Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
Теперь мечты не посещают его: слишком все плохо обернулось, слишком все печально. И Фаусто хочет умереть. Смерть представляется ему единственным выходом. Спокойствие, безмятежность. Бог? Но бог давно уже потерял в потоке жизни малых сих из виду. А Фаусто потерял бога, потерял с того дня, как венчался в церкви, полной белых роз, на родине жены. Это произошло как-то само собой, он даже не отдал себе в этом отчета. По правде говоря, бог ни разу не вспомнил о нем, а Фаусто никогда не умел просить, не умел вымаливать любовь у других, будь то люди или боги. И теперь он один.
Рис с томатом и вчерашнюю рыбу он поел без всякого аппетита (сказал, что у него болит желудок), встал из-за стола и надел шляпу. «Пойду немного прогуляюсь, не задержусь, пока». Жена растерянно повторяет «пока», Изаура не отзывается, она сосредоточенно шьет платье, которое завтра надо вручить заказчице.
Одним взглядом Фаусто окинул жену, дочь, всю их мебель, поцарапанную во время многочисленных переездов. Нет, он не поддается чувствам. И поэтому не целует своих женщин, не говорит ничего такого, что потом можно было бы как-то истолковать. Он будет жертвой катастрофы, это он уже решил.
Он идет, и его шаги отдаются эхом в вечерней тишине. С улицы Претас он выходит на проспект. Пересекает его осторожно, глядя по сторонам (время еще не пришло), и идет по самой кромке тротуара. Вечером мало машин, об этом он не подумал. Но вернуться домой он не может. Чувствует: вернуться было бы трусостью, а быть трусом Фаусто не хочет, только не это. Рядом с собой он слышит неторопливые шаги, да, есть люди, которые всегда гуляют после ужина. На дороге появляется черная машина, она быстро приближается, и Фаусто понимает, что упускать случай нельзя. Рассчитав время, закрывает глаза и стремительно подается вперед.
И так же стремительно его отдергивают назад. Он слышит странный звук, что-то обрывается у него внутри, может быть, сердце, и машина проносится возле самых его ног. Фаусто пытается освободиться, но рука держит его крепко, не отпускает. И он смиряется, сдается. Несмело оглядывается назад.
— Что вы хотели сделать? — слышит он вопрос.
Фаусто слабо улыбается, но эта улыбка не зависит от его воли и ничего не значит. Она появилась просто потому, что появилась.
— Я хотел перейти дорогу, — сказал он наконец. — Я шел домой…
— Вы хотели броситься под машину. Я видел. Случайно я смотрел на вас и угадал ваше намерение. Слава богу, у меня хорошая реакция.
Фаусто тупо повторяет: «Слава богу… хорошая реакция…» — но не понимает, что говорит. Он все еще не осознал, что произошло. Голова как в тумане, собственный голос звучит непривычно. Но постепенно все приходит в норму, он стоит на краю тротуара рядом с человеком, который все еще крепко держит его за руку, словно боясь, что Фаусто бросится под следующую машину.
Фаусто делает осторожную попытку высвободить руку. Жизнь научила его осторожности, особенно с непрошенными помощниками. Опустив голову, он говорит «спасибо», это для него не представляет труда.
Счастливая улыбка на молодом лице спасителя. Молодом? Не так уж он и молод. Во всяком случае, лицо гладкое, черты по-молодому неопределившиеся. Молча идут они рядом.
Вдруг незнакомец начинает торопливо говорить о судьбе, случае, боге, ненавязчиво и кстати. Иногда он немного путается, сталкивает бога и случай лицом к лицу, впрочем, тут же ставит все на свои места, причем так быстро и так убедительно, что Фаусто ничего не замечает и считает это совершенно естественным.
Фаусто пытается распрощаться со своим спасителем. Раз, потом еще. Он слишком отдалился от своей смрадной, темной комнаты, куда ему все-таки придется возвращаться. На сегодня он растратил всю свою храбрость, она целиком ушла на эту бесполезную попытку. Ему нужно идти. Однако незнакомец не отпускает его руки, тянет его за собой.
— Пойдемте ко мне. Вам надо выпить. Сразу легче станет.
— Сейчас уже поздно… Мои будут беспокоиться.
— Для того, кто не собирался возвращаться, дружище, достаточно рано.
Да, что верно, то верно. И Фаусто безвольно следует за незнакомцем, сам не зная куда. Они поворачивают направо, пересекают трамвайную линию, идут по улице, заходят в подъезд, поднимаются в зеркальном лифте.
— Боюсь, что стесню вас…
— Я живу один.
— Но… ведь уже поздно.
Небольшой, освещенный канделябрами холл, за тяжелыми портьерами — гостиная, две стены сплошь заставлены книгами, на двух других картины и полочки с безделушками, они кажутся Фаусто великолепными; глубокое, уютное кресло. В него хозяин усаживает Фаусто.
Теперь в руке у него рюмка с золотистой жидкостью, почти забытой за долгую ночь его жизни, — сколько лет он не пил хорошего коньяка! Да и вообще — сколько раз пил его за всю свою жизнь? От коньяка ему становится хорошо и спокойно… мягкое тепло приятно возбуждает. Он смутно помнит, что хотел броситься под черную машину, но не знает почему, не знает и того, давно ли это было или только сию минуту.
А его спаситель все говорит. У него полное лицо, сосредоточенный взгляд. Фаусто вдруг ловит себя на том, что улыбается ему понимающе и словно беззаботно.
— Хорошо… правда?
И почему-то чувствует, что с нетерпением ждет ответа. А тот, другой, говорит просто: «Да» — и предлагает ему «честерфилд». Фаусто видел эти сигареты в кабинете у сеньора Валдемара, но никогда не пробовал. Он вообще уже много лет не курит, бросил эту разорительную привычку. Но сегодня… Сегодня такой день… Ведь, может быть, сегодня…
Хозяин подносит золотую зажигалку, дает ему прикурить, а сам смотрит куда-то мимо, хотя будто бы и в его сторону. Взгляд такой напряженный, что, встретив его, Фаусто теряется. Взгляд-кинжал.
— Неделю назад мне исполнилось тридцать восемь лет, но со мной никогда ничего не случалось. Ничего. И вдруг я спас человека от смерти. Вас. Я для этого ничего не сделал. Просто оказался рядом и протянул руку. Но это было так важно! Теперь понимаете?
Фаусто говорит только затем, чтобы ответить:
— В жизни вообще мало значительных событий.
— Их совсем нет. И, по-моему, у всех так. Люди этого не замечают, думают, будто что-то происходит. А я все ждал чего-то… всегда ждал. Чего? Кто знает… Может, хотел сделать кого-то счастливым. Совершенно счастливым, вы понимаете? Например, отдать ему все, что имею… но это невозможно. Я даже пробовал, но ничего путного из этого не вышло. Она ничего не поняла, она никогда ничего не понимала. Думала, это обыкновенная любовь… Скорее всего, она мне просто не нравилась. Смешно? Как в бульварном романе, не правда ли?
Нет, Фаусто так не думает. Он все понимает, сочувствует, хотя бы потому, что у него теперь появилось свое мнение. Свое мнение? Ну, не совсем. Коньяк он, правда, уже выпил и теперь рассеянно изучает пустую рюмку. Гостиная кажется ему словно иной, он мало-помалу освоился в ней. И уже спокойно, не пугаясь, но и не восхищаясь, смотрит на большую многоцветную картину.
— Это абстрактная картина?
Глаза хозяина, удивленного таким резким поворотом, следуют за взглядом Фаусто.
— Да, абстрактная. Вам не нравится абстрактная живопись?
Фаусто качает головой, и хозяин говорит ему о Браке. Брак. «Кто бы это мог быть?» — думает Фаусто, приступая ко второй рюмке.
— Пора идти, — говорит он, — уже поздно.
«Поздно, поздно, ПОЗДНО!» — отдается эхом у него в голове. Сколько раз он повторил эту бессмысленную фразу?
Хозяин останавливает его жестом. Молча. Не сдвинувшись с места. А может быть, это Фаусто увидел только белую протянутую руку, слова же растворились в его легком опьянении. Жест хозяина лишает его воли, делает неподвижным, накалывает, словно бабочку, на корешки книг.
— Я бы хотел как-то помочь вам, сделать все, что могу. Почему вы решили умереть? Нет денег?
Фаусто открывает рот, но слов не находит. Он не может объяснить этому человеку, в этой гостиной, с этой хрустальной рюмкой в руке, что хотел умереть из-за того, что в его комнате затхлый воздух, что она темная и в ней никогда не бывает солнца, из-за замужества дочери, рваных ботинок, расползающегося костюма и из-за многого, многого другого… Нет, не может, это слишком сложно.
— Это слишком сложно, — бормочет он наконец. — Мы дошли до точки и поняли, что жизнь, как я говорил… что мы…
Его слова повисают в воздухе, никем не подхваченные, оборванные им самим. Они не имеют продолжения.
Фаусто встает и только теперь замечает, что его правый рукав разорван до локтя. Он растерян и ничего не слышит. Он понимает только одно: что рукав разорван и завтра он не сможет пойти на работу. А завтра, разумеется, надо идти на работу. Это в порядке вещей — том порядке вещей, от которого ему так и не удалось убежать.
— Это я порвал, когда схватил вас за руку.
Как будто его могло утешить это признание. Как будто то, что разорвал не он сам, а кто-то другой, могло ему помочь.
