Андре Дотель - Современная французская новелла
— К антиподам? — восторженно подхватила Мелани. — А так уж нам непременно к антиподам нужно? Меня, видите ли, другое прельщает, и если моя просьба вам не покажется дерзкой, давайте лучше скатаем в Монте-Карло и поставим на красное десять тысяч старых франков, монетками по пять сантимов, только для того, чтобы поглядеть в этот момент на рожу крупье.
Так оно и было.
Прежде, конечно, пришлось вынести бесконечное ворчание Дюпе, едкое, как уксус. Наем лебедки съел все то малое, что еще уцелело. А уверен ли я точно, что не знаю вора, его обокравшего? Сверх того, неприятности валились на него быстрее, чем монетки в его кошелек! Лебедка, запустив в озеро свои когти, вытащила — и отнюдь не с первой попытки — несколько проржавевших ящиков, которые при соприкосновении с воздухом взрывались как гранаты, высыпая всю свою начинку в прибрежную тину. Три дня подряд Дюпе шлепал по колено в воде, вооруженный шумовкой и неисчерпаемым запасом ругательств. Мелани примостилась неподалеку на складном стульчике, вязала и млела от восторга. По ее словам, она наслаждалась этим спектаклем. В нашей богоспасаемой дыре не так уж много развлечений! При упоминании о дыре Дюпе принимался за дело с новой энергией. Я ликовал, ох как же я ликовал! Мелани ликовала тоже.
Когда спектакль окончился — Дюпе уверился, что из глубин озера не выловишь больше звонкой монеты, — он почистился, помылся, нацепил красный галстук, вручил мне с слащавой улыбкой чек, обозвав меня гнусным капиталистом и бумажным тигром.
Монте-Карло. Мелани с ухватками завзятого игрока поставила на красное и проиграла. Сантимы были поставлены на 7 и 8 (ее возраст, как сообщила она с ослепительной улыбкой), а потом на 3 и 5 (возраст Антуана). Ставила она на красное и на черное — все съела рулетка. В общем итоге сумма была внушительная.
К утру пришлось вынести из зала крупье, который вдруг весь позеленел. Вот тут-то Мелани царственно поднялась и вышла, оставив десять сантимов обслуживающему персоналу, что в общем-то было справедливо.
А крупье был Альбер. Увидев, что его сокровище пропало зря, он заболел желтухой и умер.
Безумства не должны длиться долго, как, впрочем, и благоразумие, — иначе они теряют свою прелесть. «Мы еще как-нибудь снова попробуем», — твердила Мелани. Потом мы вернулись в Лотиньяк, чтобы обосноваться там и вступить в зимнюю пору своих собственных времен года. Впрочем, нас не покидало хорошее расположение духа — единственное, что нам оставалось.
Быстротекущее время в Лотиньяке как-то особенно милосердно к человеку, а это мне по душе.
Антуан нашел себе жену, его мать меня балует, я толстею. Единственно, о чем я сожалею, — будь мы с Мелани чуточку помоложе, мы непременно бы с нею поженились!
А Дюпе после смерти Мао едва оправился от удара. По последним сведениям, он стал придерживаться доктрины Муна. В его годы уже трудно перестраиваться, и он, так сказать, остался при своих убеждениях. И при своих привычках: у Муна он ведет отчетность. Говорят, что он далек от разорения. Я всегда подозревал, что он кончит жульничеством.
ПЬЕР БУЛЬ
Перевод М. Пастер
Ангелоподобный господин Дайх
— Это необычайное событие, мсье, приключилось с одним из моих друзей, давнишним соучеником по коллежу. Мы с ним поддерживали приятельские отношения, хотя, случалось, я подолгу не получал от него никаких вестей. По роду своих занятий мы оказались оторванными друг от друга, да и знакомства у нас были в разных кругах. Я, как вам известно, изучал право и некоторое время практиковал как адвокат, не слишком, впрочем, успешно. Затем я вступил в лоно церкви. Он же тем временем добился значительных успехов в научных исследованиях, особенно в области физики, биологии и разработке способов приложения их к медицине. Всем этим он увлекался самозабвенно. Завершив свое образование в лучших университетах восточного мира, он занялся научной деятельностью. На Востоке провел он долгие годы, там же и защитил докторскую диссертацию, отмеченную глубиной и оригинальностью. В конце концов он объявился в королевстве Шандунг в качестве врача. Клиентура его была немногочисленна, ибо большую часть своего времени мой друг отдавал научным изысканиям. Следует сказать, что именно такого рода занятия соответствовали складу его живого и проницательного ума скорее, нежели что-либо иное.
Помимо естественных дисциплин, он увлекался литературой, причем литературой самых различных стран, выделяя все-таки среди других англосаксонскую. Если я останавливаю ваше внимание, мсье, на этом факте, то лишь потому, что чтение романа одного весьма известного английского писателя и натолкнуло его на открытие, о котором пойдет речь.
— Твой приятель, старик, заинтересовал меня. Как его имя?
— Боюсь, оно покажется вам не слишком благозвучным, а подобрать ему точный эквивалент в вашем языке трудно. С вашего позволения я буду звать его Джекиллем.
— Джекилль? Это имя мне знакомо. Встречалось в какой-то книге. Джекилль… А почему, собственно?
— Ну, прежде всего потому, что его приключения весьма заметно напоминают события, описанные Стивенсоном, впрочем, кое в чем и отличаются. К тому же не что иное, как роман Стивенсона, сыграл решающую роль в его судьбе.
— Старик! — воскликнул я, нетерпеливо потирая руки. — Такое начало меня заинтриговало. A-а, я припомнил! Речь идет о романе Стивенсона «Загадочная история доктора Джекилля и мистера Хайда». Он мне всегда очень нравился, этот роман. Так твой друг, доктор Джекилль, он…
— Да, он был под сильным впечатлением этой книги, находил в ней отражение собственных мыслей и увлечений — он втайне вел исследования в собственной лаборатории и к тому времени был близок к их завершению.
По многу раз перечитывал он эту книгу, но однажды, взяв ее в руки, вдруг остановился, пораженный, на одном эпизоде, словно впервые постиг его сокровенный смысл. Я могу процитировать этот отрывок по памяти, поскольку дальнейшие события побуждали меня часто к нему возвращаться в надежде проникнуть в таинственное его значение.
— Так процитируй же скорее, старик, умоляю! О чем там говорится?
— Это тот самый эпизод, когда доктор Джекилль делает свое признание. Помните? В тот миг, когда он испытывает на себе действие изготовленного им эликсира и тем самым дает рождение гению зла Хайду.
В ту ночь я добрался до рокового перекрестка. Окажись я в момент своего открытия в более возвышенном состоянии духа, соверши эксперимент, будучи под властью благочестивых или набожных устремлений, результат оказался бы совершенно иным — прияв нечеловеческие муки единовременных смерти и рождения, явился бы я в мир ангелом, а не демоном.
Мсье, поверьте, эти слова были преисполнены особого смысла для моего друга, тем более что ему казалось, будто в своих исследованиях он подошел к грани величайшего открытия. Впрочем, в последующем его предположения подтвердились. Моему другу удалось заново открыть состав эликсира, способного разъять человеческую личность на две, если угодно, субстанции, сконцентрировав в каждой из них исключительно добро или зло. Смешение противоположных начал в душе всегда было мучительным для моего друга, так же как и для героя Стивенсона. Теперь вы понимаете, какого рода пищу для размышлений черпал он из этого отрывка. И какое томительное беспокойство начал испытывать накануне эксперимента.
— М-да, представляю себе… Его ожидали либо вершины добродетели, либо глубины порока.
— И зависело это от душевного настроя экспериментатора в момент проведения опыта. Мой друг имел все основания считать, что доктор Джекилль из романа предполагал как раз это.
Надо сказать, мсье, что мой друг был личностью самой обыкновенной, как в физическом, так и в нравственном отношении. Если не принимать в расчет его умственные способности, поистине исключительные, он показался бы вам нисколько не лучше и не хуже большинства людей. И это отчетливое представление о себе самом ввергало моего приятеля в глубокую тревогу. Честный и беспристрастный человек, он не мог не признать, что к научному экспериментаторству его побудила скорее обычная любознательность (а то и вовсе нездоровое любопытство), нежели возвышенные идеи. Приступить к опыту, находясь в таком душевном состоянии, почти наверняка означало дать рождение отвратительному чудовищу, наделенному всеми мыслимыми пороками, наподобие стивенсоновского Хайда. Возможность подобного исхода лишала его покоя и днем и ночью. Страхи моего друга усугублялись еще и тем, что в скором времени он намеревался вступить в брак с некой юной девицей необычайной красоты, которую он обожал и которая отвечало ему взаимностью. Сделать ее супругой чудовища — одна только мысль об этом казалась ему ужасной. Он решил отложить опыт и однажды явился ко мне, чтобы посоветоваться. Моему мнению он всегда доверял, и знал, что может рассчитывать на мою скромность.
