Владимир Гриньков - Исчезнувшие без следа
Она перевернулась в воде и поплыла прочь. Почему-то ничего не спрашивала о случившемся днем, как будто ее совсем не интересовала причина, по которой молодой и симпатичный медик вдруг спрятался за кровать больного. Дружинин чувствовал некоторую неловкость, но пока ничего не предпринимал.
– Какой факультет вы оканчиваете? – спросила Оля.
Слова отражались от стен и водной глади, возвращаясь гулким эхом.
– Можно я не буду отвечать на этот вопрос? Только вы не обижайтесь, ладно?
Дружинин был уверен, что она не обидится. Профиль этого учреждения такой, что здесь наверняка все стараются как можно меньше распространяться о себе.
– А я и не обижаюсь, – сказала Оля.
Значит, он не ошибся. Но почему все-таки она ни о чем его не спрашивает?
– Сколько мы здесь можем плавать? – осведомился Дружинин.
– Хоть до утра.
– Роскошная жизнь! Мне здесь нравится.
– Только скучно, – сказала Оля.
– Не может быть! – не поверил Дружинин. – Здесь столько всего…
– Всего – это чего?
– Можно заниматься спортом, можно пойти в сауну, можно посмотреть фильм…
– А просто пообщаться с людьми здесь можно? – скептически оценила возможность отдохнуть Оля. – Пройтись в толпе, потолкавшись…
– Толпы я здесь не видел, – признал Дружинин. – Но разве это плохо?
– Это невыносимо! Это жутко! Я схожу с ума от этих пустых помещений!
Она подплыла совсем близко. Но почему она ни о чем его не спрашивает? Дружинина мучила эта неопределенность.
– Я могу утонуть – здесь, в бассейне, – и никто этого даже не заметит, пока не спустят воду.
– Но я же рядом! – проявил благородную готовность Дружинин.
– И ты бы меня спас?
Ее губы совсем рядом. И жаркое дыхание. В глазах вопрос.
– Да, конечно, – ответил Дружинин, не делая ни малейшей попытки увернуться.
Оля жадно припала к его губам, обхватив руками шею Дружинина, но это продолжалось лишь несколько мгновений – она отпрянула и поплыла прочь. Дружинин нырнул, нагнал ее под водой и снизу обхватил руками, но не увлек за собой в глубину, а развернул и подтолкнул к бортику, и так потихоньку выталкивал Олю из воды, как это делает дельфин с тонущим человеком.
Поднялись на бортик, Оля показала рукой – сюда! – и они оказались в крохотной комнатке с кушеткой. Наверное, массажный кабинет или комната дежурной медсестры. Оля была тиха и податлива. Успела снять верхнюю часть купальника, пока Дружинин освободился от плавок. Оба были возбуждены и сосредоточенно-молчаливы. И оба были голодны.
Сначала Оля постанывала, потом стала вскрикивать. Получалось громко, но они не обращали на это внимания. Дружинину казалось, что он перестал жить. Душа отлетела и помчалась к звездам. Было темно, но совсем не страшно. Звезды приближались и приближались, пока в какой-то миг не вспыхнули совсем ярко, превратившись в океан огня. Душа стремительно рухнула вниз, все обрушилось, и сам Дружинин свалился с кушетки. Он совершенно обессилел и не мог даже приподнять голову.
Безмолвие тянулось вечно. Потом Оля сказала еле слышно:
– Тарзан!
Наверное, это была похвала.
– Я совсем одичал, – признался Дружинин. – Забыл о том, что существуют женщины.
– И все досталось мне, – сказала счастливая Оля.
– Тебе надо отсюда уехать.
– Почему? – удивилась Оля.
– Нельзя в двадцать лет запираться в такую богадельню. Ты сойдешь здесь с ума.
– Я тоже думала, что сойду с ума. Но теперь появился ты.
– Я уеду отсюда.
– Когда? – всполошилась Оля.
– Завтра.
– Ты шутишь?
– Нисколько.
– А когда приедешь снова?
– Не знаю.
Оля вздохнула, опустила вниз руку и с нежностью погладила Дружинину живот.
– Тарзан! – прошептала она мечтательно.
Теперь уж точно не спросит о случившемся в палате Шаповала. Ее это, похоже, совершенно не интересует.
– Дмитрий Григорьевич – это главный, да? – не выдержал Дружинин.
Олина рука замерла на его животе.
– Да, – сказала она со вздохом. – Главный. Самый-самый.
Наверное, очень его боялась.
– Боишься его? – засмеялся Дружинин.
– Если честно – да.
Глава 28
Вторым халатом Дружинин запасся загодя. Рано утром, когда солнце едва поднялось над верхушками деревьев, он отправился к медицинскому боксу. Вокруг не было ни души. Остывший за ночь воздух замер.
Когда после нажатия кнопки голос в переговорном устройстве сказал: «Слушаю!», Дружинин произнес фальцетом:
– Седьмая!
– Три, – сказал голос.
– Шесть, – добавил необходимую до суммы «девять» цифру Дружинин.
Щелкнул замок. Путь был открыт. Внутри здания Дружинин никого не увидел. Как и накануне, отжал планку двери восьмой палаты и вошел. Шаповал стоял у зарешеченного окна. Стекло было матовое, и непонятно, что он там высматривал.
– Привет! – сказал Дружинин и бросил другу халат: – Держи!
Шаповал облачился в белое, ни о чем не спрашивая. Знал, что Дружинин наверняка уже все продумал, и полностью ему доверял.
– Как ты себя чувствуешь, Толик?
– Нормально.
– Идти можешь?
– Даже бегать и прыгать. Хочешь, покажу?
– Мне не надо. Побереги силы. Может быть, тебе еще придется сегодня и побегать, и попрыгать.
Вышли в коридор. Здесь по-прежнему было пустынно. Здание они покинули беспрепятственно и теперь шли по асфальтированной дорожке.
– Тебя в твоей пижаме, конечно, не выпустят, – на ходу размышлял Дружинин. – Ладно, наденешь мою куртку, в конце концов.
– А ты?
– Я буду в рубашке. Кому какое дело, в чем я еду в собственной машине? Может быть, мне жарко.
На стоянке было всего несколько машин. «Антитерроровский» «Форд» Шаповал узнал сразу.
– Ого! – засмеялся он. – Это тебя Удалов колесами снабдил?
– Да, Федя молча санкционировал нашу операцию.
Сбросили халаты. Шаповал облачился в куртку, но больничные штаны его выдавали.
– В машину! – скомандовал Дружинин. – Не свети портками!
Оглянулся – и увидел Олю. Она шла по дорожке совсем недалеко от них и совершенно не замечала Дружинина. Они провели ночь вместе, а в пять часов, когда Оля забылась неглубоким и счастливым сном, Дружинин покинул ее комнату, не попрощавшись. Потому, наверное, она его и не замечала – обиделась.
– Оля! – негромко окликнул Дружинин.
Не хотел уезжать не попрощавшись. Она остановилась и смотрела строго. Значит, действительно обиделась. Дружинин направился к ней.
– Ну что ты, в самом деле, – сказал он примирительно. – Я ведь тебя предупреждал, что сегодня уеду.
– Мне-то какое дело? – парировала Оля и даже поджала губки – так сердилась.
– Я еще приеду, – пообещал Дружинин, подходя к ней вплотную. – Потому что ты – прелесть.
Протянул руку и погладил Олину шею, потом рука скользнула вниз, на грудь. И в следующий миг Оля влепила Дружинину пощечину. Получилось очень звучно. Опешивший Дружинин отпрянул, а Оля развернулась и торопливо пошла по дорожке прочь.
– Какая сцена! – осторожно сказал Шаповал, когда ничего не понимающий Дружинин сел в машину.
– Ч-черт! – бросил Дружинин и завел двигатель.
Он непременно обсудил бы с Шаповалом случившееся, если бы им не предстояло сейчас преодолевать контрольный пункт при выезде. Из стеклянной будки вышел охранник и направился к машине, сонно щурясь. Дружинин приоткрыл окно и крикнул, придав безразличие голосу:
– Открывай, брат! Покидаем отчий дом!
Охранник все-таки подошел вплотную с той стороны, где сидел Дружинин, и заглянул в салон.
– Пропуск, – буркнул он.
Дружинин протянул бумажку с лиловой печатью. Пропуск был выписан на него одного, а фамилию Шаповала он вписал сам еще накануне вечером. Охранник внимательно прочитал все, что было написано в пропуске, и пошел к воротам – открывать. Дружинин перевел дух. Шаповал сидел с каменным лицом и был похож на мумию.
Ворота распахнулись. Дружинин тронул машину с места и выехал с территории пансионата – неспешно, потому что теперь им нечего было опасаться. Некоторое время ехали молча. Но Шаповал был слишком заинтригован и не смог удержаться:
– Так что все-таки случилось, Андрюха?
– Ты о чем? – мрачно осведомился Дружинин.
По нему было видно, что он все прекрасно понимал.
– Более душераздирающей сцены прощания я еще в своей жизни не видел, – сказал Шаповал с самым серьезным выражением лица, на какое только был сейчас способен.
– Я и сам ничего не понимаю! – в сердцах бросил Дружинин. – Мы с ней провели чудную ночь, она что-то там лепетала про то, что готова стать моей подружкой, пусть даже под двадцатым номером, свой телефончик московский оставила. А сегодня – знать я тебя не знаю, врезала и ушла.
Если бы сейчас Дружинин увидел выражение лица Шаповала, то они запросто могли бы вписаться в дерево: Шаповал преисполнялся восторгом, лицо у него уже перекосилось, и выглядел он что надо, но все-таки еще сдерживался и даже смог осведомиться елейным голоском:
