Иван Василенко - Артёмка (сборник)
Артемка приподнялся и, всматриваясь в темноту, туда, где еле-еле обозначалось расплывчатым, бледным пятном лицо гостя, стал рассказывать. Боясь упустить какую-либо подробность, перебивая самого себя и возвращаясь назад, он размахивал в темноте руками и то и дело восклицал: «Вот он какой, Пепс! Вот он какой!»
Артемка рассказывал, а пятно впереди делалось все четче и четче, и вот уже ясно видны внимательные глаза, темные брови и даже складка на переносице.
– Ой, да уже светает! – опомнился Артемка. – Когда же вы теперь спать будете?
– Не в этом дело. Дело в том, как вам помочь. Попов в раздумье закрыл глаза, потом быстро открыл их и остро взглянул на Артемку.
– Вам надо себя попробовать в любительском театре. Может, из вас выйдет Щепкин, Варламов, Садовский. А может, и ничего не выйдет. Боюсь только, что вас ни в какой любительский кружок не примут: мальчик, сапожник… – Он опять задумался. – Разве вот что: на Сенной улице есть двор, где гимназисты ставят спектакли. Что, если вам пойти туда и поговорить? Может, они дадут какую-нибудь роль. Там есть два-три гимназиста из тех, кто сочувствует трудовому народу. Жизнь покажет, что из них выйдет. Пока это не очень серьезно. Но юноши, кажется, неплохие. Пойдите. В крайнем случае, посмотрите спектакль. Это в доме Зворого, сорок пятый номер.
– Пойду, – твердо сказал Артемка и улыбнулся: – Вот кабы дали!
– Попросите. А теперь давайте часок-другой поспим. Поезд мой уходит рано.
Где-то далеко стучали о камни колеса и дребезжала подвешенная под телегой цебарка: начинался базарный день.
Артемка опять свернулся калачиком, вздохнул и закрыл глаза.
И ему приснился гимназист. Будто стоит он в будке и говорит Артемке: «Эх ты, желтоволосый! А хвастался, что на тройке поедем!»
… Когда Артемка проснулся, во все щели врывались золотисто-дымчатые лучи солнца. Попов сидел на корточках перед сундуком и старался открыть замок.
– Не тот ключ, что ли? – бормотал он в недоумении.
– Да вы поднимите сундук, – сказал Артемка. Попов обернулся:
– Извините, я вас разбудил, А чему это поможет, если я его подниму?
Однако взялся двумя руками за сундук и приподнял его: прямо на полу лежали книги.
– Жалко, что у вас нет зеркала: я бы посмотрел, какое у меня сейчас умное лицо. Кто-нибудь видел?
– Я бы разве позволил!
– А сами вы читали?
– Ага!
– Ну ясно. Незачем было и спрашивать. А я все думаю, как вам объяснить. Придется признаться.
– Я знаю, – сказал уверенно Артемка. – Вы кого-то увидели из будки. Наверно, из тех, из фараонов?
– Правильно. Я увидел шпика, который уже давно охотился за мною. Меня тут же, на базаре, и арестовали. В корзине были «Тайны гарема», «Бова-королевич», отрывные календари… А остальное, настоящее, лежало у вас в сундуке. Меня продержали три дня и приказали убираться вон из города. Я бы, конечно, не уехал, но те, кому я подчиняюсь добровольно, меня отзывают.
Попов пытливо посмотрел Артемке в лицо:
– Вам книжки понравились?
– Ох, и книжки ж! Особенно та, что про великую семью. Я так понимаю: великая семья – это весь трудовой народ, правда? И все так хорошо описано, вроде как в романе. Прямо за сердце хватает. Вот бы такое в театре показать!
Попов посчитал книжки, опять сунул их под сундук и укоризненно взглянул на Артемку:
– Двух штук не хватает.
– Правильно, не хватает, – подтвердил Артемка с таким выражением, которое ясно говорило: «И не проси – все равно не отдам!»
– Ну-ну, – согласился Попов. – А теперь до свиданья. Спасибо за ужин, за ночлег, а главное – за помощь. Днем сюда заглянет один мужчина, принесет вам Гоголя, Пушкина. А вы ему все эти книги отдайте.
Он взял Артемку за руку и уже совсем весело сказал:
– Ну, желаю удачи у гимназистов!
Театр во дворе
Дома на Сенной улице небольшие, с тремя-четырьмя окнами. По бокам пыльной дороги дремлет бурьян. Вдоль длинных заборов шумят высокие тополя. Фонари на столбах хоть и горят, но от керосиновых ламп свет такой тусклый, что никак не рассмотреть номера на воротах.
Увидев с десяток босоногих мальчишек, прильнувших к щелям деревянного забора, Артемка догадался, что там, за забором, и есть театр. У раскрытой калитки стояли с фонарем в руке толстый юноша с серебряными пуговичками на белой чесучовой рубашке и девушка в коричневом платье и белой пелеринке.
Артемка в нерешительности остановился.
К калитке подошли две девушки и молодой человек в студенческой, с голубым околышем фуражке. Толстый гимназист поднял вверх фонарь и весело сказал:
– Ба, знакомые все лица! Давайте ваши билеты и сыпьте в кружку деньги. Не стесняйтесь.
Девушка в пелеринке подставила жестяную, с замочком кружку. Звякнули монеты, послышались восклицания, смех:
– На строительство храма Мельпомены! Актерам погорелого театра!
– Ладно, ладно, – урчал толстяк. – Только фальшивых гривенников не бросайте!
Артемка нащупал в кармане пятиалтынный и подошел к калитке.
– Ба, – сказал гимназист, поднимая фонарь, – знакомые все ли… – Но не договорил и быстро стал на пороге, загородив вход: – Нет, сия личность мне незнакома, к тому же она, кажется, без билета.
– Билет я куплю, – сказал Артемка. – У меня деньги есть. – И протянул к кружке руку.
– Стой! – Гимназист схватил его за руку. – Не трудись. Билеты не продаются. Надо иметь пригласительный билет.
– У меня нет, – сказал Артемка озадаченно.
– А на нет и суда нет. Поворачивай оглобли. Гимназист опять поднял вверх фонарь, приветствуя новых гостей.
– «Ба, ба»! – рассердился Артемка. – Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру надо.
– К режиссеру – завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!
Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом вернулся и без всякой уверенности сказал: – Я тоже актер. Пусти!
– Актер? – деланно удивился гимназист. – А на четвереньках ходить умеешь?
– Петька! Как тебе не стыдно! – возмутилась девушка. – Иди, мальчик.
Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.
И первое, что увидел Артемка, войдя во двор, был занавес. Как и в настоящем театре, он снизу освещался лампами и тихонько колебался от налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо во дворе, под открытым небом, – невысокие подмостки, на них круглая суфлерская будка и большие керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и стульях, уже полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых мужчин и женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел несмолкаемый говор. В его ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.
Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями и любезно усаживали на них дам.
Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на акацию, где уже сидело трое маленьких босоногих мальчишек.
– Тю, здоровый! – сказал один из них. – Сейчас ветку обломит – мы и попадаем.
Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним краем поднялся до половины, наискось открыв сцену, потом упал, потом опять дернулся и наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как в настоящем театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и кресла. За столом сидел мужчина и писал. Он покрутил усы и голосом, срывающимся, как у молодого петуха, сказал:
«Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!» Вбежала пожилая очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что адвокат ничего не смог от него добиться. А потом вбежал ревнивый муж и, приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона. Это был веселый водевиль, в котором сначала все смешно перепуталось, все перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.
И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие голоса плохо вязались с приклеенными бородами, публика от души смеялась и хлопала в ладоши. Артемка тоже смеялся. Но, когда занавес, все так же дергаясь, закрылся и стало ясно, что этим все кончается, Артемка почувствовал разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно интересную. Пепс правильно говорил, что в театре публика и ненавидит и любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами отхлестать притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не знала, куда деваться. Зато каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел с Аркашкой пешком. Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам до такого театра далеко!
Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот самый, который не хотел впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется дивертисмент. В публике захлопали. Толстяк сказал: «Ба, знакомые все лица!» – и, ухмыляясь, ушел.
