Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Миссис Гибсон разразилась прощальной речью, на которую никто не обратил внимания. Синтия принялась машинально, пожалуй, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, поправлять цветы в вазе на столе, некий изъян в которых привлек ее внимание, по обыкновению, полное художественного вкуса. Молли же застыла на месте, в душе ее царила пустота. Она не испытывала ни радости, ни горести, ею овладело оцепенение. Вот она ощутила слабое прикосновение теплого рукопожатия. Девушка подняла глаза – до этого момента они были опущены долу, словно веки оказались слишком тяжелыми для них, – но место, на котором он только что стоял, опустело. Вот его быстрые шаги раздались на лестнице, открылась и захлопнулась входная дверь. Молли с быстротою молнии метнулась на чердак – в чулан, окно которого выходило вниз на улицу, где он должен был пройти. Оконная защелка оказалась тугой и неподатливой, Молли потянула за нее изо всех сил – она должна открыть окно и высунуть голову наружу, иначе последний шанс будет упущен безвозвратно.
– Я должна увидеть его вновь. Я должна! Должна! – всхлипывала она, дергая неподатливую створку. А вот показался и он, бегущий, чтобы не опоздать на дилижанс до Лондона. Роджер оставил свой багаж у «Георга», перед тем как отправиться с прощальным визитом к Гибсонам. Несмотря на спешку, Молли вдруг увидела, как он остановился и приложил ладонь козырьком ко лбу, прикрывая глаза от лучей заходящего солнца, и окинул дом прощальным взглядом – в надежде, как прекрасно знала Молли, еще раз увидеть Синтию. Но, очевидно, он не увидел никого, даже Молли в чердачном окне, потому что она отпрянула в тот же миг, как только он обернулся, и старательно держалась в тени, потому что не имела права выступать вперед, ибо этот прощальный взгляд предназначался не ей. Но он даже не взмахнул рукой, а еще через миг исчез из виду на несколько месяцев.
Она осторожно закрыла окно, и по телу ее пробежала дрожь. Спустившись с чердака, Молли вошла в свою спальню. Но, лишь заслышав шаги Синтии на лестничной площадке, она принялась переодеваться и снимать платье для прогулок. Она поспешно подошла к туалетному столику и стала развязывать тесемки шляпки, но они завязались узлом, и ей потребовалось некоторое время, чтобы распутать их. Шаги Синтии замерли подле двери Молли. Затем, чуточку приоткрыв ее, она спросила:
– Я могу войти, Молли?
– Конечно, – откликнулась Молли, жалея, что у нее не хватает духу сказать «нет».
Молли не обернулась ей навстречу, поэтому Синтия сама подошла к ней сзади и, обняв ее за талию, вытянула шею, заглядывая ей через плечо и подставляя губы для поцелуя. Молли не смогла воспротивиться этому молчаливому призыву к ласке. Но за миг до этого она вдруг увидела отражение двух лиц в зеркале: ее собственного, бледного, с красными глазами и почерневшими от ежевичного сока губами, с растрепанными кудрями, на которых криво сидела шляпка, в порванном платье, – чему резко контрастировал сияющий и цветущий облик Синтии в строгом и элегантном платье. «А чему тут удивляться», – подумала бедная Молли, оборачиваясь, обнимая Синтию и на мгновение кладя ей подборок на плечо, – ее несчастной, разрывающейся от боли голове в эту минуту как никогда требовалась мягкая и любящая подушка! Но уже в следующий миг она встрепенулась, взяла Синтию за руки и чуточку отстранилась, вглядываясь в ее лицо.
– Синтия! Ты ведь по-настоящему любишь его, не так ли?
Синтия слегка поморщилась, ей стало немного неуютно под пронизывающим взглядом подруги.
– В твоем голосе я слышу мольбу и торжественное заклинание, Молли! – ответила она и рассмеялась, чтобы скрыть нервозность, после чего взглянула на Молли. – Тебе не кажется, что я только что доказала это? Но ты же помнишь, как часто я говорила тебе, что не обладаю даром беззаветной любви. То же самое я повторила и ему. Я могу уважать и думаю, что способна и на восхищение, и на привязанность. Но я еще никогда не теряла голову из-за кого-либо, даже из-за тебя, малышка Молли, а ведь я уверена, что люблю тебя сильнее всех на…
– Нет, не надо! – воскликнула Молли, в порыве нетерпения выставляя ладошку перед лицом Синтии. – Не надо, не надо, я не желаю тебя слушать. Мне не следовало спрашивать тебя об этом, потому что тогда ты вынуждена лгать!
– Молли! – сказала Синтия, в свою очередь вглядываясь в лицо подруги. – Что с тобой происходит? Этак можно подумать, что он небезразличен тебе самой.
– Мне? – переспросила Молли, чувствуя, как кровь прилила к ее сердцу.
А потом к ней вернулось самообладание и она заговорила и сказала ту правду, в которую верила, хотя и не ту, которая была настоящей правдой.
– Да, он действительно мне небезразличен. Полагаю, что ты завоевала любовь лучшего из мужчин. Что ж, а я горжусь уже тем, что он был мне как брат и что я люблю его как сестра, а тебя я люблю вдвойне, потому что он удостоил тебя своей любви.
– Перестань, это уже не комплимент! – со смехом заявила Синтия, хотя ей было очень приятно выслушивать похвалы своему возлюбленному, и она решила даже чуточку принизить его, чтобы услышать больше. – Что ж, он твердо стоит на ногах и слишком учен и умен для такой глупой девчонки, как я. Но даже ты должна признать, что при этом он зауряден и неуклюж, а мне нравятся красивые вещи и красивые люди.
– Синтия, я не стану обсуждать его с тобой. Ты и сама понимаешь, что вовсе не имеешь в виду то, что говоришь сейчас. Просто в тебе пробудился дух противоречия, потому что я хвалю его. Но тебе не удастся унизить его даже в шутку.
– Что ж, в таком случае давай вообще не станем говорить о нем. Я так удивилась, когда он заговорил… так… – Синтия, вспоминая его слова и взгляды, выглядела очаровательно – раскрасневшаяся, с ямочками на щеках, с блеском в глазах.
Внезапно она пришла в себя, и взгляд ее упал на лист с ягодами ежевики – он был широким и твердым всего какой-нибудь час тому, когда Молли сорвала его, но сейчас завял и сморщился, готовясь умереть. Молли тоже увидела его и ощутила странное сочувствие и даже жалость к этому бедному неодушевленному листику.
– Ой! Какая чудесная ежевика! Ты собрала ее для меня, я знаю! – воскликнула Синтия, присаживаясь и аккуратно отправляя по одной ягодке в рот, осторожно касаясь их кончиками пальцев. Съев примерно половину, она вдруг замерла. – Как бы мне хотелось поехать с ним в Париж, – заявила она. – Впрочем, полагаю, это было бы неприлично, зато приятно. Помню, еще в Булони, – в рот отправилась очередная ягода, – я ужасно завидовала тем англичанкам, которые ехали в Париж. Мне казалось, что в Булони останавливаются только скучные и глупые школьницы.
– Когда он там будет? – поинтересовалась Молли.
– В среду, по его словам. Я должна буду написать ему туда, во всяком случае, он пришлет мне оттуда письмо.
Молли принялась деловито оправлять платье, не говоря при этом ни слова. Синтия, хотя и сидела неподвижно, казалось, не находила себе места. Ах! как Молли хотелось, чтобы подруга ушла.
– Быть может, в конце концов, – заявила Синтия после недолгой паузы, – мы все-таки не поженимся.
– Почему ты так говоришь? – едва ли не с горечью спросила Молли. – У тебя ведь нет никаких оснований для подобных выводов. Я только удивляюсь, как ты вообще можешь думать об этом, пусть даже мимолетно.
– А! – отозвалась Синтия. – Ты не должна воспринимать меня au grand sérieux[101]. Пожалуй, я действительно не имею в виду то, что говорю, но, видишь ли, происходящее до сих пор кажется мне сном. Тем не менее я думаю, что шансы примерно равны – «за» и «против» нашей женитьбы, я имею в виду. Два года! Это долгий срок. Мы – и он, и я – можем передумать. Или подвернется кто-либо другой, и тогда я возьму да и обручусь с ним. Что ты на это скажешь, Молли? Видишь, о такой мрачной возможности, как смерть, я вообще не упоминаю и оставляю ее в стороне, но за два года всякое может случиться.
– Не надо так говорить, Синтия, прошу тебя, – жалобно произнесла Молли. – Иначе я стану думать, что тебе нет до него дела, а ведь он так любит тебя!
– Как, разве я сказала, что мне нет до него дела? Я всего лишь взвешивала шансы. От всей души надеюсь, что нашей женитьбе ничто не помешает. Вот только, сама посуди, произойти может все, что угодно, и я подумала, что поступаю мудро, пытаясь предвидеть все несчастья, что могут обрушиться на нас. Уверена, что все умные люди, которых я знала, считали мрачные прогнозы будущего добродетелью. Но я вижу, что сейчас ты не в настроении для мудрости или добродетели, поэтому ухожу, чтобы переодеться к обеду, а тебя оставляю твоей тщеславной возне с платьем.
Она взяла лицо Молли в свои руки и, прежде чем та успела сообразить, что происходит, шутливо поцеловала ее, после чего вышла из комнаты, оставив подругу одну.
Глава 35. Материнские маневры
К ужину мистер Гибсон домой не вернулся – скорее всего, задержался у одного из своих пациентов. В этом не было ничего необычного, зато крайне необычно со стороны миссис Гибсон было сойти в столовую и составить ему компанию за поздним ужином, когда он все-таки появился дома час или два спустя. Она предпочитала свое мягкое удобное кресло или уголок на софе в гостиной наверху, но при этом очень редко позволяла Молли воспользоваться привилегией, которой сама же и пренебрегала. Молли охотно сбега́ла бы вниз и сидела бы с отцом за одним столом всякий раз, когда его поджидал такой вот ужин в одиночестве, но ради мира и спокойствия в доме ей приходилось отказываться от собственных желаний.
