Владимир Гриньков - Телохранитель Каина
Хотя Китайгородцеву уже не раз приходилось ездить по этой лесной дороге, сейчас она казалась ему незнакомой. Деревья сбросили листву, на землю лег снег – картина изменилась до неузнаваемости.
В свете автомобильных фар проявился из темноты полуразрушенный домик отсутствующей охраны, а дальше уже была двухкилометровая узкая дорога, которая должна вывести прямо к дому, и на этой усыпанной снегом дороге четко пролегли колеи от автомобильных шин. Было заметно, что редко здесь проезжают машины.
Когда деревья расступились, открыв взорам обширную заснеженную лужайку, Китайгородцев не смог сдержать возгласа удивления: дом, который он привык видеть безжизненным и мрачным, был ярко освещен. У высокого крыльца стояли две машины.
– У них, похоже, гости, – процедил Хамза.
Гости – это плохо. Это помеха. Китайгородцев понимал.
Подъехали ближе.
– Здесь Лисицын, – определил Хамза.
Точно: знакомые «Бентли» и «Лендровер». Час от часу не легче.
Возле машин никого не было. В машинах тоже.
– Пошли! – скомандовал Хамза и стал первым подниматься по ступеням.
Лапутин и Китайгородцев последовали за ним.
Хамза повращал ручку старомодного звонка. Долго ждали, но никто к ним не вышел. Тогда они просто открыли дверь, которая была не заперта, как оказалось.
Массивная люстра скупо освещала огромный безлюдный зал.
– Как думаешь, где они все могут быть? – спросил Хамза Китайгородцева.
Тот выразительно указал взглядом на лестницу, ведущую на второй этаж.
Хамза попросил Лапутина осмотреть помещения первого этажа, а сам пошел наверх, жестом позвав за собой Китайгородцева.
И наверху тут и там горели светильники. Створки дверей, за которыми начиналась анфилада, были распахнуты. Хамза направился туда. В первом же зале, стены которого были увешаны картинами, Китайгородцев обратил внимание Хамзы на портрет Стаса Георгиевича Лисицына. Тот всмотрелся в изображение человека на портрете, одетого как царедворец, и по тому, как смотрел, стало ясно, что он удивлен.
Следующие комнаты на их пути тоже были освещены и тоже безлюдны. И ни звука во всем доме. Анфилада тянулась долго, десяток залов, никак не меньше. Были залы, мрачные на вид. Обшитые темным деревом, с пурпурным бархатом штор и потемневшей бронзой неярких светильников. Два или три зала выглядели повеселее, живость им придавала торжественная позолота, красный атлас мебельной обивки, да и сама мебель здесь была не тяжеловесно-основательной, а вычурной – стиль разгульных французских королей. Но по-прежнему Китайгородцеву казалось, что он находится среди декораций – не было у него ощущения того, что люди здесь живут каждодневной будничной жизнью.
За анфиладой находилась лестница, ведущая вниз. И там, внизу, слышались голоса. Пока еще невнятные, практически не различимые, но там явно кто-то был. Хамза и Китайгородцев спустились вниз. Здесь тоже были комнаты, но не такие помпезные, как наверху. Мебель попроще, площадь комнат поменьше – для челяди, наверное, или для не заслуживших особого почтения гостей. Настоящий лабиринт, где легко можно было заплутать. Хамза с Китайгородцевым шли, ориентируясь по звучащим в глубине этого лабиринта голосам.
Первым они увидели одного из охранников Стаса Георгиевича. Охранник их признал, и похоже было, что он сильно удивился. Дорогу в комнату он им не преградил. В комнате был Стас Лисицын, собственной персоной. Одет в пальто, словно только что вошел. Он был мрачен, как проигравший битву маршал. И он тоже, кажется, был удивлен появлением гостей в столь поздний час. Смотрел на вошедших, ожидая разъяснений.
– Здравствуйте, – сказал ему Хамза и больше ничего говорить не стал.
– Вы здесь зачем? – осведомился после долгой паузы Лисицын.
– Я вот его привез, – соврал Хамза, кивнув на Китайгородцева.
Ахинею нес, конечно, но Лисицын на его вранье никак не отреагировал, поскольку его мысли были заняты совсем другим.
– Никого нет! – сказал он, и сквозь удивление в его словах прорвалась растерянность.
– Простите? – вопросительно произнес Хамза, искренне удивившись услышанному.
– Нет их! – повторил Лисицын, нервно разведя руками.
– Уехали? – уточнил Хамза.
– Не знаю!
То есть самого Лисицына Михаил и Наталья Андреевна в известность не поставили. И если это так, тогда «уехали» – это неправильное определение. Правильное – бегство. Они сбежали.
* * *Они осмотрели весь дом, комнату за комнатой. Добрались и до помещений на втором этаже, которые еще недавно занимали Наталья Андреевна и Михаил. Их одежда, их вещи – по ним угадывалось недавнее присутствие людей. Китайгородцев обратил внимание на царящий здесь порядок. Похоже, что собирались основательно, без спешки. Уехали наверняка машиной.
– Машины Михаила нет? – спросил Китайгородцев у Лисицына.
– Нет.
Погрузились и уехали.
Подгадав момент, когда их никто не мог услышать, Хамза спросил у Китайгородцева:
– Заметил ты что-нибудь? Какие-то следы присутствия здесь третьего.
– Да.
– Правда?! – удивился Хамза. – Где?
– На первом этаже, в одной из комнат.
– Пойдем-ка! – сказал озадаченный Хамза. – Покажешь мне. Я ничего такого не увидел, если честно.
Вдвоем они спустились по черной лестнице, которой завершалась анфилада второго этажа. В лабиринте помещений первого этажа Китайгородцев почти сразу отыскал искомое. Сдвинул задвижку, распахнул дверь. Ничем не примечательная комната, одна из многих. Хамза разглядывал ее обстановку, не переступая порога, и пытался понять, что именно могло привлечь внимание его спутника. Понять не получилось.
– Я не вижу ничего, – пожал он плечами.
– Здесь нет пыли, – сказал Китайгородцев. – Идеальная чистота. Совсем не так, как в других комнатах. Как будто старательно ликвидировали все следы присутствия здесь человека.
Теперь и Хамза увидел: очень чисто, неестественно чисто.
– И еще замок этот, – потянул задвижку Китайгородцев. – Единственная комната из тех, где есть мебель, есть окна, то есть жилая, которая запирается снаружи, но изнутри замок открыть нельзя. Здесь запросто могли кого-то запирать.
И получалось, что тот, третий, все-таки был.
– Задвижка совсем новая, – сказал Китайгородцев. – Недавно ставили. Может быть, уже после того, как я увидел этого умершего генерала за окном. И они, чтобы подобное не повторилось, решили подстраховаться.
* * *Лисицын так и не снял пальто. Он сидел в кресле в одной из комнат второго этажа и пил коньяк. Двое его охранников бродили по пустому дому, как неприкаянные. Обстановка мрачная. Так бывает, когда покойник в доме.
– Стас Георгиевич, прошу меня правильно понять, – сказал Хамза. – Это не праздное любопытство, поверьте. Что происходит?
Лисицын отхлебнул коньяка, ответил неохотно, не глядя на собеседника:
– Семейные дела.
– И все-таки, – проявил настойчивость Хамза. – Они уехали. Почему? Куда? Кто тут был третий? Вы в курсе?
Лисицын еще больше помрачнел. Хамза ждал ответа. Отвечать Лисицын не хотел.
– Это наши семейные дела! – повторил он с нажимом.
И не лезь, мол, в них, если не хочешь нарваться на грубость.
– Я бы во все это не вмешивался, – сказал Хамза. – Если бы до меня не дошли кое-какие слухи. Касательно вас… А мы пустяками не занимаемся, вы в курсе, я надеюсь, – нагнетал страсти Хамза, чтобы деморализовать собеседника.
Лисицын был заинтригован и уже оставил свой коньяк.
– На вас готовят покушение, – сообщил Хамза.
Лисицын на глазах трезвел.
Хамза ничего больше не добавил. Он запустил пробный шар и теперь ждал, чем партнер ответит.
– Ты шутишь? – спросил Лисицын, не поверив до конца в услышанное.
– У вас разве нет врагов?
– Что за чушь! – пробормотал Лисицын.
Китайгородцев видел, как Стас Георгиевич лихорадочно пытается сообразить, что все это может означать.
– Это никак не может быть связано с вашими родственниками? – пытался добиться искренности Хамза. – С этим третьим, например, который здесь жил.
– Полная чушь! – уже уверенно ответил Лисицын.
– То есть вы не ждете неприятностей? – не поверил Хамза.
– Нет!
– И даже предчувствий никаких недобрых?
– Нет!
– А если, предположим, шестнадцатое ноября, – вроде бы задумчиво произнес Хамза, но смотрел он зорко. – Что за день такой в вашей жизни? Чем примечателен?
– Шестнадцатое, – пробормотал Лисицын, роясь в памяти. – Шестнадцатое ноября… Пятнадцатое… Пятнадцатое? – Как будто ему что-то вспомнилось.
– Шестнадцатое! – твердо повторил Хамза.
– Что за черт! – хмурился Лисицын. – И что – шестнадцатого меня будут убивать?
Хамза ничего не ответил, но его взгляд был красноречивее всяких слов.
– Шестнадцатое! – прозрел, наконец, Лисицын. Он замер, потрясенный сделанным открытием.
И Китайгородцев тоже обмер. Потому что, если до сих пор в нем еще теплилась надежда на то, что произошла какая-то ошибка и про шестнадцатое – это несерьезно, это блеф, и ничего такого шестнадцатого ждать не надо, сейчас, именно в эту минуту, он понял, глядя на Лисицына, – не блеф. Шестнадцатое – не пустой звук для Лисицына. Особенный какой-то день. И когда наступит шестнадцатое ноября, Китайгородцев пойдет несчастного этого Лисицына убивать.
