Вячеслав Кондратьев - Дорога в Бородухино
Батушин явился очень серьезный, даже торжественный, и она невольно улыбнулась. Он принес ей немного хлеба, сахара и две пачки галет, которые приняла она без всегдашнего ощущения неловкости — это же для Андрея. Да и, честно говоря, ей было сейчас ни до чего, потому что не давали сосредоточиться неотвязные мысли о том, что вдруг в самый последний момент что-то помешает ей: либо испортится машина, либо задержат ее на контрольно-пропускном пункте, либо еще что-то… И она никак не могла настроиться на разговор, к которому, как видно, готовился Батушин.
— Вера Глебовна, — начал он, — вы должны со всей серьезностью понять, как важно, чтобы Андрей пошел на войну с верой, без сомнений. И вы должны…
— Да, конечно, — перебила Вера Глебовна. — Но я сейчас ни о чем не могу думать, ничего загадывать. Мне бы выехать только и застать Андрея. Остальное — потом.
— Но все-таки, — не согласился с нею Батушин, — надо заранее обдумать, взвесить…
Господи, думала она, почему хорошие, порядочные люди порой бывают так скучноваты своей основательностью и дотошностью. Батушину хочется все уточнить, разъяснить, а у нее одна мысль — лишь бы ничто не помешало завтра.
Наконец Батушин все же увидел, что ей не до него, и стал прощаться. Он долго желал ей доброго пути и удачи в дороге, а она нетерпеливо ждала его ухода, потому что надо было еще собраться.
Ночью Вера Глебовна заснула не сразу… Выл и хлестал ветер за окнами, постреливали зенитки, но не это мешало ей заснуть, а страх, что она не застанет уже сына в Бородухине. И тогда все напрасно. И предстоящая, наверно, не очень легкая дорога туда, и совершенно неизвестная — как и на чем — обратно. Ведь прошло уже больше недели, да и весточку он послал не сразу по прибытии в Бородухино, а когда дочь хозяйки поехала в Москву. Только под утро утихло немного за окнами и в душе Веры Глебовны…
Когда Эрик позвонил в дверь, она была уже готова. Грузовик стоял у подъезда, урча прогреваемым мотором. За рулем сидел молоденький красноармеец, которого Эрик строго спросил:
— В кузове все убрал?
— Так точно, товарищ старший сержант.
Эрик помог Вере Глебовне забраться в кузов. Там, кроме запасного баллона, стояли трофейные канистры, валялись какие-то тряпки, но в углу, у кабины разостланы были старый полушубок и плащ-палатка.
— В случае чего, Вера Глебовна, — вы жена нашего комдива. Поняли? И уверенности побольше, небрежности этакой: что вам какой-то лейтенант с пропускного пункта! Ясно? — улыбнулся он, подмигнул и задернул полог.
Машина тронулась…
Вера Глебовна не видела, по каким московским улицам они ехали, но по времени ей казалось, что скоро должны выехать из города и вот-вот, на выезде, должен быть контрольно-пропускной пункт, около которого и решится, поедет она дальше или нет.
И действительно, машина вскоре замедлила ход, а потом остановилась. Вера Глебовна слышала, как Эрик что-то говорил, смеялся… Затем она услышала приближающиеся шаги и тут же разобрала слова Эрика:
— Понимаешь, лейтенант, хозяин мне голову снимет, если жену ему не привезу…
— Что ж пропуск не выхлопотали?
— Да я думал, дня три пробуду. У меня и ходатайство к коменданту есть, да уже некогда было, — уверенно врал Эрик.
Полог тента раздвинулся, и Вера Глебовна увидела уставленные на нее строгие глаза. Она вся внутренне сжалась, но ответила спокойным, даже чуть снисходительным взглядом и улыбнулась. Лейтенант ответил на улыбку, строгость в глазах ушла.
— Поезжайте, — кивнул он Эрику, а ей сказал: — Желаю приятного свидания.
— Благодарю вас… лейтенант, — сказала она с величавой небрежностью, как благодарила когда-то адъютантов отца. Правда, войдя в роль, чуть не сказала "поручик" вместо "лейтенанта", но испугаться оговорки не успела, так как полог задвинулся и машина тронулась.
Вера Глебовна глубоко и облегченно вздохнула… Судя по тому, что грузовик поехал быстрее, она поняла, что выехали они на Старокалужскую, родную ей дорогу. Она на коленках подобралась к задку кузова и приоткрыла полог. Катились назад снежные поля, убегали обезлюдевшие подмосковные деревеньки. Все пока целое, не порушенное войной. И поля были чистые, без следов воронок, не пропаханные гусеницами танков, и деревни были хоть и пустынные, но живые, с дымком из труб, с протоптанными тропками около изб.
Через полуоткрытый полог врывался ветер, но Вера Глебовна не закрывала его — ей хотелось видеть эту знакомую дорогу. Наверно, ей надо было все видеть. И она смотрела…
Не шибко разъезженная дорога, кое-где рыжеватая от песка, с редкими встречными машинами удивила Веру Глебовну своим малым движением — фронтовая дорога представлялась ей оживленнее, беспокойнее. Не знала она, что основное движение здесь — ночами. Ночами люднеет эта дорога, топают колонны маршевых рот, движутся машины со снарядами и продовольствием. Ночами живет и бурлит фронтовой тракт, а днем — затишье, пустынность, тем более в такой день — солнечный, без единого облачка. Но вот дорога нырнула вниз, и Вера Глебовна сзади видела только задранную к небу колею. Потом машину крепко тряхнуло, зазвенели канистры, сдвинулся с места запасной баллон, и побежали назад перила моста, видно только недавно восстановленного, так как янтарем желтели свежеструганые бревна.
И тут, за мостом, когда машина стала взбираться на гору, увидела Вера Глебовна первую сожженную русскую деревню. Хоть и быстро промелькнула она чернотой пепелища, торчащими из-под земли трубами печей, скелетами обожженных ветел, но и этого было достаточно, чтобы сдавило грудь болью.
Деревни русские… Кто из нас не связан с ними живой и трепетной нитью? Кто из нас не помнит тихие рассветы, первые крики петухов, звон ведер у колодцев, рожок пастуха и мычание выходящего на выпас стада? Кто из нас не вдыхал гyстой деревенский воздух, пропитанный знакомыми и родными запахами? Кто не помнит вечерний запев гармони и тихие девичьи голоса? И Вере Глебовне припомнился их дом, не отгороженный никакими заборами и выходящий запущенным небольшим садом прямо к крайней избе маленькой деревушки Пнево… Вместе с деревенской ребятней бегала она купаться, вместе ходили по грибы, вместе играли в лапту, и никто не называл ее "барышней", а только по имени, потому что бегала она тоже босиком, как и остальные ребята, и одета была в скромненький сарафанчик…
И эта связь с русской землей, надорванная, правда, давней городской жизнью, сейчас стала словно восстанавливаться, и каждая порушенная русская деревня, проплывавшая перед ней, наполняла сердце болью… А дорога катила дальше на запад, и вдоль нее, через три-четыре версты, — все то же: обгорелые останки изб, торчащие трубы, могилы, одни — занесенные уже снегом, другие — еще свежие, рыжевшие глиняными сугробиками, а еще дальше и следы войны другие: немецкие машины, стянутые в кюветы, разбитые орудия, чернеющие на снегу немецкие каски…
Уже, наверное, больше половины пути проехали они, и встреча с Андреем становилась все реальнее, а Вера Глебовна никак не могла представить ее все мучительнее давила мысль, что не застанет она сына в Бородухине.
Хотя и говорил Эрик, что без остановок будут они ехать, но неожиданно машина завихляла, сползла на обочину и остановилась. Эрик подошел к Вере Глебовне:
— Спустил скат, Вера Глебовна… Замерзли?
Она кивнула.
— Тут Оболенское рядом, давайте провожу я вас погреться, пока мы с колесом будем возиться, — он помог ей вылезти из машины, и они отправились к селу.
Постучались в первую же избу. Встретила их чистенькая старушка.
— Разреши погреться, бабуля, пока машину ремонтировать будем? развязно и легко попросил Эрик, привыкший уже к случайным дневкам и ночевкам в деревнях.
— Конечно, погрейтесь. В избе у меня хорошо, тепло. Проходи, матушка. Куда путь-то держите?
— В Малоярославец, — ответила Вера Глебовна.
— Я пойду шоферу подмогну. Тогда посигналим, — сказал Эрик и вышел.
— В Малоярославец, говоришь? Ох, побило его сильно. Говорят, живых домов совсем мало осталось. А к кому туда едешь-то?
— Сын там… В Бородухине.
— Повидаться, значит? Счастье-то какое! Сынок-то небось к фронту подвигается?
— Да…
— Великое это счастье — дите свое перед боями повидать. Благословить, перекрестить … Хотя что я, неверующие вы, городские.
— К сожалению, неверующие, — слабо улыбнулась Вера Глебовна.
— Но крещеная хоть?
— Крещеная.
— И то хорошо… Сейчас-то к богу многие повернулись снова. Горе-то, оно к богу подвигает. Вражина немецкий вот допер куда, до Москвы самой. И чем все это кончится — одному богу известно… Сколько уж, матушка, солдатиков-то побитых, сколько родимых полегло…
Вера Глебовна, как согрелись у нее руки, попросила разрешения закурить и стала свертывать самокрутку. Старуха проворчала:
