Борис Тартаковский - Квадрат смерти
Но теперь уже недоумевает лейтенант. Он не может поверить, что Самохвалов «не заметил», как он говорит.
Филатов начинает объяснять:
— На тренировках, товарищ лейтенант, мы всегда это делаем наощупь — вот старшина и не заметил.
Лицо Николая сияет. Ай да Самохвалов! И тут же объявляет заряжающему благодарность за службу. Филатов старательно вытягивает свое худощавое тело и уже молодецки отвечает, как положено в таких случаях.
В обед, за столом в кают-компании, когда Николай рассказывает о Филатове, комиссар отмечает:
— Вот что значит, тренировка! Вы бы, товарищ лейтенант, рассказали об этом случае в стенгазете. Пусть и другие знают.
Николай решительно возражает:
— Пусть лучше выступит тот, кто научил Филатова, — Самохвалов.
— Резонно, — соглашается комиссар, — но будет все же более тактично, если вы расскажете. Самохвалов — редактор стенгазеты, и ему неудобно о себе говорить.
— А старшина безусловно, заслужил похвалу, — вступает в разговор Мошенский. — Вы знаете, Нестор Степанович, откуда у Самохвалова эта сноровка?
— Я-то знаю, — отвечает комиссар. — Вот знают ли наши лейтенанты, — и он смотрит на Лопатко и Хигера. — Я бы на вашем месте расспросил Самохвалова. Учиться не грех и у подчиненного, если есть чему. Как ты считаешь, Сергей Яковлевич? — обращается Середа к командиру.
Мошенский утвердительно кивает.
В тот же вечер, отдыхая под пушками на своем излюбленном месте, Николай рассказывает Самохвалову о разговоре в кают-компании.
— Э, давняя история, товарищ лейтенант, — машет рукой Самохвалов. — Но если хотите послушать, то пожалуйста…
Ночь теплая, мерный рокот моря располагает к душевной беседе. О войне напоминают лишь цветные трассы — отдаленные и редкие выстрелы с Качи, да изредка ночь прорезают шарящие лучи прожектора с Северной.
— Было это в тридцать восьмом, — начинает Самохвалов. — На Черноморском флоте испытывали новый вид оружия. Дали торпедному катеру задание прорваться к базе, а отдельные батареи и орудия некоторых кораблей вели по нему огонь. Но катер безнаказанно доходил до заданной точки, условно выпускал торпеду — и был таков…
— А вы, Виктор Ильич, где тогда служили? — уважительно спрашивает присутствующий при разговоре Филатов.
— Я тогда на крейсере «Красный Кавказ» служил. И вот представьте, — продолжает Самохвалов, — в том же году к нам на крейсер привозят для испытания новое оружие — автоматическую пушку.
— Нашу? — восклицает Филатов.
— Нашу, разумеется. А я — командир отделения, — продолжает Самохвалов. — И вот выпала нам задача освоить и испытать эту пушку. Отделение все было из ребят, что пришли на флот по комсомольским путевкам. Сказать по чести, — боевые хлопцы. И вот когда пустили на главную базу известный вам торпедный катер, то наши парни подбили его за три короткие очереди. Так появилось оружие, которое и сегодня показало себя…
— А где научились так ловко заменять детали? — улыбается Николай.
— Сейчас расскажу, — спокойно продолжает Самохвалов. — С «Красного Кавказа» меня откомандировали в Школу оружия, которую я закончил и стал сам обучать комендоров. Тут по собственной инициативе мы начали отрабатывать замену деталей и узлов этой пушки с завязанными глазами, и когда я попал на нашу плавучку, то этому обучил и своих… В бою часто решает сметливость, быстрота.
— Некоторые из нас, товарищ лейтенант, были поначалу недовольны старшиной — мол, фокусами занимается, лишнюю работу заставляет делать, — с застенчивой улыбкой поясняет Филатов.
— Ну, это известное дело, — говорит Самохвалов. — Ты ему вдоль, а он поперек. Такие нигде не переводятся. Им обязательно разжуй и в рот положи. Не буду называть имен, только теперь, думаю, никто не скажет, что Самохвалов цирк устраивает, — уже веселей и обращаясь только к Филатову, своему приятелю, заключает старшина.
Филатов немедленно подхватывает эти слова:
— Теперь ребята с завязанными глазами не то что замок, всю пушку разберут почище любого фокусника…
И Николаю припоминается спор курсантов в училище о субординации и командирском авторитете. Во время практики он убедился, что всему должно быть свое время и место. Важно везде и во всем оставаться человеком честным, справедливым, преданным делу, которому служишь. А его, Николая, дело — бить фашистов до окончательной победы.
В это раннее утро 31 октября комиссар, как всегда, развернул на столе карту Севастополя с треугольником на рейде, означавшем стоянку плавучей батареи, а радист Сергеев, немногословный краснофлотец, молча, давно выверенными движениями чутких пальцев настраивал рацию.
Было время, когда начиналась передача фронтовой сводки, и Середа, наморщив лысеющий лоб, открыл блокнот, чтобы сделать заметки для утренней политинформации. Первые же слова сводки насторожили его.
В эту минуту приоткрылась бронированная дверь и в рубку вошел Мошенский. Он был, как всегда, спокоен. Но Середа встретил его таким неожиданным известием, что Мошенский невольно остановился:
— Сергей Яковлевич, немецкие танки вышли в район Николаевки.
Это было небольшое селение в тридцати километрах по прямой от Севастополя.
Мошенский помнил эту деревню с крестьянскими домами из серого плитняка, с виноградниками, обычными для крымских селений, с каменистой дорогой, приведшей его к батарее № 54. Командовал ею старший лейтенант Заика. Они сразу нашли общий язык, так как оба были влюблены в свое артиллерийское дело, хорошо знали его. Весь вечер они проговорили о том, какие большие возможности открывают перед артиллерией новейшие достижения техники.
Но сейчас Мошенский сразу подумал о том, что было более всего важным в сообщении Середы.
— Значит, фашистские танки обошли Симферополь, так я вас понял, Нестор Степанович?
— Вы правильно поняли. Обошли, и батарея старшего лейтенанта Заики со вчерашнего дня ведет бой с танками и мотопехотой, преграждая немцам путь на Севастополь.
В эту минуту ни Середа, ни Мошенский не думали, что залпы 54-й батареи 30 октября 1941 года войдут в летопись Великой Отечественной войны как начало героической обороны Севастополя.
Между тем, с каждым часом все ощутимей становилась угроза немецкого прорыва, и в бой с врагом вступали все новые силы.
В ночь на первое ноября вахту нес Семен Хигер. Он стоял на мостике, служившем во время боя командным пунктом батареи 76-мм зенитных пушек, и глядел на море. Ночь выдалась необычайно теплой для такой поры года, и луна проложила на морской поверхности мерцающий след. Любуясь с мостика ночным небом, Семен с горечью подумал, что именно в такую ночь возможен налет немецких бомбардировщиков. Тогда вся эта нерукотворная красота в мгновение будет взорвана. И Семен невольно возвратился мысленно к недавнему разговору Мошенского с ним, с Даныниным и Лопатко.
— Сейчас, когда на подступах к Севастополю завязались бои, есть основание полагать, что немцы могут нанести массированный удар с воздуха по главной базе, — говорил Мошенский.
В главной базе стояла целая эскадра кораблей. Правда, они были изобретательно замаскированы, но при массированном налете потери неизбежны.
— В том, что немцы, безусловно, имеют такие намерения, можно не сомневаться, — отметил Середа. — Не случайно фашисты все время пытаются, и иногда это им удается, ставить мины на фарватере…
— Тем более мы с вами должны зорко следить за приводнением каждой вражеской мины, а лучше всего — всеми средствами мешать врагу ставить мины.
Это стало законом для всего экипажа плавучей батареи, об этом говорили всякий раз в часы занятий, об этом писали в боевых листках, отмечая таких зорких сигнальщиков, как Михаил Бойченко, Василий Сихарулидзе, Иван Чумак…
Семен собирался сделать обход батареи, уже спустился на две ступеньки, и вдруг глазам представилось зрелище невиданное, потрясшее душу, оставшееся в памяти на многие годы. Он вдруг увидел в лунном мерцании силуэты больших кораблей, медленно вытягивающиеся в охранении малых кораблей из Севастопольской бухты. Флот покидал свою морскую столицу!
Противоречивые мысли волновали в эту минуту молодого моряка. Прежде всего он почувствовал горечь от того, что флот должен уйти. Но тут же испытал удовлетворение, что корабли все-таки уходят. Значит, наши сумели очистить фарватер от мин, несмотря на все хитроумные ловушки врага. И теперь уже хотелось, чтобы скорее, скорее растворились силуэты линкора, крейсеров в ночном мареве.
После смены, когда Семен выпил кружку круто заваренного чая и уже собирался улечься в кают-компании, затрещали звонки боевой тревоги, и он бегом возвратился на мостик. Одна девятка за другой шли на бомбежку «юнкерсы». Сразу же загрохотали все орудия «плавучей», но вражеские самолеты не приняли боя, у них была другая цель, они торопились в главную базу, и скоро донеслись мощные взрывы, целая серия взрывов на том месте, где линкор «Парижская коммуна» оставил свою маскировку. Призрачный линкор был буквально размолот бомбами, в то время как настоящий корабль все дальше уходил, держа курс на Кавказ.
