п. ду», извини, уж?
После этого они не разговаривали несколько месяцев.
С таким человеком ужиться было сложно.
Сам Олег не был жаден на подарки, любил дарить их своей Герлюшке, но, понимая, что его «лютики-цветочки» не идут по цене, ни в какое сравнение с подарками других, а позволить себе нечто иное, существенное, он просто не в состоянии, дарил ей цветы, книги, компакт-диски, офорты своих друзей художников. Словом, дарильщик он был никудышний, по нынешним временам!
— Ты мой самый большой подарок! — шутила Герля.
Еще один компонент, связывавший их, был секс. Олег по возрасту приблизился к тому периоду жизни, когда у очень многих мужчин стали возникать определенные затруднения в сфере интимного общения с женщинами. Кто-то пытался лечиться по шаманским методикам нашего телевидения и рецептам разных сомнительных книжонок. Другие заперлись в себе, словно рак-отшельник; третьи — начали заливать горе алкоголем, рассказывая при этом приятелям, какими успехами они пользуются у девушек, особенно у молоденьких (Геракл со своим тринадцатым подвигом выглядел перед ними сущим червяком); четвертые стали пользоваться услугами проституток.
У Олега и Герли все пошло, как по маслу. Он почувствовал себя помолодевшим лет на пять-десять. Физиологическая их совместимость была почти невероятной, к тому же, и Герля тоже не была совсем уж неискушенной девочкой. Такого душевного и физического подъема Олег не испытывал давно, и это не замедлило сказаться на качестве его работы. Герля так прикипела к нему, что однажды сказала, что другого мужчины ей и не надо (хотя, по всей вероятности, многие женщины так говорят).
Но этот взгляд, презрительный и брезгливый! От него холод по коже. Даже ненависти в нем не было. Не может женщина, которая любит, смотреть так! Неужели, он ее своей пьянкой довел? Герля, надо отдать ей должное, никогда не делала даже намека Олегу на необходимость лечения. Возможно, она принимала его таким, каков он есть. За три года их знакомства Олег пять раз, включая последний, впадал в запой. Вот и кончилось терпение у прекрасной предпринимательницы.
Ну, а теперь, что? Книги, которые никто не читает, потому что сейчас вообще никто не читает, и никогда читать не будет. Одиночество острой иглой впилось ниже левой лопатки. Но просить лекарства Олег не стал. С Герлюшей придется расстаться, собственно, она заявила об этом своим красноречивым и откровенным взглядом! Творчество, будь оно не ладно! Но для этого нужны чистые мозги, глубина и точность мысли, и надо твердо и точно знать, для чего и для кого пишешь. Но остается только она — писанина. Ведь делать что-нибудь другое Олег не умел. Хотя, может быть, он не совсем прав; стремление человека выразить себя художественным словом существует уже сотни лет, и никакой Интернет и газетки помешать этому не в силах!..
На приеме у Ворожейкина Олег, не обращая внимание на экзальтированное всплескивание рук визави и его вопросы о самочувствии, сразу взял быка за рога:
— Уважаемый, Михаил Иванович! Помнится, вы говорили, что дама, которая привезла меня к вам, оставила деньги и сигареты?
— Как же не помнить! Такая восхитительная калмычка! И где вы их, красавиц, писатели, берете? (Опять вздох, или Олегу это снова померещилось!). Вкус, врожденный вкус, плюс ваша харизма творческого человека! А вот моя корова четверть века пролежала на диване, пружины скоро менять придется!
— Так, вот, — твердо продолжал Олег, — сигареты оставьте, мне без них кирдык, то, что израсходовали на лекарства — ничего не поделаешь, я эти деньги ей верну. Оставьте мне сумму на билет на Элисту. Остальное отдайте ей. И еще, прошу, передайте Герел, чтобы она не приезжала более ко мне. Я изъясняюсь понятно?
— Как же так, — заелозил доктор и машинально погладил клинышек бородки, — она каждый день звонит мне, беспокоится о вас, тревожится! Что я ей скажу?
— Только то, что я сказал вам, Михаил Иванович. Чтобы не приезжала, у нее других дел по горло.
— Вас здесь никто не обижает, Олег Николаевич?
— Больные у Вас тихие, спокойные, особенно те, кто привязан жгутами к кроватям и успокоен аминазином, да только санитары слишком громко лузгают (я правильно произнес?) ночами семечки.
— Хорошая шутка, дорогой Олег Николаевич! А, поскольку, мы поговорили о насущном, то не испить ли нам чаю, — предложил радушный хозяин кабинета? Ваш вопрос вчера я решил кардинально: последний чертенок аннигилирован.
Он мог бы и не напоминать о предстоящем чаепитии, кабинет был пропитан табачным дымом и ароматом свежезаваренного цейлонского чая.
За чаем Зеленский не стал из осторожности рассказывать врачу о предутреннем сне; дабы не вызвать целый поток теорий и предположений. Ворожейкин деликатно не напоминал о начале разговора, связанного с Герлей. Но словоохотливый доктор сам завел диалог, правда, на другую тему:
— Вы, не обратили внимания, наш драгоценный, писатель? Все в мире, любой род деятельности человеческой сопряжены с алкоголем, проклятьем и хлебом нашим насущным, да простят меня за святотатство!
Вот, возьмем творчество. Американец О. Генри писал свои рассказы так. Он ставил на стол бутылку виски, ананас и брал бумагу для письма. К обеду или позже бутылка была пуста, рассказ написан, а на блюдце лежала кожура от ананаса. О. Генри был хороший писатель, но умер от цирроза печени. А, теперь скажите, Олег Николаевич, любезный, напиши он что-нибудь путное, если бы не виски? Или ваш пример.
Но, заметив на лице Зеленского признаки неудовольствия, поспешил сменить направление темы. А Олег про себя отметил:
— Эрудирован, чертяка! Книгочей!
Михаил Иванович открыл ящик стола, покопался там немного и достал пригоршню разнокалиберных таблеток, которые заглотал одним махом и запил душистым чаем.
— Для мозга, начинающего склерозировать, весьма помогают, — пояснил он Олегу, — или чем вам не тема — алкоголь и героизм. Я внимательно изучил великий калмыцкий народный эпос «Джангар». И вот то, что я там обнаружил, пусть не в обиду будет нашим землякам калмыкам.
Во «Вступлении», где описывается Джангарово ханство, мы читаем: «…Диких степных кобылиц молока потоки лились. Разливались потоки арзы* (молочной водки), радующей взоры арзы. Долго пировали там, пить не уставали там, стали красными, наконец, нежные глотки богатырей. Загудел многоуглый дворец. Желтые полчища силачей стали кичиться силой своей…»
В «Песне второй» богатырь Хонгор, прежде чем приступить к поединку с врагом, «…с места поднявшись в своем углу, семьдесят и один раз … наполнил пиалу. Семьдесят и один раз опорожнил он пиалу — семьдесят и один человек поднимают ее с трудом… …От выпитой араки нутро согрелось у него. Десять пальцев белых его сжались в гневные кулаки. Сердце забилось в клетке грудной, — зверь заметался в чаще лесной. Рвутся десять отваг из груди!…»
Из той же «Песни второй» «…ханская дочь и ее жених принялись искать джангарчи* (певца „Джангара“). Забрался в угол укромный он, сидел там тихий и скромный он. Увидев мальчика-джангарчи, вытащили, как находку его, выставили на середку его. Справа гордый сидел жених с тысячей воинов своих. Слева сидела ханская дочь и триста краснощеких девиц, лучистых, верблюдооких девиц. Мальчику поднесли они араку три раза подряд, и тот запел, как поют искони…»
