Йозеф Секера - Чешская рапсодия
В ту ночь красные так и не взяли Ярыженскую: в садах, огородах, на окраинных улочках они наткнулись на белогвардейские окопы. Пушки плевались картечью. Пришлось вернуться в Зубриловский. Лойза подобрал на поле тело Ярды Качера и сам выкопал ему могилу на кладбище. Потом он разыскал Тоника Ганоусека и попросил его сделать деревянную дощечку с выжженной надписью: «Здесь лежит красноармеец-чех Ярослав Качер, герой большевистской революции». Под надписью Тоник красной краской нарисовал пятиконечную звезду. Потом он прибил дощечку к дубовому колу и глубоко вкопал его в мерзлую землю.
В ту пору Ганоусек сделал много таких дощечек, чтоб и другим погибшим чехам не обидно было…
* * *Разведка подтверждала, что Краснову необходима крупная победа, чтобы он мог на предстоящем в Новочеркасске круге Войска Донского доказать, что именно он-то и есть самый подходящий атаман.
Киквидзе бросил в бой все свои силы, решив использовать для наступления ясную зимнюю ночь. Командирам полков и батальонов он отдал приказ взломать оборону белых на окраине Ярыженской способом, какой они сами изберут. Вацлав Сыхра вел пехоту, Кнышев с Во-лонским — кавалерию. Киквидзе, окруженный связными из кавалеристов Конядры, стоял недалеко от артиллеристов Борейко, а чтобы лучше видеть, приказал зажечь еще несколько стогов сена.
У ворот большой усадьбы, у дороги, перед самой Ярыженской, погиб комиссар дивизии Натан Федорович Кнышев, Осколок вражеской гранаты поразил его в тот момент, когда он пестрым носовым платком обтирал заиндевевшую бороду. Кнышев пал с коня, как скошенный. Подбежал фельдшер, но комиссар уже кончался. Он хотел что-то сказать — голос его потонул в грохоте боя.
У Киквидзе навернулись слезы, когда связной принес ему эту весть, и он громко вскрикнул. Борейко с Вайнертом подбежали, но ни одного слова не поняли: Киквидзе выкрикивал грузинские проклятия.
Дивизия вынуждена была снова отойти в Зубриловский. Аршин Ганза и Ян Шама перенесли тело комиссара в старый дом. Никогда, никогда не забудут они этого бородатого человека с-широким шрамом на худом лице. Пришел Матей Конядра, в жару, с крупинками пота на лбу, и молча стал рядом с ними.
Белые не собирались отдавать Ярыженскую. Они вновь и вновь, днем и ночью атаковали Зубриловский, пытаясь выбить дивизию из этого хутора. Все скирды сена вокруг уже сгорели, но красноармейцы вцепились в эту пядь русской земли, словно в ней были заключены все сокровища Советской власти. Штабы остались далеко в степном хуторке, притаившемся в широкой балке. Голубиреку некогда было думать о своей молодой жене. Он передал через Ганоусека Коничеку, чтобы тот не пускал ее на передовую. Коничек в письме обещал исполнить это, и Голубирек успокоился.
Кавалеристы не слезали с лошадей. Войтеха Бартака Киквидзе взял к себе адъютантом вместо погибшего Ромашова. Батальон Бартака принял Ян Пулпан. Он был еще не совсем здоров, но в лазарете не чувствовал себя на месте. Для охраны штаба дивизии Бартак взял с собой Конядру с его чехами: Шамой, Ганоусеком, Аршином, Долиной — и Лагоша с его немецкой пулеметной тачанкой на резиновых шинах, с русскими повозочными Иваном Ханженко, русоволосым весельчаком Костей Обуховым и Михаилом Коростылевым. Начдив ни словом не возразил. Позднее он сказал Сыхре:
— Тебя и Войту после войны пошлю в военную академию. Говорите что хотите, а вы должны остаться в Красной Армии.
Сыхра улыбнулся. Его захлестнула теплая волна, и кровь прилила к лицу. Много раз он уже слышал эти слова, и они радовали его больше, чем любая публичная похвала. Свернув цигарку, он ответил:
— Василий Исидорович, поступайте как знаете. Мы с Войтехом служим своей родине здесь. — Сыхра осекся, испугавшись, не слишком ли высокопарно он выразился, но, увидев внимательный взгляд начдива, гордо вскинул голову. — Признаться, не хотел бы я отказываться от советского гражданства после всего этого. Можете себе представить, что это для меня значит.
Киквидзе весело рассмеялся:
— Когда вы собираетесь пожениться с Марией Голубирековой?
Цигарка дрогнула в губах Сыхры, и опять кровь бросилась ему в лицо.
— Пока что я об этом не думаю. Войтех тоже не может видеть Катю, когда ему вздумается, и потому не спешит с женитьбой. И я это одобряю. В России нынче молодых вдов больше чем достаточно.
Киквидзе сосредоточенно разглядывал карту окрестностей Ярыженской, водя по ней концом кинжала с серебряной рукояткой, но лоб начдива был светел, словно он не думал о том, что делает.
— Знаешь, Сыхра, чему я у вас, чехов, научился? — обернулся он. — Терпению. Такое качество очень ценно для командира, если он, конечно, точно знает, когда это терпение должно кончиться.
— Нас этому научила необходимость, Василий Исидорович, — сказал Сыхра, — Ведь нам пришлось веками ждать, пока наконец развалится Австрийская империя и наша страна станет независимой. А те чехи, которых вы узнали здесь, не все рабочие, есть и студенты, например Конядра, Бартак и я. Но и мы вышли из бедных семей и ненависть к господам унаследовали от отцов.
Киквидзе кивнул.
— Хотел бы я побывать в вашей стране… А вас приглашаю к нам в Грузию!
Белые наступали на Зубриловский волнами. После артиллерийской подготовки чеканным шагом шли кадеты и, приблизившись к позициям красных, открывали огонь. Казаки налетали, словно их гнал по заснеженному полю степной ветер, и, натыкаясь на огонь пушек Вайнерта и Борейко, поворачивали в степь, и издалека обстреливали Зубриловский с пулеметных тачанок, поставленных на полозья. Белые действовали яростно.
Однажды к Бартаку подбежал Шама, глаза его горели, как у дикого быка. Войта в этот момент рассылал ординарцев с приказами командирам полков.
— С чем пришел, Ян? — нетерпеливо спросил Бартак. — Ты сегодня что-то весь горишь.
Шама пропустил это мимо ушей: он и сам знал, что лицо его такое же красное, как волосы на голове.
— Товарищ адъютант начальника дивизии! Полковника Книжека нам уже не достать. Ребята из конной разведки видели его труп в степи. То ли его пулемет скосил, то ли кто-то из белых — Книжек, видно, собирался дезертировать.
Бартак нахмурился, посмотрел на пунцовое лицо Шамы прищуренными глазами.
— Ладно, доложу начдиву! Подошел Сыхра.
— Хорошо, что ты тут, Ян. Срочно нередай Ондре Голубиреку, пусть Интернациональный полк готовится отразить атаку: казаки скапливаются в степи.
— Слыхал, Шама? — подхватил Бартак. — А вот это отвезешь в Титовский полк[8] — Бартак сунул ему пакет с приказом.
Ян Шама щелкнул каблуками, шпоры звякнули, и он выбежал. Вскочив в седло, он помчался, пригибаясь к гриве коня, будто она могла защитить от пуль, летящих вокруг, как шершни. Лошадь проваливалась в сугробы, раня себе ноги о твердый наст.
Вскоре вышел из избы Киквидзе с Бартаком. Мелкий снег, гонимый сильным ветром, хлестал в лицо. Аршин подвел командирам лошадей и, кивнув Конядре и Долине, поехал вслед за начдивом и его адъютантом.
— В такую погодку я бы собаку не выгнал из дому, — бросил Ганза, — не то что самого себя! А вот нашему Василию Исидоровичу нипочем…
— Если она белым нипочем, то нам и подавно, — буркнул в ответ Йозеф Долина.
Конядра обогнал их и поскакал вслед за начдивом и адъютантом. Ветер трепал его светлую бородку. Вдруг начдив обернулся к нему:
— Товарищ Конядра, что скажете, если мы пошлем вас в пятый кавалерийский? У Волонского опять нет заместителя, и он просит вас.
Матей выпрямился в седле.
— Я выполню любой ваш приказ, товарищ Киквидзе, но во втором Интернациональном я чувствую себя как дома.
— Хорошо, — улыбнулся Василий Исидорович, подмигнув Бартаку. — Тогда сделаем, как предложил товарищ Бартак: сформируем отдельный кавалерийский батальон, подчиненный непосредственно мне. Назначаю вас командиром этого батальона. Согласны?
— Согласен!
Второй Интернациональный ждал, готовый контратаковать казацкую кавалерию, строящуюся в степи. Ондра Голубирек на белом коне поспешил к начдиву, доложил, что полк готов к бою, и спросил, ждать ли, когда казаки двинутся, или самим начать фронтальную атаку?
— Пусть сначала Вайнерт поздоровается с ними картечью! Надо беречь своих, — ответил начдив.
Толубирек помчался к Курту Вайнерту, который, сидя на беспокойном рыжем скакуне, ждал приказа около своих четырех пушек.
— Ну, твоя очередь! — сказал Голубирек. — Василий Исидорович приказал открыть огонь картечью. Потом, пойдем мы.
Вайнерт открыл огонь, и казаки смешались. Какой-то офицер выскочил вперед, взмахивая шашкой в сторону Интернационального полка.
Киквидзе, подавшись вперед и опираясь ладонью на седельную луку, следил за действием картечи. Артиллерийский огонь не остановил казаков. Правда, падали раненые и убитые, но остальные по-прежнему мчались навстречу смерти, которую несла им картечь Вайнерта. Они лишь расступились, пропустив вперед четыре тачанки со станковыми пулеметами. Голубирек дал знак своим пулеметчикам. Казаки продолжали атаку, перескакивая через трупы товарищей. Их офицер с блестящими погонами потерял нагайку и подгонял коня шашкой плашмя.
