Натиг Расулзаде - Ловушка
Она внимательно посмотрела на него.
– Что произошло? – спросила она, немного побледнев. – Они нашли тебя?
– Да, – ответил он. – Но не в этом дело.
Она растерянно помолчала, потом после паузы спросила осторожно:
– А в чем же тогда дело? Они угрожали тебе?
– Не очень, – сказал он. – Просто он кое-что рассказал о тебе.
– Я так и думала, – сказала она. – Ох, уж эти мужчины… И ты сразу поверил.
– Нет, не сразу. Постепенно. Долго думал… Ты была его любовницей?
– Нет. Слишком сильно сказано. Нет, конечно… Просто у нас бывали общие дела… Ну и… – она замолчала.
– Ну и?..
– Зачем тебе это? Ты же не мальчишка.
– Ты на это и рассчитывала?
– Ну и… – помолчав, произнесла она, – один раз это случилось. Один раз и больше никогда.
– Это уже много, – сказал он. – Один раз – это очень много. Она не ответила.
– Курить очень хочется, – сказала она после паузы. – Если я сейчас закурю, это не очень тебя скомпрометирует? А что он тебе сказал?
– Ничего умного, что стоило бы повторять. Но ты меня втянула в эту историю.
– Ты жалеешь?
– Нет. Не жалею.
– Когда я тебя втягивала, я не могла знать, что полюблю тебя, как сумасшедшая.
– Как ты можешь так просто об этом говорить?
– Потому что это так и есть. Это правда. Что еще он тебе говорил? По делу?
– Сказал, что ты шлюшка и переспишь, с кем угодно.
– Это не по делу, – она посмотрела на него и спросила. – А ты веришь?
– Не знаю, – ответил он уклончиво, – не хотелось бы, чтобы это было так. Я слишком остро для своих лет переживаю это. Именно, как мальчишка.
– Спасибо, – сказала она.
– За что?
– За признание. А телефон оставь у себя. И держи его включенным. Извини, мне надо бежать. Я тебе позвоню.
– Когда? – спросил он и шагнул к ней, почувствовав, как сильно его влечет к этой женщине, как он соскучился по ней. – Когда?
– Не сходи с ума, – испуганно проговорила она, заметив его горящий взгляд, но улыбка, еле заметная улыбка появилась на губах ее. – Я, правда, опаздываю, очень срочное дело, – она освободила руку из его цепких пальцев, – отпусти, синяки останутся… Иди, я тоже очень соскучилась. Уходи…
– Ладно, – сказал он с усилием, повернулся и зашагал совершенно в другом направлении, чем нужно было, вообще не понимая, зачем уходит, зачем нужно уходить именно сейчас, если самое главное в эту минуту – быть с ней, если ничего важнее этого для него сейчас нет. Он обернулся – ее уже не было, но ярко-зеленое пятно травы на асфальте тут же радостно бросилось ему в глаза.
Все теперь в его жизни, подгоняемой под уклон болезнями, стало не важным, не столь важным, совсем не важным. Все, кроме нее.
Но, независимо от его жизни, от того, что в ней главное, а что нет, продолжались своим чередом жизни других людей, близких ему, жизни и судьбы, что так или иначе пересекались с его судьбой. Старшая дочь его встречалась с парнем, и жена Гасанова уже не раз предупреждала его, что дело, по всей видимости, идет к обручению и надо девочке накупить всякого барахла, как будто Гасанов что-нибудь в этом понимал.
– Все деньги у тебя, – сказал он только. – А парень хоть приличный? Из хорошей семьи?
– Спасибо, что поинтересовался, – сказала жена, даже не рассердившись на него за такую слабую реакцию.
За долгие годы совместной жизни она изучила его вдоль и поперек, думала она, видела его всяким и привыкла к его невыносимому характеру, так что прояви он сейчас чуткость и излишнюю внимательность, нехарактерные для него в семье, она, пожалуй, подумала бы, что с ним творится что-то неладное. И за все эти годы не приходило ей в голову, что есть люди, которые не любят выставлять свои чувства, не любят говорить о них, но залежи добра и нерастраченной нежности могут носить в душе своей. Вскоре стали визитировать гости, и Гасанову приходилось в эти часы присутствовать в качестве главы, так сказать, семьи, встречать родных жениха, говорить с ними о чем-то, испытывая крайнюю неловкость, потому что в эти минуты он бывал очень рассеян и отвечал невпопад, а жена то и дело старалась сгладить возникшую неловкость.
– Вы член Союза журналистов? – спрашивал отец жениха.
– Член? – рассеянно переспрашивал Гасанов. – Простите, не расслышал.
– Союз журналистов, – громко, как глухому, повторял новоиспеченный родственник.
– А, да, да. Журналист.
– Давно работаете?
– Давно.
Разговор с Гасановым явно не клеился, и тогда на помощь приходила жена.
– Когда он приступал к своей журналистской деятельности, – издалека начинала она его творческую биографию, как будто Гасанов уже умер. – В городе было всего несколько газет. Он работал в самой уважаемой газете, и все его знали. У него большой стаж и опыт, но разве в наши дни это кому-то нужно? Сейчас бойкие мальчишки и девчонки работают во всех этих газетках, которых и названия не упомнишь…
Гасанов молча махал рукой – прекрати, но новые родственники с интересом стали разглядывать его, как останки доисторического ископаемого.
– А что, разве не так? – заводилась жена от его останавливающего жеста.
– Вот сейчас звания раздают направо-налево. Сопляки, что ему в дети годятся, получают «заслуженных», «народных», а о нем кто бы вспомнил…
И в глазах гостей Гасанов замечал остывающий интерес к своей персоне.
– Не напомнишь – никто не вспомнит, – вдруг жестко произнес жених. – Все надо вырывать, забирать насильно, просить нельзя…
И Гасанов подумал, что судьба его дочери в надежных руках, этот своего не упустит.
Наконец, ему надоели участившиеся присутственные дни, и он, сославшись на перегруженность на работе, перестал бывать дома к «часу гостей», отказавшись забавлять их пустыми разговорами. Работы и в самом деле было немало, и Гасанов еле поспевал готовить материалы и бегать по заданиям. Несмотря на многократные просьбы Айтен не изводить себя, а принять ее помощь, он не соглашался, как человек, привыкший жить только плодами своих трудов. Он не мог и не хотел принять помощь от женщины, и никакие уговоры тут не помогали. Айтен прибегала к последнему средству, хоть и делала это против воли, рискуя обидеть его – ей было больно смотреть, как Гасанова заездили, измордовали на копеечной его работе.
– Почему же, в таком случае, ты взял у меня десять тысяч? Разве это не те же деньги, что я тебе предлагаю?
– Это совсем другое, – убежденно отвечал Гасанов. – Это плата за труд, за конкретный труд и риск с моей стороны. А что я сейчас делаю для тебя? Ничего, чтобы стоило таких больших денег.
– Что же теперь, – говорила она. – Тебя обязательно надо огреть по голове, чтобы ты принял мою помощь?
– Смешно, – соглашался он, но денег не брал.
– Разве я не могу сделать просто подарок, – недоумевала она, – даже не тебе, у тебя дочь обручена, ей сейчас много чего понадобится. Почему ты упрямишься? Это не умно.
– Нет, нет, – настаивал он на своем, – я не привык чувствовать себя альфонсом.
– Да тебе и поздно, – говорила она, – по возрасту не подходишь.
– Давай закроем эту тему, – просил он. И закрывали.
Он забывал с ней о времени, о своем возрасте, а время, между тем, шло, дочь вышла замуж; он, будто во сне, смотрел на эту взрослую девушку, свою дочь, и не мог понять, как, когда она выросла, стала такой красивой, сидит, важная, в подвенечном платье, с чем-то на голове блестящим, корона это, что ли?.. Рядом с ней – жених, уже ее муж, тоже нарядный, красивый, и они – хорошая пара, а он, видно, скоро станет дедушкой, и когда все это произошло, почему он не мог насладиться ее детством, проникнуться ее маленькими проблемками, почему все события, которые касаются непосредственно его, его родных, проходят мимо него? Может, оттого, что события, казалось бы, никакого отношения к нему не имеющие, проходят через его сердце, волнуя и тревожа? Разве это нормально? Почему он так неправильно устроен? Боже мой, не замечал, проморгал дочерей, жене никогда не был по-настоящему близким человеком, и потому, видимо, она, вместо того, чтобы разговаривать, только ворчит и пилит его. Боже мой, как многого он лишил себя…
– Знаешь, – однажды признался он Айтен, в ответ на ее предложение прокатиться с ней в Европу, когда они лежали в постели на ее конспиративной квартире. – Знаешь, по ночам, иногда сижу у окна, работаю, смотрю – в доме напротив один за другим гаснут огни, люди ложатся спать, из моего окна видны кусочек темного двора, стена дома, крыша с антеннами, дальше – небо и на ней луна, не освещающая ничего. Думаю, пройдут еще годы, еще столько-то лет, а я все так же буду смотреть на этот кусочек двора, потом и меня не будет, и кто-то другой из моего окна будет смотреть на этот уголок, где днем солнце играет в окнах, отражается, а ночью один за другим гаснет свет. Так и проживешь, не увидев мира, думаю. И самое удивительное, ловлю себя на том, что не очень-то и хочется увидеть мир… Плохо это, или хорошо? А? Наверное, с точки зрения современного человека – это плохо. А мне просто мало нужно. Я люблю этот город, несмотря ни на что, и весь мой мир, весь интересующий меня мир – здесь. Мои девочки, ты, моя работа, которую я тоже, как и город, несмотря ни на что, люблю. Все, что меня издавна окружает, к чему я привык, от чего трудно будет отказаться. Скажи мне, я рассуждаю, как старик? Старикан? Старичок? Старый хрен?..
