В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан
Следует учитывать, что послереволюционная детская поэзия была совершенно самостийной, новой. Она пришла на смену талантливому Саше Черному и набившей оскомину сентиментальной Чарской. Корней Чуковский и С.Маршак (он писал свое имя только так) придали детской поэзии совершенно иное, жизнерадостное звучание: один воскресил в детской поэзии позабытый русский раёшник, другой привнес в нее интеллигентность, остроумие и балладность. Правда, и тот, и другой – не без влияния английской поэзии, которую оба любили и переводили с блеском.
А вот Михалков – как с чистого листа! Разумеется, он был абсолютно литературным человеком, с чутким слухом и отменным вкусом. И как писатель, обладающий большой культурой, разумеется, постиг и достижения своих предшественников. Но его ямбы и хореи зазвучали как-то необычайно молодо, на свой манер, новизна окружавшей его жизни врывалась в его стихи и поэмы – и становилась сама талантливой новизной детской литературы. Вот именно это, как мне кажется, и влияло на творчество писателей последующего поколения. Думаю, среди них очень талантливый и любимый детьми Григорий Остер.
Письмо Наташи Зыковой Сергею МихалковуВот одна, очевидная, на мой взгляд, перекличка. Перекличка прежде всего в приеме. Перекличка литературная:
Шел трамвай десятый номер
По бульварному кольцу.
В нем сидело и стояло
Сто пятнадцать человек.
Люди входят и выходят,
Продвигаются вперед.
Пионеру Николаю
Ехать очень хорошо.
Вдруг на пятой остановке,
Опираясь на клюку,
Бабка дряхлая влезает
В переполненный вагон.
Люди входят и выходят,
Продвигаются вперед.
Николай сидит, скучает,
Бабка рядышком стоит.
Но вот этот пионер вылезает из вагона, и только хотела бабка сесть, глядь, а уже местечко занято другим пионером. «Пионеру Валентину ехать очень хорошо…», и «Валентин сидит, скучает, бабка рядышком стоит…» Это единственное детское стихотворение Михалкова, написанное белым стихом. В нем высмеиваются хамоватые школьники, безразличные даже к старым, больным людям, и автор не выдерживает:
Этот случай про старушку
Можно дальше продолжать,
Но давайте скажем в рифму:
Старость надо уважать!
Этот совет «вредным» никак не назовешь. Но когда я впервые прочитал «Вредные советы» Григория Остера, то поневоле вспомнил написанное таким же белым стихом сатирическое стихотворение Михалкова «Одна рифма» и даже пожалел, что Григорий не воспользовался михалковским приемом единственной рифмы. Хотя, конечно, – это только литературная перекличка, и конечно, Остер, бесспорно, автор нового и острого жанра.
Помню времена, когда каждое драматургическое произведение Михалкова вызывало ажиотаж, на «Балалайкина и Ко», на «Пену» или «Памятник себе» билеты можно было купить разве что у спекулянтов. Да и детская его драматургия принималась восторженно – например, «Сомбреро» или «Праздник непослушания» (это название стало теперь расхожим афоризмом). «Мы едем, едем, едем в далекие края – хорошие соседи, веселые друзья…» и посейчас поют детсадовцы, а то и наш брат в пьяненькой компании, со всем душевным восторгом, даже не зная, кто автор этой забавной песенки. Да и редко кто вспоминает, что сказку «Три поросенка» – одну из самых любимых в каждом детстве – пересказал с английского все тот же Сергей Михалков.
И еще об общественной деятельности Михалкова.
Самая почетная награда в детской литературе – международная премия Андерсена. Ее еще называют Малой нобелевской. Каждый год ею награждают писателей и художников за вклад в мировую детскую литературу. Премию Андерсена у нас не получал никто, кроме художницы Мавриной. Даже Барто и Михалков.
Российское отделение IBBY (Международное объединение детских писателей), сколько помню, всегда возглавлял Сергей Владимирович. Национальные комитеты выдвигали своих кандидатов, а Международное жюри объявляло победителя – Андерсеновского лауреата. Наши кандидаты чаще всего даже не входили в окончательный шорт-лист. Называть их сейчас, кроме Юрия Коваля, не буду – их мало кто помнит, а молодежь и вовсе не знает. Коваля же в то время еще недостаточно много переводили, за исключением Франции и стран Варшавского договора.
А лет восемь-девять тому назад я решил, что буду добиваться выдвижения на премию кандидатуры Эдуарда Успенского. Хотя все в нашем «цеху» знали о его сложных отношениях с Михалковым. Да и на заседания национального отделения IBBY меня по каким-то причинам приглашать перестали. Но я позвонил Сергею Владимировичу и таким образом оказался среди знающих себе цену заседателей и выдвигателей. И вот подошло время выдвигать на премию Андерсена кандидатуру от России. При всеобщем выжидательном молчании зала Михалков предлагает известную писательницу Ирину Петровну Токмакову, только недавно получившую Государственную премию. И все послушное большинство взахлеб, один за другим, воздавало ей хвалы, которые, как мне показалось, ей были не в радость. Тяну руку, но Михалков не видит, а может быть, и не хочет замечать мое нетерпение.
Вот тут я вскочил и сказал, что Ирину Петровну, конечно, издают за границей и писатель она известный, но знают ли коллеги, кто самый переводимый и издаваемый за рубежом детский русский писатель?
Михалков говорит с усмешкой:
– Эт-то я.
Я говорю:
– Это не совсем так…
Я предлагаю выдвинуть Эдуарда Успенского и объясняю, почему это делаю.
И тут поднимается Ирина Токмакова:
– Я снимаю свою кандидатуру и поддерживаю кандидатуру Успенского…
Этого никто не мог предвидеть, это был поступок, достойный всяческого уважения!
Вижу, что Сергей Владимирович в растерянности. Но я, между тем, настаиваю на том, чтобы это предложение внес именно Михалков, как наш глава, наш литературный патриарх.
Михалков колебался. Зал черт знает что орал, уговаривая Ирину, и ругал меня.
И тут Михалков произнес:
– Если Токмакова сняла свою кандидатуру, предлагаю Успенского.
Встал и, ничего не говоря, движением руки предложил всем следовать за ним в соседний зал, где, как оказалось, были накрыты столы…Михалков или принимал человека или не принимал. Это я на себе почувствовал. Меня он принял и никогда не отторгал, несмотря на мои добрые отношения с Успенским. Теперь, с высоты прожитых лет, зная и Михалкова и Успенского, могу сказать: они в чем-то – воля ваша! – невероятно похожи! Своим упорством. Убежденностью. Неповторимым талантом. Оригинальностью. Непредсказуемостью. И даже неприятием друг друга.
Записала Ольга Муравьева
Генрих Боровик [18]
Я благодарю судьбу, что она в свое время каким-то образом протянула ниточку между мной, еще мальчишкой, и уже известным легендарным человеком Сергеем Владимировичем Михалковым.
Мне было приятно узнать (правда, узнал я об этом, когда стал взрослым), что, оказывается, мы с ним учились в одной и той же школе № 1 в городе Пятигорске. Правда, почти с двадцатилетней разницей во времени. Так судьба распорядилась, что и он, и я стали почетными гражданами Пятигорска.
Михалков был очень умным человеком и жил честно. Его жизненным кредо с юности было: «Если можешь – помоги». Расскажу одну историю.
После окончания МГИМО меня приняли на работу в международный отдел редакции журнала «Огонек». Отдел возглавляли два очень симпатичных человека, которых и звали тоже очень симпатично: редактора – Александр Сергеевич, а его зама – Лев Николаевич. Оба были весьма образованными, интеллигентными людьми. Единственным недостатком обоих был весьма солидный возраст, из-за чего в редакции «Огонька» международный отдел в шутку называли «отдел усопших классиков».
Насколько я понял, меня взяли в этот отдел в надежде на то, что я расшевелю «усопших классиков». Я уже печатался в некоторых газетах(в частности, в «Комсомолке» и «Вечерке», в которых проходил практику) и вообще мечтал быть журналистом. В журнале я был самым молодым сотрудником, и старшее поколение относилось ко мне как минимум с интересом и трогательной заботой.
В «Огоньке» работали прекрасные люди, почти все – фронтовые журналисты: известный поэт Алексей Сурков (главный редактор), его зам – Борис Бурков, который всю Отечественную войну был главным редактором «Комсомолки», отделом очерка заведовал Николай Кружков, который почти всю войну был главным редактором фронтовой газеты «За Советскую Родину». В редакцию часто заходили совершенно легендарные люди – Константин Симонов, Борис Полевой, Сергей Михалков и многие другие.
Однажды Николай Николаевич Кружков рассказал мне о том, как его арестовали во время войны и как ему удалось остаться живым. Во время войны Сергей Владимирович часто печатал свои стихи во фронтовой газете, которую возглавлял Кружков. Они были в дружеских отношениях. Время было сложное, жестокое. И вот какой-то подонок, ненавидевший Кружкова, завидовавший ему, написал на него «куда надо» донос, полный клеветы. Кружкова тут же арестовали. Когда он мне это рассказал, я спросил:
