Андре Дотель - Современная французская новелла
Когда он понял, что из главного свидетеля превратился в подозреваемого номер один, он чуть не умер от смеха. Ну и курьез! Впрочем, он сам признал, что если бы такая мысль пришла ему в голову, то он, наверно, и впрямь попытался бы ускорить развязку, которой так долго ждал. Это было занесено в протокол.
Большего и не требовалось: из подозреваемого он стал обвиняемым. Но это не огорчало его, так как он надеялся, что на суде недоразумение разъяснится, а он к тому же получит возможность высказать в глаза главе управления метрополитена все, что он о нем думает, и публично обвинить его в некомпетентности и преступной безответственности. Газеты поместят отчет о его показаниях, и правда выйдет наружу. Разве не к этому он стремился? Он безропотно позволил подвергнуть себя судебно-психиатрической экспертизе. Врачи признали его стопроцентно вменяемым и способным сознавать значение совершаемых им действий.
Обвинительный акт показался ему смехотворным. Эти люди утверждали, что он повинен в гибели трех тысяч восьмисот сорока трех человек — это он-то, единственный, кто в свое время пытался их спасти, известив об опасности соответствующие инстанции! Это было нелепо.
Он шел на суд с открытой душой. Толпа угрожающе ревела, когда его вели. Это были все те же тупые рожи, которые он так часто видел в метро. Как он их презирал! Ну, ничего, сейчас он им всем покажет, он швырнет им правду в лицо, они увидят, сколь велико было их ослепление! Он опустился на скамью и приветствовал председателя суда. Он хотел подчеркнуть, что добровольно подчиняется установленным правилам; потом обвел глазами присяжных.
И тут среди тех, кто должен был его судить, он узнал мужчину, того самого, который не мог быть ни его однокашником, ни однополчанином, солидного мужчину, которого он видел однажды в метро и который бил его по щекам.
И тогда он понял, что защищаться бессмысленно. Этот, во всяком случае, не сможет ничего понять. Он был подавлен и решил, что говорить не будет. Им нужен был виновный, и так случилось, что выбор пал на него: что ж, он согласен играть эту роль. Его обезглавили в тот день, когда под Сеной снова заработало метро. Он и сам уже не был до конца уверен в своей невиновности.
Лучик
Перевод Т. Ворсановой
Посвящается Альфреду и Терезе Манессье
Луиза Бюссе обошла все комнаты, проверяя, всюду ли опущены ставни и плотно ли закрыты окна. Соседи уехали в Париж и, как обычно, доверили ей ключи, поручив закрыть дом. Она очень ответственно относилась к этой просьбе: ей нравилась и сама вилла, и ее обитатели.
Мсье и мадам Дюбуа купили этот дом пять лет назад и сразу же установили добрые отношения со своей соседкой. И хотя были они людьми разного круга, захаживали друг к другу запросто и не считали за труд всевозможные взаимные услуги.
Луиза родилась и выросла в этом краю и никогда, похоже, за пределы округа не выезжала. Дюбуа, напротив, были парижане, которых на склоне лет потянуло в деревню. Луиза часто задавалась вопросом, откуда у них берутся деньги, и немалые, раз они живут в таком огромном доме и, по всей очевидности, не работают, однако спрашивать об этом считала бестактным.
Впрочем, Дюбуа жили куда скромнее, чем многие здешние хозяева усадеб, а те ведь тоже ничего не делают.
Каждую осень Дюбуа проводили два-три месяца в Париже, где у них было скромное пристанище, и возвращались к рождеству с чемоданами, полными книг.
Слово «пристанище» не выходило у Луизы из головы — она все гадала, на что же это может быть похоже. Очень смутно представлялся ей маленький, похожий на ее собственный, домик в глубине двора, куда въезжают через парадные ворота. Это старинное слово напоминало о выездах, каретах, каретных сараях и конюшнях. Но в Париже давным-давно не было лошадей, и она не знала, что и думать.
На первом этаже Луиза навела порядок в кухне: помыла оставшуюся в раковине от завтрака посуду — и прошла через столовую в библиотеку, где не выветривался стойкий запах табака. Каждая вещь здесь была на своем месте. Книги выровнены на полках или сложены в стопки по углам, все, кроме одной, лежавшей на столе. Она взяла ее в руки, чтобы получше рассмотреть: соседи привили ей вкус к чтению. Книга пахла свежей типографской краской, по несмятому корешку было видно, что ее никто еще не раскрывал.
Называлась она «Рассказы о моей деревне», и написал ее некто Жан Шампион. Она припомнила, что однажды мсье Дюбуа давал ей роман этого писателя, и он пришелся ей по душе. Луизе захотелось прочесть и эту книжку, и она сунула ее в карман передника. Потом она ее вернет.
Закрыв дом, Луиза обошла сад и заглянула в теплицу, куда составили герань и где пока что отдыхали луковицы тюльпанов. Здесь тоже все сложили аккуратно: садовый инвентарь, горшки, летнюю мебель, убранную из сада. Можно было идти и не беспокоиться.
Она еще немного задержалась у краснеющих деревьев. Стоял октябрь, самое начало, и, хотя уже наступала осень, в этот погожий, еще теплый день хотелось погулять. Щеглы копошились в сухой траве, белка вмиг взлетела на липу. Уходя из сада, Луиза улыбалась. Она закрыла калитку и повернула ключ в замке.
Стоит только перейти дорогу, и она дома, где ее ждет работа: собрать артишоки, выкопать позднюю картошку, перегладить белье… Но было так хорошо, что она разомлела, села на согретую прощальными лучами солнца скамейку, достала из кармана книгу и начала читать первый рассказ, который назывался «ЛУЧИК»:
Деревенские ребята другого ее имени и не знали. Свое прозвище Лучик она, конечно, получила, еще когда ходила в школу, и так оно к ней и пристало. Произносили его не без лукавства, потому что теперь это была большая нескладная косоглазая женщина. Глаза ее (как это обычно бывает у скупых людей) не сходились на носу, а, наоборот, словно охватывали открытым взглядом большое пространство. Глядя на вас, она слегка склоняла голову к плечу, чтобы вы забыли про левый глаз, который к тому же смотрел чуть выше правого. И, как бы извиняясь за эту странность, она почти всегда улыбалась.
Как только ее брат Рене женился — было это лет пятнадцать тому назад, — она оставила свою ферму: отчий дом, в котором родилась и выросла, поля, где пахала и сеяла, луга, где пасла скот.
— Когда в доме две женщины — одна лишняя, — сказала она. — И потом, теперь не те времена. Столько рук и не нужно. За меня будут машины трудиться.
Дело в том, что уже давным-давно она справлялась с любой мужской работой. Это началось во время войны, когда брат был в плену. Отец, еще в прошлую войну отравленный газом, был слаб здоровьем. Вот тогда-то, в восемнадцать лет, ей и пришлось научиться пахать. Она умело прокладывала борозду, окриком направляя лошадей. И в жатву, и в молотьбу целые дни напролет перекидывала она снопы и даже могла взвалить на плечи пятипудовый мешок зерна. Мужчины, правда, не позволяли ей этого делать, стараясь сохранить все-таки дистанцию между собой и этой девушкой, пожалуй слишком сильной, не боявшейся любой работы.
С той поры ровесники видели в ней скорее товарища, чем женщину. Они не церемонились, подшучивая над ней, да и она в долгу не оставалась: за словом в карман не лезла и никогда не краснела. Кое-кто из парней в шутку не раз пытался опрокинуть ее в амбаре или в риге, однако открыто не ухаживал за ней никто и никогда. И вовсе не ее неуловимый взгляд был тому причиной — скорей они боялись связаться с девушкой, женившись на которой непременно окажешься под каблуком.
Опасались ее неспроста, потому что в свои двадцать лет именно она устанавливала порядки в родительском доме и вела хозяйство. Себя она не щадила, своего труда не жалела, и ее поля во время оккупации считались одними из лучших в округе.
Кроме того, она показала, что у нее есть голова на плечах, когда сумела извлечь выгоду из сложившейся ситуации. Благодаря черному рынку она увеличила небольшое состояние родителей, а прикупив несколько гектаров у обедневших соседей, расширила приусадебные земли. К стаду прибавилось три коровы, старую тележку заменили новой и откормили еще несколько свиней.
После победы, когда брат вернулся из Германии, ей было трудно смириться с тем, что бразды правления надо передать ему, и первые месяцы распоряжалась все еще она. Потом, когда настало время снимать урожай, им пришлось действовать сообща. Многие годы они все решали вместе. Рене ничего не осмеливался предпринимать, не посоветовавшись с сестрой, и, если ему не удавалось переубедить ее, от своих планов отказывался. Именно она, первая в округе, решила купить трактор. Дело пошло быстрее, и им даже случалось предлагать свои услуги соседям. Они смогли поднакопить денег и купили американский комбайн. Это дало возможность взять в аренду еще несколько участков земли.
