Белькампо - Современная нидерландская новелла
«Как ты поздно», — хотел он сказать, но с ужасом почувствовал, что язык у него распух, он издал только странный квакающий звук.
— Герман, перестань, все и так хуже некуда, — укоризненно сказала Соня.
Он хотел сказать, что каждый вечер они приносят ему еду холодной, что Лия закрыла брайлевский шрифт листом бумаги, но получались только нечленораздельные звуки. Язык окоченел, как будто полежал в ледяной воде.
Герман встал, подошел к столу, взял блокнот и карандаш. Снова сел, жестом пригласил Соню сесть рядом. Соня села. Он открыл блокнот, ощупал его края и написал большими печатными буквами:
«Я правда не могу говорить. Я только что сильно дернул себя за язык, наверное, там что-то оборвалось. Погляди».
Он широко открыл рот. Соня отодвинула бинт.
— Ничего не вижу, — сказала она.
Герман написал:
«Не распух? Посмотри как следует под языком — когда я пытаюсь говорить, там тянет».
Он снова открыл рот и загнул язык вверх.
— Все нормально, язык как язык, — сказала она, внимательно глядя ему в рот.
Герман снова склонился над блокнотом.
«Отец пожелал, чтобы бог отнял у меня язык. Может быть, от этого?»
— Ну что ты, — сказала Соня, — надо же придумать такую чушь! Наверное, ты в самом деле слишком сильно его потянул. Не пытайся говорить. Если у тебя что-нибудь надорвано, покой — лучшее средство. А пишешь ты очень хорошо.
Герман кивнул и написал: «Ложись».
— Может, сначала немножко поговорим? — спросила она.
Герман рассмеялся свирепым гортанным смехом, высунул язык и показал на него.
— Sorry[12],— сказала Соня, — тогда давай я тебе почитаю вслух.
Герман затряс головой и подчеркнул свою просьбу двумя жирными чертами. Она со вздохом встала, сняла пальто. Сумку она положила в пределах досягаемости.
Жить становится все проще. Не надо ни за что благодарить, по той смертельно простой причине, что он лишен этой возможности. Вот бы еще и оглохнуть, тогда не приходилось бы ничего выслушивать. Впрочем, это было бы жалко, подумал он, прислушиваясь к звукам, слетавшим с трепещущих губ Сони. Она поднесла фотокарточку так близко к лицу, что он не видел ее глаз.
Когда игра была закончена, она встала.
— Мне нужно на минуточку выйти, — сказала она.
Она надела пальто. Герман схватил блокнот и написал: «Ты меня покидаешь?»
— Почему ты так думаешь? — спросила она.
«Я слышу, что ты надеваешь пальто», — написал он.
— Неужели это слышно? — удивилась она.
«Я все слышу. Даже как в саду воробей скачет по гравию».
Она подошла к нему и наклонилась над блокнотом.
— Ну и характер у тебя! Нет, просто твой отец недоволен, что мы подолгу остаемся наедине. Если меня увидят в пальто, это будет выглядеть приличнее.
«А ты, оказывается, хитрая», — написал Герман и протянул ей блокнот. Но она вышла, не взглянув. Он положил блокнот и схватил ее сумку. Вынул фотокарточку и прочел на оборотной стороне: «Меня ослепили солнце и блеск твоих глаз. 16 июня, Базарная площадь».
Он перевернул карточку. Поверх его изображения был наклеен снимок, вырезанный из журнала. Загорелый юноша в плавках, с великолепно развитой мускулатурой держал руки на расстоянии от грудной клетки, как будто под мышками у него были зажаты два гусиных яйца. Подпись гласила: «Раймон Сернье, прозванный Аполлоном Лазурного берега».
Герман встал, запер дверь. Потом стянул одеяло и залез в постель. Перевернулся на живот и изо всех сил уткнулся головой в подушку.
Сравнительно теплым октябрьским вечером из сада донеслась танцевальная музыка. Герман подтащил сундук, поставил на него стул и высунулся из окошка.
На ветках яблонь, теперь уже почти голых, висели цветные бумажные фонарики. Он услышал голоса своих домашних вперемешку с чужими голосами.
Чего это они сидят в саду такой поздней осенью? — с удивлением подумал он. Он высунулся подальше, но козырек над крыльцом загораживал вид. Под деревьями ходили люди, однако при тусклом свете бумажных фонариков он их не узнавал. Появилась сестра в белом платье колоколом. Среди других голосов он различил ее пронзительный неестественный голос.
А, помолвка, подумал он. Меня не позвали. Что ж, они правы. Зрелище не из приятных, того и гляди аппетит испортит.
Он осторожно слез со стула и направился вниз по лестнице. Открывая дверь, он услышал, что в уборной спускают воду. Он вернулся и стал ждать на темной площадке. Дверь отворилась, и в прямоугольнике света появилась Марьян, сестра жениха, окруженная облаком голубоватого тюля. Мгновение — и она повернула выключатель.
Уж не заметила ли она меня, подумал Герман, не заметила ли ужасного снежного человека на площадке, почему она не спускается?
Неожиданно для себя самого он сделал прыжок и схватил ее. Она пронзительно завопила. Он зажал ей рукой рот, другую засунул в вырез ее платья и ущипнул девушку. Неистово вертя головой, она ухитрилась высвободить рот из-под его руки и закричала на весь дом. Внизу захлопали двери, послышались взволнованные голоса. Он бросился наверх, к себе в комнату. Запер за собой дверь. Он слышал на лестнице возбужденный говор, смешанный с всхлипываниями Марьян.
— Хам, — услышал он голос отца. — Завтра я его в полицию отправлю.
Дурак я, что не запер и наружную дверь, тогда этот ураган злобы миновал бы меня, подумал Герман.
Он снова взобрался на стул, поставленный на сундук, и выглянул в окошко. Фонарики висели в покинутом саду, как диковинные круглые рыбы в глуби морской. Музыка умолкла. В дверь забарабанили. Ведьма, подумал он. Она кричала и плакала от ярости.
— Ты испортил мне помолвку, подлец! Это из-за тебя они ушли! Попадись мне только, я тебя так отделаю, что своих не узнаешь! Открой, если посмеешь, грязный насильник!
По лестнице поднялся отец.
— Ладно, дочка, — сказал он ласково, — иди вниз.
Потом властно постучал в дверь.
Не дождавшись ответа, он сказал Лии:
— Завтра он у меня получит. Пошли.
Герман смотрел на звезды. Казалось, они были еще дальше и выше, чем всегда. Поднялся ветер. Сухие листья яблонь зашелестели, фонарики качались, как гуси на прогулке. Отец вышел в сад и стал задувать их один за другим. Деревья постепенно погружались во мрак. Он принес из сарайчика стремянку, потому что последний фонарик висел чересчур высоко. Поставил ее под деревом, взобрался на нее и схватил фонарик обеими руками. Наклонив его, стал дуть в отверстие. Его взгляд скользнул вверх, к окошку Германа. Он видит белый обрубок, подумал Герман. Он видит призрак, не находящий успокоения в могиле.
Фонарик, слишком долго бывший в наклонном положении, воспламенился. Лицо отца вдруг озарилось фантастическим светом. Казалось, это череп мертвеца с пустыми глазницами и провалившимися щеками. Отец не выпускал фонарик до тех пор, пока огонь не начал лизать ему пальцы. Но и тогда взгляд его был по-прежнему прикован к окну.
Гарри Мюлиш
Перевод С. Белокриницкой
ГРАНИЦА[13]
Сустдейк
Ее Величеству королеве
Ваше Величество!
Лишь после долгих колебаний удалось мне побороть свою робость и решиться написать Вам. Будь у меня хоть какой-нибудь другой выход, я прибег бы к нему. Но, поскольку я уже перепробовал все, мне не осталось ничего иного, как только обратиться лично к Вам, хоть я, разумеется, сознаю, сколь ничтожны мои частные заботы по сравнению с Вашими, касающимися блага всего народа.
Мое имя Йоахим Лихтбеелт, возраст 61 год, проживаю я по адресу Амстелвейн, вилла «Радость», А-14, дом № 234. В субботу четвертого мая сего года я выехал из своего дома примерно в 8 часов 45 минут в собственном автомобиле (марка DAF, номерной знак HS-47-26). Меня сопровождала моя законная супруга, мефрау А. Ф. Лихтбеелт-Да-Полента, 59 лет. Мы направлялись в дом для престарелых «Солнечный» в Остербеке, где уже в течение многих лет пребывает моя теща. Приблизительно в 10 часов 10 минут в районе Элспейка моя машина попала в аварию; причиной, по-видимому, послужила лужа нефти, которую я вследствие утреннего тумана не заметил. Сначала машина ударилась о дорожное ограждение, затем перекувырнулась и шлепнулась в грязь под насыпью.
По всей вероятности, несколько секунд или минут я был без сознания. Когда я пришел в себя, грязная вода подступала к самому ветровому стеклу, да и в машине вода доходила мне до колен. В некоторых точках своего тела я ощущал боль, получил также несколько незначительных ссадин. Но тут я увидел, что моя супруга более не находится рядом со мной. Дверца с ее стороны была распахнута. Я поспешно вылез из машины и нашел свою супругу в нескольких метрах, на лугу; она лежала в странной, я бы даже сказал, противоестественной позе, что сразу же внушило мне величайшую тревогу. На мои вопросы, сколь ни были они настоятельны, она не отвечала. Метрах в ста пятидесяти среди густой зелени виднелась большая ферма, но при создавшемся положении я счел нежелательным оставлять свою супругу одну. К тому же мне показалось, что я различаю там фигуру человека, наблюдающего за нами. Однако мне все же пришлось скрепя сердце перейти вброд канаву и вскарабкаться на насыпь: стоя на обочине дороги, я пытался привлечь внимание проезжающих мимо автомобилистов. Увы, никто из них не имел возможности остановиться, чтобы оказать мне помощь, это ведь и вправду очень опасно, более того, даже запрещено. Впрочем, как выяснилось через четверть часа, один из них был настолько любезен, что взял на себя труд поставить в известность врача в Элспейке. Этот врач, доктор К. Й. М. Мауритс, человек исключительно отзывчивый, установил перелом основания черепа и подозревал серьезные внутренние кровоизлияния.
