Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника
Священник Кобылка во время мировой войны жил припеваючи. Он раздобрел, отрастил живот, приобрел участок леса, завел хорошее хозяйство, кучера и пару лошадей, а кухаркой у него была словачка — кровь с молоком. Когда он ехал в своем экипаже к прихожанину, то никогда не забывал прихватить с собой пустой мешок — чтобы насыпали ему овса для коней, а при встрече протягивал руку для поцелуя. Он учил закону божьему и растил религиозных фанатиков. Когда школьники отправлялись куда-нибудь на экскурсию, они должны были принести пану священнику подтверждение, что не пропустили в тот день службу в костеле. Папрскарж видел, как Кобылка одурманивает свою паству, возмущался, но сдерживался. Однако когда благодаря стараниям священника была отвергнута просьба Папрскаржа о принятии на государственную службу («Без вероисповедания, а хочет на государственную службу!»), он сказал себе: «Уж теперь я ему не спущу!» И в общем-то оказалось, что не так уж он и безоружен: легионер, руководитель местной сокольской организации, учитель, которого люди любили… Как-то священник спросил: «Что это вы вытворяете — выступаете против святой церкви?!» «Но ведь у нас свобода совести», — ответил Папрскарж. Пан священник, не привыкший к тому, чтоб ему перечили, вышел из себя: мол, как было, так и будет! Но Папрскарж не уступал: «Нет, не будет. Когда-то вы сжигали людей на кострах, а теперь не сжигаете!» Потом приключилась эта злосчастная история с кражей. Папрскаржу больно было смотреть на своих голодных учеников. Еще больше страдала Милушка. Она даже подкармливала этих изможденных мальчишек и девчонок. Но разве можно прокормить на учительскую зарплату столько ребятишек?! И вот в один прекрасный день она решилась на противозаконные действия, а директор и не подозревал об этом. Ему, правда, иногда казалось странным, что дети почему-то спрашивают друг у друга, стряпает ли сегодня пани директорша. Она действительно готовила для них еду. Во время занятий. Мальчики тайком копали картошку на полях самых богатых хозяев, а девочки чистили ее. Такие у них были занятия! Разумеется, все всплыло, и из города для расследования прибыл инспектор, нахмуренный и строгий. Но Милушка показала ему детей, дремлющих на скамьях. Дома, чтоб они поменьше ели, им давали хлеб, смоченный керосином. Узнав все это, инспектор утратил свой пыл, стал покашливать, протирать очки. Именно в те дни, когда в школе велось расследование неслыханного случая систематического хищения овощей, Папрскарж устроил в школьном коридоре выставку «Что ест валашский ребенок» и пригласил местную верхушку. Правда, здесь было показано самое лучшее из того, что едят на выселках в горах — картофельные лепешки с запеченными в них дикими грушами, бобовый и кукурузный хлеб… Пана директора за это не похвалили. В представлении чиновников это был недозволенный прием.
Впоследствии выяснилась и роль пана священника Кобылки в этой неприглядной истории — именно он уведомил инспектора о кражах. Но доносить немцам?! И потом, ведь Папрскарж своими глазами видел, что священника привезли в Градиште вместе с ним и другими арестованными. Поистине, разобраться нелегко!
* * *В один из ветреных вечеров кто-то постучал к лесничему. Циглер только что снял промокшие ботинки, и ему не хотелось выходить. Он открыл окно.
— В чем дело? — спросил он, но, подумав, что это могут быть и немцы, повторил вопрос по-немецки.
— Пан лесничий, выйдите скорей, у меня для вас записка от пана начальника.
— А, черт! — недовольно проворчал Циглер, потому что «записка от пана начальника» означала не очень приятное путешествие к месту расположения карательного отряда.
Уже закрывая окно, он спросил:
— А кто это?
Из темноты послышалось:
— Только побыстрее, пан лесничий, я очень тороплюсь…
— Ну ладно, я сейчас, — пробурчал Циглер, обулся и вышел в сени.
Не успел он приоткрыть дверь, как чья-то рука грубо заткнула ему кляпом рот, и кто-то очень сильный поволок его наружу. Циглер, здоровенный детина, ухватился за притолоку и не отпускал ее, но по руке его так больно ударили прикладом автомата, что он глухо застонал № невольно разжал пальцы. Вокруг себя увидел несколько незнакомых ему людей.
В лесу у него наконец вынули изо рта кляп, потому что он начал задыхаться. Его уже не держали, но пригрозив автоматом, сказали, чтобы не вздумал бежать.
По небу, словно чем-то напуганные, неслись облака. То наступала полная тьма, то становилось светлее. Циглера вели к заброшенному карьеру за охотничьим домиком. Когда его привязывали к толстому буку, он стал канючить, чтобы ему сохранили жизнь.
— Господа… за что вы меня убиваете? Я не делал ничего плохого, факт… Я к чехам отношусь хорошо, это факт…
Неизвестные выстроились в шеренгу в нескольких шагах от него.
Один из них приказал:
— Расставь ноги!
Голос показался Циглеру знакомым. Он не понимал, чего от него хотят.
— Расставь ноги, говорю тебе… Пошире, — снова произнес тот же голос.
Когда Циглер все же не выполнил команды, он добавил:
— Смотри, себе же сделаешь хуже.
Заговорил автомат. Циглер поспешно расставил ноги, так что веревка врезалась в тело и заболели все мышцы, напряженные до предела — он старался расставить ноги как можно шире, потому что как раз между ногами пули стали отщеплять щепки от ствола, к которому он был привязан. Щепки летели в разные стороны. Один стрелял немного выше, другой левее, третий правее, и Циглер весь напрягся — он то пригибался, то выпрямлялся, становился на носки, насколько позволяли веревки, и бормотал про себя немецкие молитвы, которые, наверно, не вспоминал с самого детства.
— Это тебе наука — чтобы не донимал людей, — сказал наконец человек, голос которого уже раньше показался Циглеру знакомым. Остальные засмеялись. — Теперь ты знаешь, что тебя может ждать!
Циглер уже не мог стоять и повис на веревке. Когда его отвязали, он рухнул на траву.
Неизвестные давно ушли, а Циглер все еще лежал. Прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и на четвереньках дополз до дома. Ни одна пуля не задела его, но кальсоны пришлось сменить.
Выйдя из леса на шоссе, Папрскарж неожиданно наткнулся на крестьянина Ногавицу.
— Здравствуй, Йозеф, здравствуй! Слыхал, что ты вернулся, слыхал, — юлил Ногавица, который явно был не рад встрече.
Папрскарж знал, что Ногавица избегает его. Он самый богатый крестьянин в округе, а Папрскарж уже не директор, просто бывший арестант. Была и еще одна причина. Когда Папрскарж находился в тюрьме, Ногавица как член школьного совета отказал Милушке, когда она попросила дров; и хотя ей нечем было топить, он предложил вместо них деньги, да еще по твердой цене. А что в те времена стоили деньги — какие-то несколько жалких сотен! Когда Милушка отказалась, он положил эти деньги на ее имя в рожновской сберегательной кассе, а дрова кому-то продал. Всякого добра у него — не счесть, а ему все мало, все тащит к себе. Конечно, он хорошо помнит об этих злополучных дровах арестованного учителя…
Ногавица давно уже скрылся из виду, а Папрскарж все еще думал о нем. «Боится, как бы я его не выдал. Ногавица ведь тоже кое-что знал об организации. Зря боится, это со мной и умрет — никто ничего не узнает!»
И помимо его воли перед ним возникло лицо капитана Гавранека, снова вспомнилось, как он изумился, увидев Гавранека на пороге камеры.
— Камера номер пятьдесят пять, один человек, — отрапортовал Гавранек.
Слижек-Штюрмер покачивался на каблуках.
— Кто это? — спросил он его, показывая на Папрскаржа, стоявшего рядом.
— Директор школы Иозеф Папрскарж.
Ошеломленный Папрскарж уставился на Гавранека.
— Ты был у него? — продолжал Слижек-Штюрмер.
— Был.
Папрскарж остолбенел.
— Ну а ты? Вспомнил его? — обратился к нему гестаповец.
— Да, теперь я узнаю этого пана, — заикаясь, пробормотал Папрскарж, — он был у меня однажды, но кто он и чем занимается — не знаю. Он мне не представился.
Слижек-Штюрмер запер дверь и повел его на этаж выше. Открыл камеру.
— Камера номер… — послышалось с порога.
— Хорошо!
Перед Папрскаржем стоял поручик Фабиан.
— Кто это?
— Директор Йозеф Папрскарж из Бечвы.
— Вы были у него?
— Был.
Горькое чувство охватило Папрскаржа. Но все же он попытался выкрутиться.
— Простите, не можете ли вы сказать, когда вы были у меня и что там делали?
Гестаповец резко захлопнул дверь и приказал:
— Марш!
Папрскарж, спотыкаясь, побрел через двор на допрос. Он не был подготовлен к такому удару.
— Вот теперь мы тебе покажем, как врать! — пригрозил Слижек-Штюрмер.
Комиссар сидел в кожаном кресле, вытянув ноги, курил и злорадно улыбался:
— Ну а теперь все по порядку, но только смотри: говорить правду!
