Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
— Я бы хотел как-то помочь вам, сделать все, что могу. Почему вы решили умереть? Нет денег?
Фаусто открывает рот, но слов не находит. Он не может объяснить этому человеку, в этой гостиной, с этой хрустальной рюмкой в руке, что хотел умереть из-за того, что в его комнате затхлый воздух, что она темная и в ней никогда не бывает солнца, из-за замужества дочери, рваных ботинок, расползающегося костюма и из-за многого, многого другого… Нет, не может, это слишком сложно.
— Это слишком сложно, — бормочет он наконец. — Мы дошли до точки и поняли, что жизнь, как я говорил… что мы…
Его слова повисают в воздухе, никем не подхваченные, оборванные им самим. Они не имеют продолжения.
Фаусто встает и только теперь замечает, что его правый рукав разорван до локтя. Он растерян и ничего не слышит. Он понимает только одно: что рукав разорван и завтра он не сможет пойти на работу. А завтра, разумеется, надо идти на работу. Это в порядке вещей — том порядке вещей, от которого ему так и не удалось убежать.
— Это я порвал, когда схватил вас за руку.
Как будто его могло утешить это признание. Как будто то, что разорвал не он сам, а кто-то другой, могло ему помочь.
Зачем он пришел сюда, зачем он здесь сидит? Его дом тесен: метр в одну сторону и в другую — тоже метр…
Будь этот человек на расстоянии метра, хотя бы только полуметра от него — он не смог бы протянуть руку и Фаусто не было бы здесь, не было бы никогда нигде, ни в каком другом месте. Он поднимает глаза от уже пустой рюмки, хотя не помнит, как ее выпил, но хозяина нет перед ним: он выбежал куда-то и вот уже возвращается с коричневым костюмом в руках.
— Посмотрите, подойдет ли. Я думаю, подойдет. Мы почти одного роста. Вы немного худее меня, зато я чуть повыше. Он совсем новый, я его еще не надевал. Шевиотовый, вот, посмотрите.
Фаусто щупает ткань, надевает костюм, застегивает пуговицы, наклоняется, поворачивается, он потрясен. Костюм сидит великолепно. Благодарить? Или принять как возмещение за свой, порванный? В конце концов он прощается, так ничего и не сказав. Хозяин почти силой всовывает ему визитную карточку.
— Зайдите ко мне завтра. Мы что-нибудь придумаем. Непременно! Завтра.
Фаусто выходит ни улицу. Он весел. Коньяк? Пожалуй. А скорее всего, новый костюм, новый, еще ненадеванный костюм, который будет служить лет десять, может, и больше, или карточка, которую его пальцы гладят и сжимают в кармане. Скорее, скорее домой, чтобы рассказать жене и дочери. Рассказать? Но как это сделать? Нельзя же сказать им, что он хотел покончить с собой. Может, встретил старого друга, которого не видел много лет? Вот-вот… Он весел. Забыты отвратительные запахи, прогорклое масло и этот поклонник, что зарабатывает шестьдесят эскудо в месяц и еще хочет жениться! Все кажется вполне разрешимым, будто он снова вернулся в свои мечты. Завтра, в этой гостиной… О, теперь он знает, уверен: что-то должно произойти, иначе и быть не может. Теперь, когда у него есть шевиотовый костюм, все пойдет по-другому. Ведь это странно, это даже смешно: он — в шевиотовом костюме, совсем новом, ненадеванном, и эта визитная карточка в кармане, а жена… а дочь… а дом… Нет, нет, это невозможно. Все изменится.
Именно в этот миг, переходя проспект, чтобы повернуть на улицу Претас, Фаусто был сбит машиной и умер по дороге в больницу. Коричневый шевиотовый костюм навсегда остался неразгаданной тайной для Изауры и ее матери.
АГУСТИНА БЕСА ЛУИС
Бруска
Перевод Л. Бреверн
Однажды, путешествуя из Лиссабона в Порто, сеньор Алена, крайне порядочный и добродетельный человек, в доверительной беседе со своим другом Камило Тимотео сетовал на семейные неурядицы. Он имел дом в приходе Ален, который соседствовал с приходом Сабадин, где родился Фортунато — всем известный проповедник, прославившийся своим ораторским искусством и святой жизнью. Эти земли входили в округ Монтелиос, на территории которого сохранилось довольно много старинных фамильных замков и богатых вилл с хорошими пахотными землями. Сеньор Алена, крутя в задумчивости фетровую шляпу, сказал:
— Не знаю, как и быть, я еще не решил окончательно, но, видно, придется продать дом. В нем прошла жизнь моей матери, и мне очень тяжело, просто невыносимо видеть, как оскверняют его стены, устраивая там оргии. Брат закатывает шумные пиры; стыдно даже сказать, что там происходит.
— Я покупаю его, — сказал Камило Тимотео.
Камило Тимотео был третьим сыном в хорошей провинциальной семье, жившей в прошлом на доходы с капитала, но минули старые добрые времена, и семья, оказавшись в затруднительном положении, стала сдавать в аренду свои разрушенные замки. Камило Тимотео был человек взбалмошный, но приятный. Женат никогда не был. Питал пристрастие к литературе, славился своими стихотворными пародиями и рекомендательными письмами. Остроумен, самолюбив, с душой нежной, но отнюдь не бесхитростной. Было ему около пятидесяти. Вполне достойный человек и хороший собеседник, вот только перенесенная в детстве болезнь лишила его возможности иметь детей. Это, безусловно, повлияло на его характер. С годами он сделался подозрительным и чрезмерно обидчивым. Но тогда, в тот самый день, когда сеньор Алена посвятил его в свои беды, это был очень симпатичный, элегантно одетый провинциал, который вез в подарок своей обожаемой кузине пакет любимых ею слоеных пирожков. Услышанное от сеньора Алена пробудило в нем смутное желание купить Бруску. Камило Тимотео понятия не имел о Бруске, однако рассказ сеньора Алена взволновал его, и он тут же принял решение.
— Я покупаю, — сказал он просто, и именно эта простота располагала к нему. Подобные молниеносно заключаемые сделки были в этих краях делом обычным. Скука, как правило, толкала на них, а спесь не разрешала отказаться от принятого решения. Камило Тимотео нисколько не удивил своего попутчика. Сеньор Алена хорошо знал своеобразный характер третьих сыновой в семьях, которым грозит разорение. К тому же возможность избавиться от брата-распутника радовала его, и он благожелательно отнесся к решению Камило Тимотео. Вот так Бруска перешла из одних рук в другие.
Как только купчая была оформлена, Камило Тимотео перебрался в Бруску со всеми своими книгами и старыми соломенными креслами. В то время изразцы, которыми была отделана выходившая на дорогу и в поле терраса, были в полной сохранности. На них изображались сцены охоты и рубки леса. Прославленная делфтская керамика являла взору королевских оленей и куропаток, очерченных легким контуром синего цвета. Между мраморными колоннами, поддерживающими крышу, стояли вазоны с подгнившей серой землей, в которых росли полузасохшие кусты розовой герани. Маленькая домовая церковь имела сводчатый потолок, расписанный стилизованным растительным орнаментом и фантастическими цветами. В алтаре ее, обремененном искусной резьбой, изображавшей позолоченную лозу, стояла фигурка святого Антона со стеклянными, как у ящерицы, глазами, который очень напоминал чисто выбритого, услужливого приказчика. Церковь потрясала своей языческой, внушающей страх мощью. Но спокойно стоящий на гипсовом постаменте святой Антон бесстрашно взирал на все вокруг и даже на похотливую флору красного цвета, нависшую над его головой. Там были изображены открытые чрева венчиков, пылкие объятия лиан и пальмовых ветвей. Камило Тимотео счел молельню слишком большой и слишком темной. Он ее запер на ключ, разрешив посещать только бедным истым богомолкам, которые попадали в нее, поднимаясь по наружной лестнице, в те дни, когда молитвы читались девять дней подряд.
В незапамятные времена хозяевам Бруски принадлежали обширные земли, простиравшиеся за аллеей французских ореховых деревьев. Но прошедшая здесь большая дорога разделила усадьбу на две части, и очень расстроенные случившимся владельцы продали изобилующие озерами плодородные земли, а французские ореховые деревья постепенно были вырублены. Эти редкие экземпляры завезли, по всей вероятности, в Португалию бургундские графы. Теперь дом стоял в трех метрах от дороги, и только безыскусная изгородь из буксовых деревьев делала жалкий арабеск у дверей, украшенных огромными коваными запорами. За домом тоже было не слишком много земли: сад в арабском стиле с низким фонтаном и апельсиновыми деревьями. Так что поздравлять Камило Тимотео было не с чем. Зиму он провел в столице, болея фурункулезом, и за время болезни очень привязался к женщине по имени Тилия, или Домитилия, которая за ним ухаживала. Ее-то вместе с усыновленным ребенком он и привез в Бруску.
Провинция — не могу обойти молчанием — это нечто страшное: здесь царят любая пошлость, любое насилие, любая жестокость. Если вы альтруист, лишены честолюбия, расточительны, если у вас чуткое сердце, то здесь, в этих местах, кажущихся чужестранцу такими безобидными, вы очень скоро почувствуете намечающуюся в вас перемену к худшему. В провинции ценится высокомерие. Решите стать выше — наживете судей, соглядатаев и прочих врагов, порочащих вас. Заявите о каком-нибудь нововведении, и честные поварихи, кудесницы пирожков с треской, миног в вине, смешают вас с грязью. Залог спокойной жизни в провинции — благоразумие. Благоразумие, украшенное симпатиями и согласием, иногда благоразумие, основанное на религиозном и животном инстинкте, способном распознать яд и отделить его в любом растении от сладости. Если хотите жить в провинции, не дразните гусей, иначе вам, как Прометею, выклюют печень. Ведь Прометей, по мнению богов, был слишком провинциален. Можете быть оригинальным, пожалуйста, но создателем нового — никогда; можете умирать от скуки, но ни в коем случае — от любви.
