Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
Тридцать пар глаз настороженно уставились на Элизабет, и слезы затуманили ей взор. Чему она их может научить? Она сама запуталась, сбилась с пути… Но может быть, как раз среди этих невинных глаз она обретет утешение, мир и покой. Они взирали на нее с мольбой. «Наше будущее в твоих руках, дай нам любовь, которой мы не знали», — читала она в этих глазах.
Элизабет справилась с волнением и сказала:
— Сестра, вы делаете большое, благородное дело. Я буду стараться помочь вам.
К концу первой недели она была близка к отчаянию. Дети словно ощетинились, не слушали ее, грубили. Она подумывала о том, чтобы вновь обратиться к миссис Кимани, но у нее не хватило духу. Прошел месяц, и дети привыкли к Элизабет. Их трогательная привязанность обезоруживала девушку. Малыши так нуждались в ней! Она молила бога дать ей сил.
В середине июня Элизабет вдруг слегла. Сестра Елена заботливо ухаживала за ней. Но прошел день, другой, девушке становилось все хуже, пришлось отвезти ее в больницу.
В больнице она провела три беспокойные ночи. На четвертый день ей стало лучше, и сестре Елене разрешили навестить больную. Монахиня сжала ее ладонь в своей и отвернулась:
— О, Элизабет! Доктор сказал мне, что у тебя будет ребенок…
Сердце молодой женщины учащенно забилось, ее бросило в жар. Она беременна? Монахиня поглядывала на нее с упреком. «Одним сиротой станет больше!» — говорил этот взгляд.
К тому времени, когда Лиз выписали из больницы, она уже приняла решение. Рано или поздно ее выгонят из приюта. Жених, которого она нежно любит, не простит ей. И домой, к родителям и бабушке, она не посмеет вернуться. На работу беременных не берут. Внезапно в памяти встало лицо Ами Джимбо — впервые она подумала о ней. Счастливая, довольная, обеспеченная — полная ей противоположность! Нет, это несправедливо! Джимбо, который так бессердечно поступил с ней, с Элизабет, обрек на позор и нищету, наверное, кажется собственной жене ангелом!..
После обеда, уложив детей, Элизабет отправилась в парикмахерскую.
— Глаза у вас так и блестят, — сказала мастерица, делавшая ей укладку. — На свидание собираетесь?
— Да, — шепотом ответила Лиз, откинувшись в кресле и зажмурившись.
— Вы красавица — ему повезло!
— Спасибо. Он тоже очень красивый и добрый.
Ее резанула горькая ирония собственных слов.
Вечером она объявила сестре Елене, что проведет выходной у родственников. Попрощавшись с монахиней, она пошла на автобусную остановку.
Дома у мистера Джимбо никого не оказалось.
Элизабет стояла у калитки, пока у нее не окоченели на ветру ноги. Собирался дождь. Во дворе рядом с гаражом она заметила сарайчик. Дверь в него была открыта. Вытащив из сумки блокнот, она написала на листке: «Приехала повидаться с вами, на улице холодно, решила обождать в сарае. Элизабет». Записку прикрепила к дверной ручке.
Семья Джимбо вернулась домой поздно.
— Кто-то был у нас, — сказала Ами, развертывая записку. Потом прочла ее вслух. Мистер Джимбо вырвал записку из рук жены. Он хотел что-то сказать, но изо рта у него вырывались лишь несвязные звуки. Он метнулся к сараю. Жена и дети недоуменно глядели ему вслед.
Джимбо распахнул дверь, ноги у него подкосились, Элизабет раскачивалась в петле из красного шарфа.
«Я тут ни при чем, мне нечего бояться, — лихорадочно думал Джимбо. — Только бы эта история не отразилась на делах фирмы!.. Только бы не отразилась…»
Узнав о смерти Элизабет, сестра Елена отнесла в полицию забытую ею в приюте записную книжку. И хоть церковь осуждает самоубийц, монахиня искренне скорбела о несчастной.
И ПРОЛИЛСЯ ДОЖДЬ…
Перевод с английского А. Александрова
Он еще только подходил к воротам, и Оганда первая заметила его. Она бросилась ему навстречу. С трудом переводя дыхание, она спросила:
— Какие новости, великий вождь? Вся деревня с тревогой ждет твоего слова.
Лабонго молча протянул дочери руки и ничего не сказал. Озадаченная, она побежала назад в деревню сообщить всем, что вождь вернулся.
В деревне царило напряжение, привычный уклад жизни был нарушен. Люди слонялись без дела, никто не прикладывал рук к работе. Молодая женщина прошептала своей соседке:
— Если они и сегодня не решили, быть ли дождю, — старику конец.
Женщины уже давно заметили, как он день ото дня таял. А люди докучали ему упреками: «Скот подыхает на пастбищах, не сегодня-завтра та же участь постигнет наших детей, а потом и нас самих. Скажи нам, что делать, чтобы спасти наши жизни, ведь ты вождь!» И вождь каждый день обращался с мольбой к всемогущему через своих предков, чтобы тот избавил его народ от великой беды.
Вместо того чтобы созвать людей рода и объявить им слово предков, Лабонго направился к своей хижине, — знак того, что он ничем не обеспокоен. Отодвинув дверь, он сел там в полумраке и стал думать.
Не привычные заботы вождя голодающего племени тяжелым грузом легли на сердце Лабонго. Другое. Жизнь его единственной дочери — вот что теперь могло спасти его народ. Когда Оганда бежала ему навстречу, он смотрел на сверкнувшую в лучах солнца цепочку, которая обвивала ее стан. Пророчество свершилось. «Она, Оганда… Оганда, моя единственная дочь, ей суждено умереть». Слезы душили Лабонго. Т-с-с… Вождю не пристало плакать. Люди объявили его храбрейшим из мужчин. Но ему теперь было все равно. Теперь он просто отец… Он не смог сдержать горьких слез. Он любил свой народ, людей луо, но что для него люди луо без Оганды? Она родилась и принесла с собой новую жизнь в мир Лабонго, и он с тех пор правил людьми луо лучше, чем когда-либо. Как же ему, воплощавшему дух предков, пережить свою прекрасную дочь? «Так много хижин и так много родителей, у которых есть дочери. Почему выбор пал именно на нее? Она — все, что у меня есть», — Лабонго говорил так, будто предки были здесь, в хижине, и он мог смотреть им в глаза и бросать слова им в лицо. Может, это они, предки, предостерегали Лабонго, напоминая ему об обете, данном в день его возведения в вожди. Разве не он сам громко обещал старейшинам: «Я положу свою жизнь, если понадобится, и жизнь тех, кому дам ее, дабы спасти мой народ от бед и несчастий»?
«Отрекись! Ну, попробуй, отрекись!» — слышались ему теперь голоса праотцев, насмехавшихся над ним.
Лабонго стал вождем еще юношей. В отличие от своего отца он правил долгие годы, не беря в хижину других жен, кроме одной. И люди тайком смеялись над ним, потому что его единственная жена не рожала для его рода. И он взял в жены вторую, третью и четвертую жену. Но все они рожали ему сыновей. Тогда Лабонго взял пятую жену, и она родила ему дочь. Он назвал ее Оганда, потому что ее кожа была и вправду блестящей и гладкой, как у фасоли. Из двенадцати детой Лабонго Оганда была единственной девочкой. Она стала любимицей вождя. И соперницы ее матери проглотили зависть и одаривали ее любовью. В конце концов, рассуждали они, Оганда — девочка, и ее дни в доме вождя сочтены. Оганду выдадут замуж, и они снова займут место в сердце вождя.
Никогда за всю его долгую жизнь ему не приходилось ничего отрывать от сердца с кровью. Отказаться значило пожертвовать своим племенем и возвысить интересы одного человека над волей народа луо. И еще больше: это значило бы не повиноваться воле предков и дать им право презреть его народ. Но дай он Оганде умереть, пусть даже ради того, чтобы жили остальные, он навсегда обречет себя на вечные душевные муки. Он знал, что уже не сможет тогда оставаться вождем без упрека.
Слова Ндити, шамана и целителя, все еще звучали у него в ушах: «Подхо, прародитель луо, явился мне во сне этой ночью, и он просил меня сказать вождю и народу: пусть умрет отроковица, еще не познавшая мужчину, и тогда земля получит дождь. И Подхо еще не кончил речь, как я увидел отроковицу, остановившуюся над озером; она держала руки над головой. И кожа ее была как у молодой фасоли. Высокая и стройная, она стояла подобно одинокому ростку на речном берегу, и в глазах ее была печаль, как у матери, у которой отняли младенца… В мочке левого уха у нее висело золотое кольцо, а стан обвивала блестящая цепочка. Я, изумленный, восхищался красотой отроковицы, а Подхо сказал мне: „Из всех женщин нашей земли мы избрали эту. Да предложит она себя в жертву чудовищу, хозяину этого озера, и прольется дождь… И пусть все остаются в своих домах, чтобы не быть смытыми и унесенными потоком! Я сказал“».
За стеной стояла непривычная тишина, и только томимые жаждой птицы лениво перекликались в ветвях умирающих деревьев.
Слепящий полуденный зной загнал людей под крыши. Неподалеку от хижины вождя безмятежно похрапывали его телохранители. Лабонго поправил на себе убор вождя. Голова большого орла небрежно свисала у него с плеча. Он вышел из своей царской хижины. И вместо того чтобы позвать Ньябого, своего вестника и герольда, бить в барабан, вождь подошел к барабану и ударил в него сам. И очень быстро весь род собрался под деревом сиала, где он всегда говорил с людьми. Оганде он велел ждать в хижине ее бабки.
