Петр Елисеев - Привал на Эльбе
Вальтер махнул рукой и вышел. Он побежал в комендатуру и все рассказал капитану Елизарову.
— Подозрение есть, но явных улик нет, — заметил Елизаров. Он колебался. Неужели Гертруда «оборотень»?
Елизаров пригласил Любека. Молодой милиционер стал извиняться, что сразу не сообщил о стычке с вице-бургомистром на рынке. У Михаила окрепло убеждение, что совесть у Гертруды не чиста: надо допросить ее, но он не решался без Пермякова, только что выехавшего в Берлин. Медлить нельзя: Вальтер крепко припугнул эту старую лису, и она может исчезнуть. Елизаров решил взять ответственность на себя. Он с помощниками поехал за Гертрудой.
Старая разведчица, почуяв опасность, собиралась бежать из Гендендорфа, но не успела, ее арестовали.
Гертруда сидела перед следователем Квинтом и решительно отрицала свою виновность в распространении слухов. Квинт и не добивался правды— робел, опасаясь, как бы эта фрау его самого не утопила. Елизаров стал сам допрашивать Гертруду.
Она все отвергала: знать не знает, ведать не ведает. На вопросы отвечала пренебрежительно, смотрела на него высокомерно. Слова произносила с выдержкой, будто до этого репетировала свои ответы.
— Все говорят об убийстве Курца советским офицером. Все говорят об отравлении советским врачом хвоей соперницы, — подчеркивала Гертруда.
— Известно, что дурные вести не лежат на месте, — сказал Елизаров. — Известно также то, что они имеют сочинителя, автора.
— Я это знала, когда у вас еще не было зубов.
— Упрямство ваше образцово, но факты сильнее, — недобро усмехнулся Елизаров. Он развернул синюю бумагу и показал на конфеты. — Вы это передали Эльзе?
— Вы задаете такой вопрос, что из благородства я не отвечу на него.
— Усилим факт. — Елизаров встал и открыл дверь.
Вошел рыжеволосый мальчик лет тринадцати.
— Ты знаешь эту тетю?
Знаю. Это она мне дала конфеты и велела их передать в тюрьму для Эльзы, — не запинаясь, ответил мальчуган.
— Что она сказала тебе?
— Она велела передать, что конфеты от врача советской комендатуры.
— Я этого лгуна в глаза не видела. — Гертруда злобно посмотрела на парнишку.
— Как не видели? А кто эту марку мне дал? — мальчик достал новенькую бумажку из кармана. — Старая, а говорите неправду.
Мальчуган ушел. Михаил кивнул на дверь, как бы спрашивая заартачившуюся фрау Гемлер: «Что скажете?» Гертруда и бровью не повела, как будто не о ней и разговор.
Елизаров пригласил Эльзу, спросил ее:
— Вы знаете эту фрау?
Да. Это тетя Марта. Она содержала меня, скрывала от людей.
— Как вы познакомились с тетей Мартой?
— Меня сюда к ней прислал генерал Хапп… — начала рассказывать Эльза черную историю своей незавидной жизни.
— А вы знаете настоящее имя вашей тети Марты? — Елизаров кивнул на Гертруду. — Не знаете? А с кем познакомила она вас?
— С Курцем и Пицем.
— Кто такой Пиц, фрау Гемлер?
— Не знаю и не хочу знать, — наотрез отказалась отвечать Гертруда.
Она совсем бы не признала Эльзу, но боялась, что этому все равно не поверят. Гертруда повернула все против Эльзы, стала нападать на нее.
— Я очень сожалею, что по просьбе бывшего знакомого приютила эту бедную студентку, проявила человеческую чуткость. Но эта бедная студентка оказалась безнравственной, встречалась с одним, другим…
— Вы же сводили меня, — перебила Эльза.
— Постыдились бы людей — бредите своими любовными шашнями!
Эльза замолчала: ей стало стыдно. Гертруда может осрамить ее, все свалить на нее. Эльза опустила голову.
— Вам присылали передачу? — спросил ее Елизаров.
Да. Мне принесли конфеты, но съесть не дали: сказали, что надо проверить их.
— Скажите спасибо охране, что не дали. Проверка показала, конфеты с ядом. Вот чем хотела угостить вас тетя Марта!
— И Я возмущена! Я требую Немедленно представить меня к коменданту. Не желаю больше разговаривать с вами — второстепенным работником.
— Поясняю, — сказал Елизаров, — я представитель оккупационной власти. О моей службе не вам судить. Мы, русские люди, терпеливы и отходчивы, но не до крайности! — встал он во весь рост перед Гертрудой. — Не пытайтесь очернить нас, свалить свою вину, свое преступление на кого-то.
— Это ко мне не относится. Я не преступница, — протестовала Гертруда. — Я никого не убивала.
— Не только тот убийца, кто нож вонзил, а и тот, кто точил его. Не тот убил жену профессора, кто авторучку принес, а кто дал ее. А дали вы.
— Будьте вы прокляты! — крикнула во весь голос Эльза на Гертруду. — Вы и Пиц посылали меня…
— Кто же этот Пиц?
— Не знаю, не знаю, — твердила Гертруда.
16
Пиц оглядывался и бежал как на пожар. Поздно ночью он украдкой пришел в квартиру Штривера, долго тряс ему руку, передавал привет от заэльбинских друзей, восхищался его поведением в советской зоне.
И Достойно вы отклонили предложение коменданта! — восторгался Пиц. — Немецкое должно быть немецким. Нам точно стало известно, что комендант с бургомистром составили такой план: перед пуском в производство вашего телевизора на митинге с помощью активистов типа Вальтера присвоить изобретению марку «Гендендорф». И ваш телевизор станет коллективным творчеством.
Самолюбие Штривера было пронзено насквозь. Не для этого он просидел тысячи бессонных ночей над своими чертежами…
— Как патриот земли немецкой, — нашептывал Пиц, — я снесся с нашими западными фирмами. Там ждут как весну ваше изобретение и выпустят его миллионным тиражом. Аванс прислали вам, — Пиц достал пачку денег.
— Аванс не нужен, — отказался Штривер от денег.
— Ну, пусть будет поддержка: заплатите, кому нужно, за какую-либо работу. Берите, берите.
— Пока не надо, — покачал головой Штривер.
Пиц не стал настаивать, но незаметно сунул пачку в карман плаща, висевшего на стене. «Деньги свое сделают, — мыслил Пиц, — не выбросит».
— Друг мой, выручите меня, — подводил Пиц свои сети. — Передайте этот пакет Квинту. Он здесь над вами живет. Мне тяжело подниматься…
Была темная августовская ночь. Черное небо осыпано яркими звездами. Их так много, что казалось, вот-вот посыплются на землю. Город спит. Спят даже дворники, выключив лампочки ради экономии энергии. Спят и работники комендатуры, кроме дежурного и Пермякова. Коменданту не до сна… Сколько раз говорил он о бдительности, а сам ротозейничал: искал врага в подполье, а он был под боком, сиживал с ним за одним столом. Пермяков ходил по кабинету, думал о поведении Гертруды. Он не мог простить себе, что не сумел разгадать ее повадки. А ведь они наводили на подозрение; Гертруда часто заискивала, подхалимничала, двурушничала. Надо было разведать, что это за птаха, откуда прилетела. Она же говорила, что родом из Гамбурга, а там заправляют другие хозяева. Надо было теперь самому заняться и выяснением шельмования профессора Торрена и следствием по делу Эльзы. Но разве правильно: не доверять никому, даже Елизарову? «Доверять и проверять», — сделал вывод Пермяков. Он приказал Елизарову привезти Гертруду.
Елизаров вместо преступницы привез следователя Квинта.
Капитан никогда так не возмущался, как теперь.
— Освободил этот тип Гертруду, — кивнул он на Квинта.
— На каком основании? — насторожился Пермяков.
Старый юрист, крайне исполнительный, положил свой многоместный портфель на стол, достал из него бумажку, развернул и молча передал коменданту.
— Невероятно! — изумился Пермяков. — Пошлите за бургомистром, — сказал он Елизарову и спросил следователя: — Как это случилось?
— Вчера, двадцать шестого сентября, в двадцать три часа семнадцать минут, пришел ко мне Штривер вот с этой бумагой, — с точностью начал рассказывать Квинт об освобождении Гертруды.
— Главный конструктор радиозавода? — спросил комендант и, выслушав ответ, приказал вызвать и его. — Что нового в следствии по делу Эльзы? — спросил он Квинта.
— Вызвал всех, кто носит имя Пиц и Марта. Никакого результата. Я полагаю — еще раз выскажу вам свое мнение — Курца убил профессор Торрен. Но вы не санкционировали его ареста.
Вошел Больце, сильно тряхнул руку Пермякову и Елизарову.
— Ваша подпись? — показал комендант бургомистру бумажку.
— Как будто моя, — стал читать бургомистр. — Но я этот документ не подписывал. Да разве я подпишу такое, чтоб шельму освободить? После ее ареста в городе стало спокойно: никаких зловредных слухов. Как же вы смели отпустить ее! — накинулся бургомистр на следователя.
— На основании вашей подписи, — заладил Квинт.
— Это же «липа»! — возмущался бургомистр. — Кто легко верит, тот покается. Вам должно быть известно, что без коменданта эту птицу никто не имел права освободить.
