Андре Дотель - Современная французская новелла
Женщина из соседней комнаты поднялась с места. Разглядеть ее издали он не мог, различал лишь силуэт. Она была высокая, руки светлым пятном выделялись на фоне платья. Она вошла в свой номер, не закрыв окна, и даже не зажгла света. Слышно было только, как слабо скрипнула кровать. Больше ничего.
Они проснулись поздно. Поль с трудом выбрался из бесконечного блуждания по мучительным закоулкам сна. Несколько раз среди отрывочных сновидений выступало вдруг лицо Леоноры, опрокидывая и без того уже смещенный хронологический порядок событий и сцен, которые он извлекал из глубины своей памяти. Словом, ночь выдалась малоприятная.
Их разбудил вовсе не пляшущий у них на постели солнечный лучик, пробившийся в просвет между неплотно задернутыми атласными занавесями, и даже не появление горничной, принесшей им завтрак в десять часов, разбудили звуки — кто-то упражнялся на рояле. То, что играли, не было похоже на непрерывное звучание гамм или на тягучие механические этюды Черни с постепенно возрастающей трудностью. В свежем утреннем воздухе лились звуки «Хорошо темперированного клавира», исполняемого легко и радостно, — видимо, музыканту доставляла наслаждение собственная игра.
Женевьева, закинув руки, в каком-то упоении поскребла ногтями кожу на голове. Он, до чего все-таки чудесно, когда тебя будят такие звуки! Она вскочила с постели, прижала ухо к стене, разделявшей их комнату с комнатой № 5,— музыка лилась оттуда. Нет, ты только послушай, это же настоящая виртуозка.
Теперь рояль уже звучал громко, в полную силу, словно и его вдохновила музыка; сначала сыграли «Матушку-гусыню», затем «Бергамаску», перескочили на «Гимнопедии». Нет, она определенно веселый человек. Слышишь, что она играет? Равеля, Форе, Сати… Все любят французскую музыку, только никто в этом не признается, особенно так, как она! Женевьева развеселилась. С некоторых пор она не скрывала своего восхищения теми, кто избрал своей долей одиночество и сумел превратить его в утонченное наслаждение, — точка зрения женщины «чересчур замужней», как со смехом говорила она сама знакомым, а если и Полю случалось быть при этом, то говорила об этом с легкой улыбкой извинения.
Еще накануне они решили осмотреть Азей-ле-Ридо, и потому надо было поторопиться.
Небо к утру совсем очистилось. «Вот уж никак не думал, луна была ночью такая…» Поймав удивленный взгляд Женевьевы, он не посмел признаться ей, что провел половину ночи без сна.
При ярком утреннем свете сад казался меньше. Пес подошел к ним в надежде получить кусочек и, так как у них не оказалось ничего вкусного, разочарованно побрел обратно. Гладиолусы слегка подвяли, но стояли все так же прямо. Старик в комбинезоне копошился в огороде, астматически дыша. Сквозь зубы он бормотал: «Вот чертов камень. Ох, земля-то нынче не та, что раньше…» Полю вдруг почудилось, что и он тоже постарел до времени, и он внезапно обнаружил, что прошлое было вовсе не таким, каким ему казалось, — вовсе это не тихое прибежище и не душевный комфорт. Ему стало грустно.
Женевьева, улыбаясь, шла впереди в чем-то серо-розовом. Красивая, даже очень красивая. Так что грех ему жаловаться. Возможно, она даже красивее Леоноры — ее красота тоньше, изящнее. Под строгими чертами Леоноры всегда угадывалось что-то дикарское, к чему он так и не смог привыкнуть, хотя именно это и пленяло его в ней. Леонора жадно вонзала зубы в живую жизнь, с завидным, бесцеремонным аппетитом — не как гурманка, а с какой-то озлобленной жадностью. Было в ней что-то бурное, недоброе, она легко поддавалась гневу и напору страстей, была ненасытна в ласках, словом, была не из тех женщин, что приносят с собой покой. А у Женевьевы на удивление спокойный нрав. Зато ей не хватает темперамента. Нет, нет, это неблагородно с его стороны. Просто она к нему охладела, вот в чем разгадка. После девяти лет замужества. Ведь Леонора исчезла… после гораздо более короткого срока. Она тоже устала. Вот наиболее правдоподобное объяснение. Только Женевьева никогда его не оставит. Она привязана к нему — возможно, и не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы не уйти.
Поль вздрогнул.
Что это, в сущности, значит? Откуда эта горечь? Неужели только оттого, что вчера жена отвергла его? Да что за чепуха!
Когда они осматривали церкви или замки, Поль инстинктивно понижал голос, а когда они вошли под кроны деревьев, кольцом окружавших пруд Азей, он понизил голос до шепота. Из всех замков этот был самый милый. Впрочем, это не то слово. И не трогательный, нет. Вернее, оба этих эпитета вполне к нему применимы, но лучше всего подходило слово «мудрый». Мысль эта пришла ему еще десять лет назад, в удивительно спокойное утро, когда даже легкий ветерок не нарушал гладь пруда у южного фасада. И на их глазах произошло почти чудо — замок в стиле Ренессанс отразился в воде с поразительной точностью. На какой-то миг даже захватило дыхание, помутилось в голове — где верх, где низ? И ему подумалось, что не случайно добивались этого полного отождествления именно здесь, над этим недвижным зеркалом вод, полных истомы. Если посмотреть на свое отражение из окна, сказала тогда Леонора, ни за что не поймешь, вышел ли ты из воды или упал с небес. В этом-то и заключалось чудо.
Он объяснил это Женевьеве. Но это же само собой разумеется, дорогой. В Шенансо то же самое. Впрочем, почти все замки отражаются в реке или в наполненном водой рве, и делалось это не ради удобства, а для того, чтобы расширить, так сказать «удвоить», перспективу. У Женевьевы несколько холодноватый ум. Но не слишком. С этой минуты, как только он отходил от Женевьевы, он ловил на себе ее взгляд.
Дорога на Вилландри оказалась малоинтересной. А если хорошенько вдуматься, то и парк тоже. Обычная демонстрация всего, что изобретено и достигнуто в искусстве разбивки французских садов, хотя, конечно, это красиво, здесь есть свое совершенство, способное вызвать дежурный восторг. Все эти аллеи, по которым хочешь не хочешь — надо идти, и наша аллея, насаженная еще при короле, яром стороннике порядка (особенно когда это касалось его подданных), были самим воплощением логики. Женевьева назвала этот парк «теоремой». «А я, — заявила она, — люблю постулаты!» Иной раз она поражала своей ребячливостью, которая таилась в каком-то дальнем уголке ее безупречного организма.
Вернулись они непоздно. Хотя дни стали длиннее, с приближением сумерек сразу же наползает прохлада. Когда они переоделись, Женевьева протянула к нему руку. С улыбкой.
Несмотря на включенное отопление, в комнате, такой солнечной и светлой утром, сейчас было холодновато и полутемно. Поль совсем забыл, что она выходит на северо-восток; удивительное дело, как все эти житейские детали испаряются из памяти, а потом вдруг выплывают наружу. При Леоноре все комнаты казались залитыми солнцем. Впечатление, безусловно, обманчивое.
По телу Женевьевы прошла дрожь. Она по-прежнему улыбалась. Однако взгляд ее затуманился. Поль смутно чувствовал, что, если сейчас потянется к ней, все равно этим ничего не поправишь, тем более что желание не так уж и сильно, но он не стал углубляться в эти мысли. Ему хотелось сейчас только одного — исчезнуть. Ощущение это было столь сильным, столь властным, что ему почудилось, будто его всего затопило мертвой водой, перемешанной с песком; когда море во время отлива отступает от длинной полосы берега, в этом движении воды чувствуется какая-то инерция, не совсем чистого свойства. Вот и вчерашнее отчуждение Женевьевы именно такое…
За стеной слабо прозвенели струны рояля, их соседка чертыхнулась, и Женевьева отодвинулась от него со смешком, в котором, однако, не было вызова. Не вышло, папочка! В комнате № 5 тоже раздался смех. Возможно, и у их соседки тоже мужчина? Но нет, под пальцами зазвучала грозовая романтическая тема, живая, чуть ли не пародийная, и Женевьева с трудом перевела дыхание, даже слезы выступили у нее на глазах. Название этюда вспомнилось не сразу.
— Это же Дебюсси, помнишь? Мелизанда в лесу поет: «Отец! Оте-ец!» Здесь дружок, по-моему, перегородки из картона. А теперь, Поль, милый, объясни мне, зачем ты меня сюда привез? Объяснишь? И все мне расскажешь о Леоноре.
Он приподнялся на локте, молча поглядел на жену. Нет, она, кажется, не сердится, вид у нее, скорее, печальный, возможно, даже покорный. Интересно, кто наболтал ей о Леоноре? Женевьева отвечала даже на его туманные вопросы точно, как и всегда. Что ни говори, приятно поточить лясы насчет его первой подружки. Женевьева улыбнулась. Лежала она в своей обычной позе — свернувшись под одеялом и положив голову ему на плечо. Ноги она прижала к его ногам, чтобы быстрее согреться. Странная манера, он никак не мог к ней привыкнуть. Так же как никогда не мог привыкнуть и к собственным недостаткам.
Да, ей все рассказали. Понятное дело, тут постарались женщины. Те, что ненавидели Леонору. Человеческое сообщество — это, в сущности, порядочная мерзость. Особенно отличалась одна, она с наслаждением перечисляла все злобные выходки Леоноры, все фокусы, которые та ему устраивала. «Просто невозможно понять этих мужчин, как только они переносят подобных шлюх». К счастью, я на нее не похожа. И знаешь, это-то меня больше всего и тревожит. Я совсем-совсем на нее не похожа. Мне кажется, что ты и выбрал меня назло ей, выбрал абсолютно рассудочно. Со мной ты и сам стал рассудочным, это, по-моему, не совсем в твоем духе…
