Констан Бюрньо - Бельгийская новелла
— Пойдем посмотрим.
Придя на ферму, Ромуальд первым спустился в погреб, за ним доктор. Людовик последовал за ними. Ромуальд ждал их внизу у лестницы.
— Вот здесь.
Доктор повернулся и заметил торс. Людовик увидел, как взъерошились его короткие черные усы, а лицо окаменело. Торс был белый, чистый, блестящий. Ничего похожего на то, что он готовился увидеть. Ни малейшего следа крови.
Доктор Шаваль подошел, наклонился, не переставая удивляться тому, что он видел. Голова и руки были будто отрезаны хирургом. Линия среза была четкой, без зазубрин, а засохший рубец на шее выглядел совсем не омерзительно. Доктор провел рукой по одному плечу, потом по другому, вытер пальцы платком. Он никогда еще не видел так хорошо сохранившегося трупа. Людовик чувствовал, как в нем поднимается волна отвращения. Воображение заработало против его воли. Бледный, будто находящийся по ту сторону реальности, торс походил на музейный экспонат, но его окружал какой-то ореол, он был будто подернут жизнью.
— Это в самом деле торс женщины, — сказал наконец врач.
Он тяжело вздохнул, помолчал, потом, не глядя на Ромуальда, спросил:
— Ты уверен, что это не Жерардина?
— Нет, нет, — пробормотал Ромуальд, — у Жерардины груди больше, круглее. Я их хорошо знаю, я их часто ласкал, я их держал вот так.
Он повторил совсем тихо:
— Нет, это не Жерардина.
Ромуальд отрицал яростно, он не хотел, чтобы Жерардина была мертва. Разговор принимал двусмысленный оборот. Несмотря на упрямство Ромуальда, Шаваль пытался убедить его в том, что это тело Жерардины. Он доказывал, просил Ромуальда согласиться с ним ввиду очевидности факта. Послушать его, так для жителей Орсиваля и для самого Ромуальда было бы лучше, если бы он признал, что это Жерардина. К тому же все подтверждало, что это именно так. Ему достаточно сказать «да», и вся тягостная двусмысленность исчезнет.
Ромуальд отчаянно сопротивлялся, он чуял западню, которую расставлял ему доктор.
Упрямство Ромуальда раздражало Шаваля. То, что торс женщины, найденный в развалинах фермы Ромуальда, не мог принадлежать никому, кроме Жерардины, казалось ему бесспорным. Но поскольку Ромуальд утверждал обратное, доктор с неудовольствием сделал заключение:
— Ты утверждаешь, что это не твоя жена. Тем лучше, тебе судить. Но нужно похоронить ее как можно скорее. Снимай ее, сейчас отнесем на кладбище.
Такого решения Ромуальд не предвидел. Он думал, что его находка потребует целой кучи формальностей, каких-то церемоний. Захваченный врасплох, он колебался, выискивая предлог, чтобы отдалить момент расставания.
Доктор Шаваль и Людовик уже выбрались наверх и ждали Ромуальда в саду. Тот не торопился, и Людовик крикнул:
— Ты идешь?
Ромуальд наконец появился. На плече у него был торс, завернутый в старый брезент. Они направились на кладбище. Доктор Шаваль и Людовик шли впереди. Ромуальд, чтобы было удобнее, держался середины дороги.
Новость о находке уже облетела деревню, и жители смотрели на них, холодея при мысли, что Ромуальд несет кусок трупа. Шагая в ногу с Людовиком, доктор подергивал себя за усы. Он был недоволен собой. Торс женщины не давал ему покоя. Он предвидел бесконечные осложнения, упрекал себя, что не смог убедить Ромуальда в том, что это тело Жерардины, и покончить с этой нелепой историей. Мертвая перестала бы быть незнакомкой, а теперь, доктор был в этом уверен, никто никогда не узнает, кто была эта женщина, и никто не помешает ее призраку посещать деревню.
Дни и ночи, долгие западные ветры, дожди и прославленное летнее солнце залечили раны Орсиваля. Мясная лавка Людовика оделась розовой плиткой, закончена вилла доктора, за подстриженными изгородями зеленеют сады, заполнены воронки, вымощены улицы, блестят лаком двери домов, могилы на кладбище накрыты плитами, ферма Ромуальда восстановлена, она снова стала фермой. Но до сих пор неизвестно, жива ли Жерардина, и с тех пор как Ромуальд нашел женский торс, никто больше не решается говорить о ней. Ромуальд ходит, работает, ест, спит.
Первое время он регулярно ездил в город. Когда он направлялся к вокзалу, кто-нибудь всегда вспоминал о том, что Ромуальд молодой и здоровый мужчина, а в городе есть дома, полные женщин, всегда готовых приласкать. Одиночество Ромуальда вначале интриговало, затем к нему привыкли. Но однажды Ромуальд перестал ходить на вокзал. Прошло много месяцев, прежде чем это заметили, а мясник сказал: «Давненько я не видел Ромуальда».
Обо всем этом Людовик думал, подъезжая к Орсивалю. Он только что купил быка в соседней деревне. Вечерело, было тихо, как часто бывает в деревне на закате. Природа будто переводила дыхание после раскаленного дня. Шаги мясника отдавались в ночи, напоенной запахами смолы, и их равномерный стук, мирный, как дыхание спящего, придавал его рассуждениям уверенность. Так Людовик дошел до фермы Ромуальда, и ему захотелось войти. Он толкнул калитку. Никого. Он готов был уже повернуть, когда заметил, что светится подвальное окно. Он подошел, наклонился. В освещенном погребе спиной к нему сидел Ромуальд, опустив руки между ног. Вытянув шею, он внимательно смотрел на что-то в глубине комнаты. Больше, чем поза, Людовика поразила неподвижность Ромуальда. Он пытался разглядеть то, на что смотрел Ромуальд, но различил вначале лишь множество цветов и веток, затем различил среди них светлое пятно, в котором с удивлением узнал плечи, изуродованные руки, маленькие груди, выпуклый блестящий живот женского торса, похожего на тот, который Ромуальд нашел здесь более года назад. Людовик присел на корточки и увидел, что это гипсовый анатомический торс, который был выставлен в витрине городского магазина. Он стоял на полу среди ваз с цветами, которые казались блеклыми пятнами. Даже у света был мертвенный оттенок.
Людовик смотрел на это странное зрелище, не переставая удивляться, и каждая новая деталь увеличивала его волнение. Это было похоже на галлюцинацию. Чтобы лучше видеть, он взялся руками за решетку, прислонился лбом к прутьям, прижался к стеклу. В окно посыпался гравий. Ромуальд, должно быть, услышал этот шум, потому что встрепенулся, будто вышел из оцепенения, повернул голову, и Людовик увидел изможденное лицо, на котором блестели огромные безумные глаза.
Перевод Э. ОлейникМарсель Тири
Расстояния
В этот день, второго июня, когда в Льеже было уже семь часов вечера, в Калифорнии лишь наступал полдень. Да, именно сегодня, во вторник, к концу дня Дезире должна достичь цели своего свадебного путешествия — морского курорта Санта-Барбара близ Лос-Анджелеса, где усеянные янтарными плодами финиковые пальмы и россыпи цветов пестрым каскадом низвергаются со склонов розовых скал к тихоокеанской волне; таким, во всяком случае, представлялось это красивое побережье воображению отца новобрачной г-на Коша, когда он, радуясь, что вся корреспонденция подписана и рабочий день окончен, шел вечером, как обычно, по аллее большого загородного сада, окружавшего дом г-на Амбера и служебные помещения его торговой фирмы. Расслабившись, г-н Кош лишь немного замедлил трусцу, ставшую теперь обычной походкой этой рабочей лошадки, вышколенной за тридцать лет утомительного мотания между конторой и домом, хотя до него было рукой подать. Семь часов вечера, но г-н Кош хорошо знал, что там, далеко, у молодых супругов впереди еще целый солнечный день под ярким лазурным небом, красивая дорога, которая приведет их к берегу моря, и три недели отдыха.
И здесь, в Льеже, небо было тоже исключительно чистым, совсем как в Калифорнии, но легкая пелена от дыма невидимых за изгибом реки заводов придавала ему тусклый оттенок; в сумерках повеяло прохладой. Ветви двух лип из-за ограды дома Амберов источали аромат буйного цветения. За летней листвой аллеи, усаженной рододендронами, был скрыт большой кирпичный дом с замысловато изогнутой крышей. Служащие фирмы и поставщики прозвали этот дом замком Бородача — намек на две бородки, седую и с проседью, которые все еще носили оба патрона, старый г-н Амбер и его правая рука г-н Кош. Со стороны фасада совсем незаметны были губительные следы раскопок, опустошивших западную часть парка в том месте, где в ночь на 29 октября 1468 года, как предполагали, был разбит лагерь Карла Смелого.[6] Древнее место стоянки возвышалось над Льежем; поднимаясь к этой тихой, карнизом нависшей части парка, г-н Кош, четырежды в день совершающий короткий переход от бухгалтерских книг к ныне опустевшему дому, в этот час любовался пейзажем; за заросшими травой холмистыми пустырями были видны колокольни соборов, хутора; неясные очертания современных зданий проступали сквозь марево, поднимающееся от раскаленной земли; вдалеке, опережая наступление вечера, загорелась красная неоновая вывеска, осветив центр большой голубоватой впадины. Наверное, дорога, пересекающая пустыню Мохаве, плавится сейчас под палящими лучами солнца; и может быть, Дезире со своим мужем Гарри Джорджем Мэном только что остановились позавтракать под открытым небом, если, конечно, эта пустыня Мохаве не оказалась настоящей пустыней, где не отыщешь тени, и им не пришлось довольствоваться прохладой от кондиционера в мотеле, изображенном на почтовой открытке, которую г-н Кош получит ровно через четыре дня.
