Натиг Расулзаде - Ловушка
– Ты что, – сказал он. – Веди себя прилично. На нас смотрят.
– Кому мы нужны, – сказала она. – Я хочу тебя.
– Не сходи с ума, чушка.
– Будь ты потемпераментнее, мы бы сейчас заперлись в отдельном кабинете.
– Ты уже так делала? – спросил он, усмехаясь, хотя ему было явно не до смеха, хотелось превратить все в пошлую, циничную шутку, но не смог, слишком важен был для него сейчас ее ответ.
– Да, – сказала она отчужденно. – Каждый день. Пока не встретила тебя. Это важно?
– Пошли, сядем, пока скрипач не попал мне смычком в глаз.
Он помог ей сесть, сел на свое место и стал разглядывать людей, зал, музыкантов, скатерть. Как только они – единственная танцующая пара – покинули маленькую танцевальную площадку перед оркестром, скрипач успокоился и уже не сгибался пополам, будто у него болел живот, а стоял прямо, похожий на макаронину, играющую на скрипке. Все это он разглядывал, стараясь не смотреть на нее. Она же смотрела ему в лицо.
– Иногда ты бываешь невыносим, – сказала она.
– Очень часто, – согласился он и отпил из бокала с вином.
– Ты меня бесишь.
– Да? – сказал он. – Это повышает адреналин в крови.
– Я хочу уйти отсюда, – сказала она.
– В кабинет?
Она не ответила, поднялась, положила на стол деньги и торопливо направилась к выходу. Он встал и пошел за ней. И ему казалось, что все усмехаются ему в спину. Чувствовал себя старым альфонсом. Наверное, так о нем и думали все эти сытые, надушенные, усмехающиеся люди. Хотя на самом деле никто ему вслед не смотрел, даже макарона-скрипач, даже их официант, привыкший ничему не удивляться. Здесь никому ни до кого не было дела. Она знала куда с ним прийти. Он догнал ее на улице, когда она собиралась сесть в машину, схватил за руку, она вырвала руку.
– Больше всего я не люблю, когда меня ставят в смешное положение, – сказал он сердито.
– Это потому, что мнение окружающих для тебя много значит, – сказала она язвительно, изо всех сил стараясь побольнее уколоть его, – как бы ты ни старался казаться независимым. Он не отвечал, уставившись на ее руку, открывавшую дверцу машины – в памяти запечатлелись нервные движения красивых тонких пальцев. Оба чувствовали себя неловко, надо было как-то заканчивать этот эпизод, зашедший в тупик, но непонятно было – как именно. По логике, она, рассерженная, должна была сесть, хлопнуть дверцей и укатить, а он не должен был выходить из ресторана вслед за ней и накачаться вдрабадан. Но случилось то, что случилось: она вышла, он вышел, она застыла около машины, он застыл.
– Ладно, садись, мне не хочется ссориться, – сказала она.
– И не подумаю, – сказал он. – Поеду на такси.
– Хватит, садись, не зли меня, – проговорила она дрожавшим голосом.
– А что будет? Ударишь меня еще раз по голове? – чувствуя, что повел разговор не в том направлении, все же через силу сказал он.
– Ты же не хотел это говорить? – спросила она.
– Не хотел, – признался он, взял ее руку, легонько пожал. – Я – идиот.
– Догадывалась, – сказала она.
– И все-таки – связалась?
– Что поделаешь: сердцу не прикажешь.
– Звучит, как название индийского фильма, – он ухмыльнулся.
Некоторое время они ехали молча, Она как обычно ехала быстро, часто на недозволенной скорости. На одной из центральных улиц за ними увязался патруль автоинспекции на «жигулях», догнал и с минуту ехал вровень, но, увидев женщину за рулем, гаишники отстали, поулыбавшись друг другу.
– Вот еще одно преимущество женщины за рулем на Востоке, – сказала она, когда машина ГАИ отстала от них.
– Еще одно? – спросил он. – А еще какое есть?
– То, что завезу тебя сейчас в укромное место и изнасилую в машине, – пригрозила она. – Если будешь придираться к каждому слову.
И исполнила свою угрозу на заброшенном ближайшем от города пляже.
– Давай я научу тебя водить, – сказала она после долгого молчания, когда усталые они возвращались в город.
– И что я с этим умением буду делать? – поинтересовался он.
– Будешь работать у меня шофером. И зарабатывать раз в десять больше, чем сейчас журналистом.
– Спасибо, – сказал он. – Обдумаю твое предложение.
– И побыстрей, пожалуйста, – сказала она шутливо. – За тобой большая очередь, оглянись через плечо.
– Звучит двусмысленно, – проговорил он.
– Не хами, – поморщилась она, – прошу тебя, не хами.
– Ладно, – сказал он. – Сорвалось с языка. Не буду.
Проходили дни, недели и месяцы их отношений, все больше привязывавших их друг к другу. Нельзя сказать, что это время отдаляло его от семьи, потому что и до встречи с Айтен Гасанов семью видел довольно редко: девочек – отходящими ко сну, или только что проснувшимися, жену, спящую рядом, или нетерпеливо ожидавшую, когда он освободит туалет (обычно, к ее выходу оттуда он уже выбегал из дому; волка ноги кормят – шутил он в семье в свое оправдание), остальное время съедала работа, беготня по редакциям, по пресс-конференциям, по заданиям, писание материалов на ходу, стремление быстро анализировать и обдумывать факты для создания объективной картины и прочее, прочее, прочее. Так что, семью, как не видел почти, так и продолжал не видеть. Изредка по воскресным дням уделял девочкам час-два, чувствуя всю уродливость такого к ним отношения, мало похожего на отцовское, и потому старался в это малое время вложить как можно больше нерастраченной нежности к ним, всю заботу о них, грызущую его душу и не находившую выхода, благодаря такому лихорадочному образу жизни. Дочери чувствовали это, отвечали взаимностью, по крайней мере, изо всех сил старались отвечать взаимностью, но с каждым днем, с каждой неделей все больше отдалялись от отца, безнадежно увеличивалась дистанция между ними, и, в конце концов, бразды их воспитания окончательно взяла в руки их мать; она же и обдумывала их будущее, как устроить их в жизни, она же занималась покупками продуктов и, естественно, готовкой, даром что ли, домохозяйка, так что все эти заботы и хлопоты наложили на нее свой недоброкачественный отпечаток, вследствие чего она в свои сорок походила чуть ли не на сверстницу мужа.
Как-то на улице подошел к нему молодой человек вполне приличной наружности и, как оказалось в дальнейшем, абсолютно неприличной внутренности. Биологическая шутка.
Модный, элегантный костюм, красивый, дорогой галстук, туфли, только что начищенные у уличного чистильщика, которые совсем недавно появились на центральных улицах города со своими чистильными причиндалами. Процесс чистки обуви сопровождался у молодого человека слежкой за Гасановым, зашедшим в книжный магазин, как раз напротив чистильщика, чтобы выбрать себе очередной блокнот для работы, вместо предыдущего, переполненного записями высказываний различных партийных лидеров, обещаниями государственных чиновников, сетованиями обманутых, сытой отрыжкой людоедов-обманщиков; людей, сделавших себе громадные состояния на взятках, на высасывании жизни из других людей; людей, возившихся в мусорных кучах в поисках какой-либо пищи, людей, потерявших стыд, потерявших совесть, потерявших деньги, потерявших разум, людей, разуверившихся во всем, и людей, продолжавших, вопреки здравому смыслу, жить надеждой и мечтой – всем этим кишел его старый рабочий блокнот, так же, как все предыдущие старые блокноты кишели подобным этому, если только всем этим можно кишеть, и теперь все это было так же важно, как прошлогодний снег. Вот он и выбросил блокнот, и купил себе новый, чтобы заново заполнять его столь же важной ерундой. И пока Гасанов привередливо выбирал себе новый блокнот (чтобы он был удобный, карманного формата, крепкий, достаточно толстый и, конечно, недорогой), тот приятель на улице терпеливо подвергался чистке обуви, то и дело бросая взгляды на дверь магазина, за которой пропал Гасанов так надолго, будто костюмы примерял. Наконец, он вышел, и молодой человек в неприлично блестевших туфлях устремился за ним. Увидев, что Гасанов с центральной улицы сворачивает в глухой, безлюдный переулок, молодой человек прибавил шагу, почти побежал и настиг преследуемого там, где хотел, где никого, кроме них, в эту минуту не оказалось. Он схватил Гасанова за локоть и невежливо дернул, развернул лицом к себе. Гасанов опешил. Молодой человек, еще не начиная разговора, показал ему дуло пистолета из прорехи, надо полагать, специально проделанной в подкладке пиджака для дула пистолета, чтобы демонстрировать его, не вынимая оружия из кармана.
– В чем дело? – интеллигентно осведомился Гасанов, внимательно и продолжительно ознакомившись с предлагаемым для обозрения дулом.
– Пикнешь – проделаю в тебе дырку, – пообещал невежливый молодой человек.
– А – не пикну? – поинтересовался Гасанов, совершенно не испугавшись ни дула, ни обещания и, гордясь своей выдержкой, надел на руку кастет.
– Не делайте глупостей, – почему-то перешел на «вы» молодой человек, видимо, вид кастета поднял Гасанова в его глазах с уровня «вшивого интеллигента» до уровня «блатного урки».
