Александр Хамадан - Гнев
Камики, понимающе ухмыляясь, совершает долгий обход двора. Призывники поспешно и даже охотно уступают ему дорогу. Некоторые парни, обтесавшиеся в городе и уже знающие, что такое унтер, заискивают перед Камики, низко кланяясь ему и бессмысленно улыбаясь. Он, унтер, — это реальность и кусочек того неведомого будущего, которое скрыто за дверьми канцелярии призывного пункта.
Время от времени в дверях канцелярии появляется маленький рябой писарь. Он сиплым, простуженным голосом выкрикивает фамилии призывников. Писарь вызывает в канцелярию по пять человек сразу. Призывники идут вяло, неуверенно. Унтер Камики слегка подталкивает их в спины.
— Идите, идите, солдаты! — приговаривает он.
Писарь подолгу опрашивает вызванных, заполняет большие анкетные формуляры четким бисером иероглифов. Это только проформа. Призывников знают так хорошо, как не знают они сами себя. За этими людьми следили все два десятка лет их жизни. Деревенский староста, учитель, помещик, полицейский, даже монах — все присматривали за малышом, школьником, юным крестьянином или рабочим.
На столе начальника призывного пункта лежат толстые тетради, и в них жизнь каждого призывника аккуратно разложена по страницам. В этих тетрадях — грубые, но верные слепки поступков, настроений, способностей, всего того, что рисует характер, показывает человека. Это старая система присмотра, выработанная веками, когда феодал-князь насаждал среди своих рабов шпионов и доносчиков. Феодалы ушли. Система осталась.
Писарь по очереди вводит призывников в кабинет начальника. Майор внимательно оглядывает молодого парня.
— Ты еще не солдат, — мягко, чуть ли не отечески говорит он. — Можешь стоять вольно. Ты новобранец.
Это должна быть самая счастливая пора твоей жизни. Кап приятно чувствовать себя молодым и стоять на желанной дороге! Я вспоминаю свою молодость. Эх, теперь ее не вернуть! Скажи-ка, Гумпэй, — голос майора делается строгим и немного пискливым, — нет ли среди твоих друзей коммунистов, а?
— Нет, — отвечает придушенным голосом покрасневший Гумпэй.
— Ты будешь хорошим солдатом, Гумпэй. Солдат — это слуга императора. Армия — это руки и ноги императора. Понял? Служить императору — высшая честь для японца. Понял? Никогда не забывай моих слов. Ступай!
Гумпэй, который от смущения перед высоким начальником ничего не понял, быстро покидает кабинет майора. Но он уже не попадает обратно во двор, где ждут своей очереди другие новобранцы. Гумпэй выходит на площадку на другой стороне двора. Здесь уже давно стоит очередь в цейхгауз за обмундированием. Получивших обмундирование новобранцев унтеры уводят в казарму. Гумпэй торопливо сбрасывает свой широкий бумажный деревенский халат и надевает новые солдатские штаны, куртку. Тем временем унтер Камики брезгливо просматривает вещи Гумпэя. Он долго разглядывает кусок газетной бумаги, выпавший из халата новобранца, и бурчит себе под нос, не глядя на Гумпэя:
— Где взял это дерьмо?
— Нашел на улице, — тихо отвечает Гумпэй. — Мне нужна была бумага — завернуть в нее две иены[6].
— Солдат не должен читать газет, кроме специальной солдатской газеты. Запомни это навсегда.
Унтер опускает деньги, которые были завернуты в бумажку, к себе в карман, разрывает листок газеты в клочья и бросает их в урну.
Кровь ударяет Гумпэю в лицо. Отец с трудом достал эти две иены, выпросил их у деревенского старосты для сына-новобранца. «На бедовый случай», сказал старик. И вот этот случай…
Гумпэй бросается к унтеру и срывающимся голосом кричит:
— Это отец дал на бедовый случай!..
— Смирно! Молчать! — командует унтер. — В армии не бывает бедовых случаев. На площадку кругом марш!
Гумпэй робеет под взглядом тупых и злых глаз унтера. Он точно выполняет команду.
На площадке новобранцев построили повзводно Из штаба вышли офицеры и медленно пошли вдоль строя, зорко всматриваясь в лица молодых солдат. Иногда кто-либо из офицеров останавливался, одергивая куртку или поправляя солдату фуражку. Вскоре появился полковник. Строй замер. Полковник торопливо прошел вдоль строя и вернулся на середину. Вскинув голову, он внезапно и быстро заговорил. Глаза его были устремлены куда-то ввысь, поверх солдатских голов.
— Молодые солдаты, поздравляю вас с высокой честью быть призванными в ряды защитников трона! Империя переживает великие затруднения, на армию возлагает надежды император. Будьте верными и бесстрашными солдатами.
В минуты тягостных испытаний, когда трупы громоздятся на трупы, когда выступит сотня и падет сотня, выступит тысяча и падет тысяча, японский солдат не должен страшиться итти на смерть, не должен томиться тревогой. Наоборот, он должен испытывать радость… В этот момент мысль о смерти уже не должна приходить ему в голову. По самой природе вещей смерть — это факт, которого человеку в своей жизни избежать невозможно. Да во время сражения она вовсе не вызывает особенного ужаса. Самое постыдное и самое ужасное для солдата — это не быть в состоянии пасть за императора…
Полковник вдруг перестал говорить, так же неожиданно, как и начал, и только глаза его пытливо обегали лица солдат. Солдаты стояли, как истуканы, немые и неподвижные. Полковник не сказал нм ничего нового: эту философию жертвенности во имя императора им внушали в школе, на пунктах допризывной подготовки.
Гумпэй стоял на правом фланге четвертого ряда. Уголком глаза он видел только одну жестикулирующую руку полковника и внимательно слушал. Ему на голову падали тяжелые и высокопарные фразы: «надежда императора», «смерть — это радость». Он слышал это уже много раз. Все командиры говорили разными голосами, но всегда одно и то же: смысл никогда не менялся, менялись только слова. Он, Гумпэй, умирая, должен испытывать радость!..
— Верная служба — это закон солдата, — вновь заговорил полковник. — Верноподданность является основой, а потому не должно быть неверности или вероломства по отношению к монарху. Невзирая ни на что, исполнять приказы начальника, не противоречить, не проявлять слабоволия, — таким должен быть японский солдат…
* * *Проходили дни и недели. Гумпэй, как и другие новобранцы, постепенно привыкал к казарме, к военной жизни. Писем из дому не было. Быть может, и были, но Гумпэй их не читал. Читать письма родных солдату необязательно. Для этого существуют унтеры, которые заменяют отца и мать солдату.
Казарма жила своей особой, точно размеренной жизнью. Солдаты сближались друг с другом, хотя это и доставляло новые хлопоты унтерам. Иногда вечером в казарму заглядывал капитан. Он торопливо обходил помещения и сейчас же исчезал. Иногда оставался на полчаса в казарме. Он приходил вместе с лейтенантом, и лейтенант читал солдатам специальные газеты. В этих газетах речь шла всегда о красной России, заокеанской Америке, коварном и неискреннем Китае, норовящем на каждом шагу обмануть Японию. Из Манчжурии всегда приходили отрадные известия: эта некогда несправедливо захваченная китайскими варварами страна наконец освобождена японцами. Манчжурия медленно, но верно превращается в рай. Так писали эти специальные солдатские газеты.
Лейтенант всегда читал без души, не любил отвечать на вопросы, и солдаты, зная это, не спрашивали его ни о чем. Так, медленно, тоскливо и однообразно, проходили дни и недели в казарме.
Однажды сосед Гумпэя по строю, Сугимура, нашел в уборной густо исписанный листок. Он прочел его вместе с Гумпэем.
«Молодые солдаты, — написано было в этой листовке, — требуйте от офицеров, чтобы они сказали вам правду о Манчжурии. Знаете ли вы, что в этой китайской стране ежедневно погибает много японских солдат?
А вам говорят, что в Манчжурии уже существует рай. Молодые солдаты, не давайте себя обманывать, будьте всегда начеку».
Листовку подписал «Старый солдат».
Едва кончили читать, как в уборную влетел унтер Камики. И у солдат бывает свое маленькое счастье: листовку удалось незаметно выбросить. Разъяренный унтер, оглядываясь по сторонам, зашипел на солдат:
— Какого чорта прохлаждаетесь здесь? Марш в казарму!
Строевыми занятиями и стрельбами солдат доводили до изнеможения. Падая на койку, они мгновенно засыпали. Для жизни, для мыслей не оставалось времени. Унтер Камики иногда замещал лейтенанта, читая солдатам газету или военные наставления.
— «Верьте своим начальникам, которых выбрал ваш император, — гнусил унтер. — Не забудьте, что без этой веры немыслим успех в бою. Как бы ни казалось вам странным, быть может даже неисполнимым, приказание вашего начальства, вы должны лечь костьми для приведения его в исполнение. Будьте скромны в вашей частной жизни. Не забывайте никогда, что назначение солдата — война. Всякая роскошь, даже маленькая, изнеживает, расслабляет человека… Когда командир очутится в опасности, — солдат, не смотри на свое критическое положение и спасай его. Находясь в походе, если имеешь хорошее место для отдыха, уступи его командиру…».
