Натиг Расулзаде - Ловушка
Гасанов, хоть и не испугался, но достаточно ясно понял, что тут, конечно, силы неравные, и молодой человек в ослепительной обуви может проделать обещанную дырку в нем гораздо быстрее и успешнее, чем он своим допотопным кастетом расквасит тому морду. В итоге подталкиваемый дулом в спину и глупо, беспомощно улыбаясь, Гасанов вынужден был подчиниться: пройти с молодым человеком и сесть в машину, которая оказалась поблизости с таким же с виду культурным, хорошо одетым молодым человеком за рулем, как и первый. Правда, Гасанову не удалось разглядеть обувь водителя, такая ли начищенная, как у того, с пистолетом? Всю дорогу Гасанов молчал, понимая, что суетливость и излишняя разговорчивость с его стороны могут быть расценены, как трусость, а это было бы обидно, тем более, что в данный момент трусости не было, а было острое любопытство: в подобную ситуацию он попадал впервые. Не то, чтобы Гасанов был храбрец, или постоянно смелым человеком, по-разному бывало: был и смелым, и трусливым, и слабохарактерным, и твердым, и хитрым, и тупым, хватким, разиней – по-разному бывало, просто сейчас он не испытывал испуга, вот и все. И минут тридцать-сорок, что они добирались до места, он спокойно молчал, чуть отстраняясь от упертого ему в бок дула и только раз сказав молодому человеку, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье машины:
– Уберите, холодно.
Молодой человек подумал и убрал пистолет, посчитав нужным при этом добавить:
– Все равно никуда не денетесь. Таких, как вы, я убиваю за пятьсот долларов. Гасанов не ответил, соображая про себя, много это для него, или мало.
Машина быстро катила по аэропортовской дороге, и скоро они въезжали в поселок, проехали немного в глубь его и выехали на дорогу, ведущую к морю. Там, на обочине дороги, примерно в километре от пляжа, строился трехэтажный особняк. Возле него и остановились. Гасанов вышел из машины по приглашению дула, снова упершегося ему в бок, и огляделся. Вовсю кипела работа вокруг, работала бетономешалка с ревом и грохотом, стояли недалеко самосвал с песком и большой грузовик с кирпичом. Рабочие возились на крыше третьего этажа, и пока Гасанов любовался одной из строек современности, из темного проема, что в дальнейшем обещал быть дверью, вышел пожилой, может, чуть постарше Гасанова мужчина и подошел к машине, возле которой околачивалась эта дружная тройка. За мужчиной следовал молодой человек, до неприличия здоровый и, казалось, еле поместившийся в свою куртку, с бритой головой, похожий на охрану высокого должностного лица.
Пожилой подошел вплотную к Гасанову, и у того мелькнула шальная мысль – обнять и поцеловать его, раз уж так близко. Он усмехнулся.
– Ну, здравствуй, сторож, – сказал мужчина, не подавая руки Гасанову.
– Ухмыляешься? Гасанов пожал плечами.
– Не понимаю, зачем я здесь, – сказал он.
– Не «понимаешь? – удивился мужчина. – По крайней мере, не для того, чтобы улыбаться. Сейчас тебе будет не до улыбочек.
– Может, объясните? – попросил Гасанов вежливо.
– Можно и объяснить, – согласился мужчина, сделав отстраняющий жест своим людям.
Те послушно отошли, а молодой человек с пистолетом предварительно сообщил мужчине:
– У него кастет.
Тот даже ухом не повел, словно ему сообщили, что в кармане у Гасанова был игрушечный утенок.
– Это не для посторонних ушей, – доверительно сказал мужчина Гасанову, – секретная информация.
И Гасанову стало приятно, что с ним с первой же встречи делятся секретной информацией.
– Вот, посмотри на это, – попросил мужчина интеллигентно, словно экскурсовод в музее искусств. – Бетон заливается в эту форму, застывает и становится плитой, которая потом пойдет на фундамент гаража этого особняка, – мужчина сделал паузу, видимо, не надеясь, что Гасанов поймет сразу.
– Хорошо, – одобрил Гасанов, заметив, что его собеседник вроде не собирается продолжать. – А при чем тут я?
– А при том, – почти ласково произнес мужчина, – что ты можешь оказаться в этой бетонной плите.
– Как? – удивился Гасанов.
– Очень просто. Зальем твой труп бетоном и заложим в фундамент. А потом я этот дом продам. Так что, кроме нас, никто об этом не будет знать. Я, видишь ли, немного занимаюсь недвижимостью… Ты ведь журналист?
– Да?
– Что ты делал на складе у этой шлюшки?
Гасанов почувствовал, как кольнуло сердце, еле сдержал ярость, кулаки сжались непроизвольно.
– Я? – взяв себя в руки, произнес он. – Сторожил. Надо было подработать, – начал он, понимая, что должен выгородить ее сейчас во что бы то ни стало.
– А как это произошло, помнишь? – спросил мужчина.
– Как я могу помнить? – развел руками Гасанов. – Ударили по голове, сзади подкрались… сознание потерял…
– И никого не видел?
– А что вы так волнуетесь? – работал под дурачка Гасанов. – Хозяйка сказала, что возместит вам ущерб…
Гасанов молча покачал головой. Мужчина пристально смотрел ему в лицо.
– А что вы так волнуетесь? – работал под дурачка Гасанов. – Хозяйка сказала, что возместит вам ущерб…
Мужчина продолжал разглядывать его.
– Сколько она тебе платила?
– А вам не все равно? Что платила – все мое.
– Ты трахал ее? – спросил мужчина и не стал даже ждать ответа. – Конечно, трахал. Кто только ее ни трахал. Почему бы сторожу…
– Я журналист, – напомнил Гасанов, вновь ощутив противный укол ревности в сердце, при упоминании о ее прошлом, которого он не знал, а этот урод вполне мог знать.
– Да, тем более… Ничего, я все равно докопаюсь…
Обратно Гасанов добирался на пригородном автобусе и неотвязно думал об отношениях этого мужчины с Айтен, и, в конце концов, пришел к выводу, что они были любовниками, и не только он был, не только он… Эти мысли грызли, съедали собственническую, влюбленную душу Гасанова. Домой он вернулся такой мрачный, что жена, глянув на него, спросила:
– Что с тобой, Гасанов? На работе неприятности?
Ночью он особенно остро чувствовал свои многочисленные болячки, которых раньше не замечал; ворочалась и урчала аденома, заставив его за ночь трижды вставать помочиться; набухала под пальцами грыжа, раздуваясь, как жаба, желавшая напугать; дрожала от холода воспаленная простата, камень в почке так и вертелся всю ночь туда-сюда, плешь все больше увеличивалась, захватывая, как агрессор, пространство гасановского черепа, и сердце, вспомнив свою давно позабытую, в любви и нежности обитая, тахикардию, ныло, ныло, ныло, просто, может быть, напоминая, что оно есть. И Гасанов понял за ночь, что он старый, заурядный журналист, что над ним наверняка смеется молодежь, что в свои пятьдесят с лишним он делает то же самое, что и они, что у него устала душа, что он мрачный, с амбициями и претензиями нервный субъект с ущемленным самолюбием, и что любая женщина поступит правильно, если станет изменять ему. Утром у него болела голова, он почти не спал, ворочался, думал и теперь не хотелось вставать, не хотелось даже шевелиться, он ощущал приступ депрессии. Жена, увидев его таким, переполошилась, хотела врача вызвать, Гасанову не хотелось говорить, было физически трудно произносить какие-то слова, но он через силу произнес:
– Не надо. Устал. Отлежусь сегодня, – он отвернулся от жены, стоявшей над ним в распахнутом, стареньком халатике.
Не хотелось ее видеть, не хотелось никого видеть и слышать, особенно не хотелось отвечать на вопросы. Может, именно поэтому жена безостановочно сыпала вопросами:
– А хочешь, бульон сварю, а? Тебе полезно. У тебя, может, живот болит? Вчерашняя колбаса, кажется, была не очень свежая, я ее у молоканки купила, на базаре, домашняя, говорит, вот тебе и домашняя… Не тошнит? А, Гасанов, тебя не тошнит? Ты ночью что-то часто вставал… Не мутит тебя? Дай я глаза посмотрю, оттяни веки. Может, желтуха у тебя? Почему ты не отвечаешь, Гасанов?
– Отстань, – сказал он и спрятался в одеяло, подтянув ноги к груди, чтобы стать как можно меньше и незаметнее.
Когда на следующее утро он вышагивал по улице, мрачный, опустошенный тягучими, никчемными мыслями, он вдруг заметил выбивавшийся прямо из асфальта тротуара куст травы – до того свежая, до того яркая была травка, что трудно было оторвать взгляд. Он подошел поближе, нагнулся, потрогал рукой маленький беззащитный кустик, так вызывающе зеленевший на серости городского асфальта, но тут же спохватился, пошел своей дорогой, чтобы не показаться смешным на этой многолюдной улице, под взглядами прохожих. И в этот момент у него замерло сердце: он почувствовал ее присутствие; и в подтверждение того, что чувства его не обманули, был остановлен, схвачен за рукав и развернут на сто восемьдесят градусов.
– В чем дело? – спросила она. – Почему ты не отвечаешь на звонки?
– Я его выключил, – сказал он, достал из кармана и протянул ей телефон. – На. Я его возвращаю. Он больше мне не понадобится.
Она внимательно посмотрела на него.
– Что произошло? – спросила она, немного побледнев. – Они нашли тебя?
