Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978
О-Рин приподняла голову над постелью, прислушалась. Плакал Мата из дома Деньги.
«Вот дурак!» — подумала она.
Немного погодя снова послышались чьи-то шаги. Потом кто-то заскребся в дверь.
«Кто это там?» — удивилась О-Рин, вышла на веранду и отодвинула дверь, в которую скреблись. Ясно светила луна. На веранде сидел на корточках Мата. Он дрожал всем телом, закрыв лицо руками.
Шумно шлепая сандалиями, примчался мужчина. Это был старший сын Мата. В руках у него была толстая веревка. Он с ненавистью глядел на старика.
— Тацухэй! Тацухэй! — закричала О-Рин. Тацухэй тут же выскочил из дома: видно, тоже не спал. Он взглянул на сына Деньги, на веревку в его руках и спросил:
— Что стряслось?
— Да вот, перегрыз веревку и сбежал. — Сын Мата с досадой взглянул на отца.
«Болван! — осудил его Тацухэй. — Что делает?!»
От сильной тряски
Веревка рвется.
Рвется и нить,
Что родством зовется, —
вспомнила О-Рин слова песни и подумала, что перегрызть веревку — это уж слишком. Еще хуже, чем трясти свою ношу.
— Мата-ян! — сказала она с вежливой укоризной. — До чего ж ты дошел! Перегрыз веревку! Еще при жизни рвешь свою связь с сыном и богом.
— Сегодня уж не ходи, — посоветовал Тацухэй сыну Мата и, взвалив себе на спину старика, отнес его обратно в дом.
На другую ночь О-Рин, подгоняя нерешительного Тацухэя, отправилась на гору. Она еще засветло промыла рис для завтрашней трапезы домашних, объяснила Тама, где взять грибы и рыбу, и, убедившись, что все заснули, тихо открыла дверь веранды, ведущую на задний двор. Там она уселась на заплечные носилки, которые надел на спину Тацухэй. Ветра не было, но ночь была очень холодной, тучи закрыли луну, и Тацухэй, словно слепой, ощупью пошел в кромешную тьму. Когда О-Рин и Тацухэй ушли, Тама вылезла из-под одеяла, открыла дверь и вышла из дома. Присев на корточки у пня, она положила на него руки и стала смотреть в темноту, провожая ушедших взглядом.
Тацухэй обогнул гору за деревней и вышел к кустам хиираги.
Ветви их нависали над тропою, как зонтики. Там стояла мрачная темнота. Казалось, входишь в какой-то дом. Тацухэй бывал здесь и прежде, но под кусты хиираги никогда не заходил — туда ходить не полагалось: это был путь на гору Нараяма. Обычно он обходил эту тропу справа или слева, но теперь направился прямо под кусты. Обошел вторую гору, затем третью и увидел озеро. Небо слегка посветлело. А когда он обогнул озеро, почти совсем рассвело. Он заметил три каменные ступени, от них шел крутой подъем наверх, на четвертую гору. Гора была довольно высокой и становилась все круче к вершине.
Поднявшись на вершину, Тацухэй изумленно раскрыл глаза — перед ним, словно ожидая их, предстала гора Нараяма. От горы, на которой он был, ее отделяла пропасть, — будто путь в преисподнюю. Дальше нужно было опять немного спуститься и пройти по хребтовой тропе. Справа был крутой обрыв, слева отвесная каменная стена. Пропасть окружена со всех сторон горами, бездонная пропасть. Тацухэй старался ступать потверже. Он вспомнил, что потребуется пройти два ри, чтобы обойти пропасть. Он шел осторожно, шаг за шагом. Когда он увидел гору Нараяма, он почувствовал себя слугою бога, который на ней живет, и шагал уже словно по его приказу. Так он достиг Нанатани и стал подниматься, как было велено, вверх меж деревьев. Тропа исчезла. На горе росли только дубы нара. Тацухэй понял, что добрался наконец до горы Нараяма. Теперь надо молчать. О-Рин не проронила ни слова с тех пор, как они вышли из дома. Когда Тацухэй заговаривал с ней, она не отвечала. Тацухэй поднимался все выше и выше, кругом были одни нара. Вот и сама вершина. Он увидел впереди большую скалу и, когда проходил мимо, заметил вдруг, что под нею сидит человек. Тацухэй вздрогнул и попятился — под скалой, съежившись, сидел покойник. Ладони сложены вместе будто в молитве. Тацухэй застыл, не смея двигаться дальше. О-Рин высунула руку из-за его плеча и махнула ему, показывая, чтобы он шел вперед. Тацухэй пошел. Снова увидел скалу — под ней белели кости. Ноги лежали вместе, а голова валялась рядом, повернутая в противоположную сторону. У скалы сидел, скрючившись, скелет. Руки его валялись отдельно от костяка. Казалось: кто-то их нарочно разбросал. О-Рин снова махнула ему, чтобы он шел вперед. Под каждой скалой был покойник. Попадались трупы и под деревьями. Некоторые были недавними и казались еще живыми людьми. Тацухэй снова остановился как вкопанный, — один из трупов зашевелился. Тацухэй внимательно вгляделся в него и увидел, что человек был мертв. «Однако он шевелится!» — подумал Тацухэй, и ноги его словно одеревенели. Труп шевелился. Шевелилась его грудь — там копошилась ворона. Кимоно было черным, и Тацухэй не сразу разобрал, что там сидела ворона. Он пнул ногой камень, но ворона и не подумала взлететь. Тацухэй прошел мимо трупа. Тогда ворона взлетела. Она поднялась, тихо расправив крылья, до ужаса спокойно. Тацухэй почему-то обернулся. На трупе сидела еще одна ворона. «А, их там две…» Тацухэй увидел черную воронью головку пониже второй вороны. Покойник сидел, вытянув ноги, а грудь ему выели вороны и устроили там гнездо. И еще, наверно, есть, подумал Тацухэй с ужасом и омерзением. Он думал, что он добрался до вершины, но путь все еще вел наверх. Ворон становилось все больше. Они лениво бродили по камням, и казалось, что камни шевелятся. В воздухе стояло шуршанье — будто кто-то шел по сухой траве.
«Сколько же здесь ворон!» Вороны не были похожи на птиц. Взгляд у них был, как у черных кошек, а движения ленивы, и от этого было жутко. Трупы попадались все чаще и чаще. Деревья исчезли, кругом были одни скалы. Кости белели — точно выпал снег. Тацухэй шел, глядя только под ноги и отбрасывая ногой кости. В глазах у него рябило от этих костей, он поскользнулся и чуть было не упал. «Некоторых из них я, наверно, знал живыми», — подумал он. Вдруг в глаза ему бросилась деревянная чаша. Он остановился в растерянности. «Вот это да! Нашелся заботливый человек. Даже чашу захватил». Ему стало грустно оттого, что он не взял с собой чаши. На скале, шныряя глазами, сидела ворона. Он поднял камень и бросил его в ворону. Она взлетела. За нею поднялись тучей другие.
«Улетают! Значит, не накинутся на живого человека», — понял он и несколько успокоился. Дорога наверх все не кончалась. Поднявшись еще немного, он увидел «свободную» скалу. О-Рин похлопала его по плечу и постучала ногами по бокам — подала знак, чтобы снял носилки. Тацухэй опустил ее на землю. О-Рин слезла с носилок, размотала с себя циновку и постелила ее под скалой. Потом отвязала от пояса узелок и стала привязывать его к носилкам. Тацухэй гневно посмотрел на нее и положил узелок на циновку. О-Рин вынула из узелка рисовый колобок, положила его на циновку и опять стала привязывать узелок к носилкам. Тацухэй потянул к себе носилки, а узелок положил на циновку.
О-Рин встала на циновку, сложила ладони перед грудью, локти отвела в стороны и устремила взгляд в землю. Вместо оби она была подпоясана тонким шнурком. Тацухэй посмотрел на каменное лицо О-Рин и заметил, что выражение его изменилось: на нем появилась тень смерти.
О-Рин схватила Тацухэя за руку и повернула его в сторону, откуда они пришли. Тацухэю стало жарко. Он весь покрылся липким потом, словно влез в бочку с горячей водой. Над головой его струился пар.
О-Рин крепко пожала руку Тацухэя и легонько подтолкнула его в спину.
Тацухэй поплелся вниз. Он шел, не оглядываясь назад, как и полагалось уходить с горы Нараяма.
Прошел шагов десять. Пустые носилки торчали за его спиной. По щекам катились большие, как горошины, слезы. Он спускался с горы, шатаясь, как пьяный. Споткнулся о труп, упал. Рука его коснулась головы трупа. Мясо с лица отвалилось, виднелись серые кости. Поднимаясь, Тацухэй заметил на шее мертвеца тонкий шнурок и потупился. «Я бы не решился», — подумал он. Когда он спустился почти до середины пути, перед глазами засверкало что-то белое. Он остановился. Между деревьями кружились белые крупинки.
Это был снег.
«А-а-а!» — закричал Тацухэй и стал смотреть на снег. Пушистые хлопья, кружась, летели к земле. Все было так, как предсказала О-Рин. Она все время твердила: «Когда и уйду, обязательно пойдет снег». Тацухэй резко повернулся и стал взбираться обратно на гору. Он и думать забыл о клятвах. Он хотел сказать О-Рин о том, что выпал снег. Просто взять и поговорить с ней о том, что выпал снег. Хотя бы тремя словами перемолвиться. «Снег-то и вправду пошел!» Он карабкался по запретной дороге наверх, как обезьяна.
Когда он добрался до скалы, под которой сидела О-Рин, кругом было белым-бело. Тацухэй быстро поднял глаза на О-Рин, притулившуюся к скале. Мало того что он вернулся и тем самым нарушил обет не оглядываться назад, он еще собирался заговорить с матерью: нарушить обет молчания. Это было все равно, что преступление. Но ему хотелось сказать О-Рин, что снег и вправду пошел, как она ожидала. Сказать только эти слова и уйти.
