Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти
Я не ходила на репетиции, хотя орали там больше обычного. Когда работаешь в этой индустрии, быстро теряешь интерес к мягким номерам. Они все совершенно одинаковые, и их качество целиком зависит от исполнителей. Но “Джунгли”, хоть и считались мягким номером, вызывали напряженный интерес из-за флера нелегальности и старины — впервые их показывали еще в 1960-е годы, задолго до нашего рождения. Уолтерс пришел на генеральную репетицию и решил, что клетку надо подвесить посредине зала, прямо над зрителями — в результате им открывались некоторые весьма захватывающие виды. Если клиенты могли наблюдать за действием вблизи, Уолтерс мог брать с них больше. Он — шоумен до кончиков ногтей. Он знает, что принесет деньги и как их вытрясти. А мы не могли рекламировать ничего заранее, поскольку все и так было нелегальным. Но я знала, как это делается. Не первый раз. Важно вовремя запустить слух. В сущности, это и была моя работа. Я разработала систему иносказаний: совершенно особенное шоу, вот уже больше семидесяти лет в городе не было ничего подобного, старые видеокассеты, их так трудно достать, шанс увидеть старину и крутизну, отпадная вечеринка Клиенты быстро обучаются тайному языку. Все это означало — грядет нечто в стиле ретро, нелегальное и кровавое.
Одна из девочек спросила меня, почему шоу под запретом, а я толком не знала. Я спросила Уолтерса. К этому моменту у нас сложились прекрасные деловые отношения, хотя он на все отвечал односложно.
— Оно способствует разжиганию ненависти к чернокожим, — бесстрастно сказал Уолтерс, как будто ему совершенно все равно.
Я изумилась. По крайней мере половина наших клиентов — негры. Мы в тот момент подгружали в систему новые диски с компьютерной информацией, и список пестрел негритянскими фамилиями — Нгато, Звело, Афрекете, Кабилье.
— “Джунгли”? Почему? — Я недоуменно смотрела в мерцающий зеленый экран.
— Посмотри генеральную репетицию, — так же равнодушно отрезал Уолтерс.
Я посмотрела и поняла, о чем он говорил. Шоу оказалось по-старинному жестоким. Наш черный герой изображал гориллу в леопардовой шкуре — существо звероподобное, похотливое и полностью лишенное воображения. Номер подчеркивал скорее насилие и страх, а не садомазохистский уговор, который нынче в моде. Я предпочитаю ясный, расчетливый садизм. Он выглядит чище и справедливее. Немецкая девушка полностью вошла в роль. Она представлялась жертвой во всем, вплоть до выбритого лобка. Она хоронилась по углам, пыталась прикрыться листвой и была совершенно убедительна в роли беспомощной несчастной пленницы, из груди которой в конце вырывается последний натужный измученный стон. Но представление было посвящено бешеной, звериной, неподконтрольной похоти. Наш черный солист изображал существо, которое едва ли можно назвать человеком — из него било животное вожделение и фаллическая жестокость. По-моему, все мы были поражены.
Мне казалось странным, что такие номера когда-то пользовались популярностью. Я никогда не изучала сексуальные представления середины двадцатого века, а после “Джунглей” у меня пропало всякое желание в них углубляться. Но в день премьеры у нас был аншлаг. Все клиенты были по крайней мере лет на тридцать старше нас. О такой целевой аудитории я никогда и не мечтала. Но они пришли, орали, толкались и понукали актеров, как будто собрались вокруг ямы с медведями. Публика была точно такая же неотесанная и грубая, как исполнители. Я выглядывала из-за своей стойки, когда осмеливалась, чтобы разглядеть и зрителей, и шоу. Мне “Джунгли” казались жестокими, напыщенными и нетонкими.
Лично я люблю кожу. Поэтому мне нравятся современные кожаные с/м-шоу, оргии в многопользовательском подземелье, где женщинам достаются доминирующие роли. Конечно, я сама никогда не участвовала в шоу. Уолтерс всегда поручал мне либо встречать гостей, либо вести наблюдение на площадке. Я была его глазами и ушами в толпе посетителей. Но в кожаные вечера он все-таки разрешал мне одеться соответственно. Никаких тебе эротичных, женственных платьев с глубоким вырезом. Нет, я выглядела как дóлжно: обтягивающий костюм из черной кожи, цепи, шипы. Единственная уступка женственности — черная кожаная роза за левым ухом. В такие вечера мне всегда делали предложения. За неплохие деньги. Весьма приличные суммы. Но частная работа была строго запрещена. О заработке мы договаривались с агентством. Некоторые артисты, причем не только мужчины, получали очень высокие гонорары. Я не жаловалась. За такую ночь я получала не меньше, чем негритянский жеребец за “Джунгли”. Уолтерс часто говорил, что я того стою — учитывая мой брутальный вид и компьютерную грамотность.
В ночь “Джунглей”, когда нас уже вконец измотало ожидание развязки, Уолтерс спустился вниз. Он велел мне послать сборы за вход и все данные о посетителях в его кабинет, как только дверь запрут и шоу начнется. Я была в кожаном платье, с неизменной черной розой за ухом. Он посчитал, сколько придет народу, вынул черную розу из моих волос и поцеловал меня в шею — очень, очень нежно.
— Отлично, — только и сказал он, — ты собрала очень неплохой улов в свои сексуальные сети. Ты — моя любимая Госпожа, услада для всей семьи.
Я не узнавала почти никого из тех, кто тогда пришел в клуб, лишь бесстрастно проверяла их удостоверения. И брала с них ту безумную цену, которую Уолтерс назначил за вход на шоу “Джунгли”. Посетители выглядели, как маринованные мумии. У некоторых следы подтяжек и несколько слоев косметики покрывали все лицо. Мужчины были отвратительны — с ввалившимися щеками и безумными глазами. Я запомнила только одного — того, что не отдал мне свой идентификационный чип. Я протянула руку за карточкой, и он положил сверху свою лапу. Я почувствовала холод его тяжелых золотых колец и подняла взгляд. Он был огромен, с густыми усами и взглядом убийцы. Лет шестидесяти. В волосах, некогда темных, проглядывали седые пряди. Одет он был в старомодный вечерний пиджак с галстуком-бабочкой.
— Просто скажи своему боссу, что его гости прибыли.
Он кивнул моим вышибалам: вы больше не понадобитесь. Его огромная рука обхватывала локоть спутницы. Стоя в узком проходе “Подземелья”, я посмотрела ей в лицо. Ей было страшно. Невыносимо страшно.
Передо мной стояла хрупкая блондинка, женщина, которая живет в элегантных интерьерах, окруженная изысканными, дорогими вещами. На ней не было никакой косметики. Огромные глаза на ее бледном лице расширились от тревожного ожидания. В это темное пространство вседозволенности она пришла не по своей воле. В отличие от меня, она собой не распоряжалась. Ей было лет восемнадцать, не больше. Ее заставили. Я посмотрела на мягкую лужайку, которая скрывала ее грудь. Платье было вышито по шелку тысячами крошечных зеленых цветочков. В этом мире пульсирующей, насильственной тьмы она была драгоценностью, которую тянут все ниже, и ниже, и ниже.
Я нажала на кнопку внутренней связи.
— Уолтерс? Твои гости пришли.
— Спасибо.
Он был совершенно спокоен, нисколько не удивлен. Я хотела знать, кто она такая. У меня хватило ума не спрашивать.
Полиция нагрянула после двух, когда шоу почти закончилось. Немка истекала кровью от бичевания и укусов на заднице и бедрах. Ее истошные вопли были совершенно неподдельны. Она умоляла зрителей помочь ей выбраться из клетки. Наш черный актер разошелся не на шутку. Я размышляла, не нанюхался ли он кокаина. Он уже был совершенно голый, его тело расцвечивали полосы красной и черной краски, мерцающие в свете юпитеров. Женщина была привязана к тотемному столбу, на ногах у нее были колодки — имелось в виду, что раньше в такое заковывали рабов. Он кричал о сексуальной мести белым тиранам. Публика была в экстазе. Женщина нагнулась вперед и жалобно блеяла. Я думала о том, сколько ей платят и объяснил ли ей Уолтерс, что в ретро-номерах мы идем до победного конца. Веризм. До мельчайших деталей. Мы очень редко убиваем исполнителей — главным образом потому, что стоимость такого шоу, с точки зрения безопасности, совершенно не по карману нашим обычным клиентам. Для этого существуют особые клубы — маленькие, эксклюзивные, и правительство выдает им специальные разрешения.
Когда я опять посмотрела в основной зал, негр-солист трахал женщину в анус резкими, яростными рывками, а публика стояла на стульях и вопила. На площадке было полно разбитого стекла и дыма. Я вернулась к двери и села рядом со своими бессменными гориллами, проверяя зоны безопасности на компьютере. Этих я увидела лишь за секунду-другую до того, как они с ревом взломали дверь.
Полиция. Все в масках, до зубов вооруженные. Один из них ткнул дулом мне в живот и закричал:
— Отойди от монитора, жирная сука!
Я изобразила падение на спину, что дало мне шанс нажать на гостевую кнопку. На самом деле она зеленая, а не красная, и на ней написано “Открыть двери туалета” — такой юмор для своих. Я также ухитрилась отрубить компьютер от сети, и он выключился с тихим стоном. Один из моих вышибал врезал офицеру, который держал на прицеле мой живот. Обычно мы не нападаем на полицейских, но беднягу захватили врасплох. Никто не выстрелил, но три мужика навалились на него, колотя его грудь и голову кулаками и стальными стволами своих автоматов. Из глубины зала долетали вопли, смешанные с диско-музыкой двадцатого века — шоу было прервано задолго до кульминации. Я приподнялась с пола в своем коротком кожаном платье, в черных туфлях на высоком каблуке, одернула блузку, как бы пытаясь выглядеть прилично. Одновременно я засунула информационный диск из компьютера себе в трусы.
