Абрам Вольф - В чужой стране
— Болен?
Браток не ответил. Броншар обратился к работавшим рядом русским: кто может говорить по-немецки?
К нему подошел лейтенант Комаров, высокий, худой, черный.
— Я говорю по-немецки.
Настоящая фамилия лейтенанта — Маранцман. Он еврей, но в лагере об этом не знают. Если его разоблачат, — больше часа лейтенанту не жить.
— Я хочу знать, что с этим человеком? Почему он не работает?
— Этого человека избили. Разве вы не видите? Живого места нет! — Комаров недружелюбно посмотрел на бельгийца.
Броншар сердито сдвинул брови.
— Шеф-пурьон!
— Здесь я!
— Сейчас же отправьте больного наверх, в санитарную часть.
Броншар пошел в глубину забоя, но скоро вернулся, подозвал Комарова.
— Пойдемте со мной.
Как только они вышли из лавы, Броншар забросал Комарова вопросами: кто он, откуда родом, какое у него образование, на каком фронте сражался. Комаров рассказал. Броншар, дружески взяв его за руку, стал расспрашивать, в каких условиях живут пленные в лагере, как их кормят, много ли больных, какие настроения у пленных.
— Вы еще верите в победу? — спросил Броншар, прямо взглянув в глаза Комарову.
— Мы хотим вырваться из плена и снова взяться за оружие!
Броншар промолчал.
— Идемте…
Несколько минут они шли по штреку молча.
— Не знаю, быть может, здесь, в Бельгии, ваши мечты осуществятся, не знаю, — проговорил Броншар. — Посоветуйте своим товарищам не надрываться на работе.
Шахта у нас тяжелая, они могут окончательно потерять силы. Да, вам надо поберечь свои силы, вы люди молодые, у вас еще все впереди… Ко мне можете обращаться по любому вопросу. Вы будете здесь, в девятой лаве, переводчиком…
Комаров возвратился в забой. Его сразу обступили. — О чем говорил этот инженер?
— Спрашивал о нашей жизни, интересовался, как мы думаем работать. Кажется, парень неплохой.
— Как там, на фронте, ты не спрашивал?
— Нет, не спрашивал. Положение на фронте ясное. Немцы выдыхаются. Наступит зима, и их опять погонят. Помните, как было под Москвой?
— Погонят, погонят… — послышался из темноты чей-то раздраженный голос. — До самой Волги немцы дошли. Погонят… Пропало все!
— А ну, не каркай! — оборвал Трефилов. — Все власовские газетки почитываешь? Ты бельгийцев спроси. Они тебе скажут правду. Вот у Антуана спроси.
Но Кесслер не вступает в разговор. Шахтеры расходятся по своим местам. Кесслер, задержавшись, что-то быстро-быстро говорит Трефилову. Шукшин снова слышит знакомое слово «шварта».
Вечером в лагере он спросил Трефилова:
— Кого это Кесслер называет «черными»?
— В Бельгии существует «Черная бригада». Это фашистская организация. И есть «Белая бригада» — организация бельгийских патриотов. Их в сотни раз больше, чем черных. Но Антуан предупреждает, что надо быть осторожными. Немцы имеют среди шахтеров свою агентуру.
— Кажется, они и среди пленных пытаются ее насадить.
Через три дня Браток убежал. Как и откуда он убежал — из шахты или из лагеря, — никто не знал. Браток действовал один.
— Теперь начнут бежать! — сказал Трефилов Шукшину. — Еще несколько человек собирается… Я думаю, что матрос с шахты ушел. С шахты легче уйти, чем из лагеря. Как вы думаете?
Поняв, к чему клонит Трефилов, Шукшин ответил:
— Надо знать, куда бежать. Мы находимся в Западной Европе, до линии фронта тысячи километров.
— Да, вы правы, Константин Дмитриевич. — Трефилов задумался. — Войск тут фашистских немало, гестапо, местные фашисты. И языка ребята не знают. Много народу погибнет… Начнутся побеги — немцы еще больше усилят охрану. Надо находить людей из местных, из бельгийцев. Что вы скажете о Кесслере? Я думаю, это смелый человек. А Жеф?
— С бельгийцами у нас должны быть хорошие отношения. Легче будет жить, — осторожно ответил Шукшин. — Ты знаешь язык, тебе свободнее с ними разговаривать. Я
— Меня, кажется, назначат переводчиком.
— Это неплохо, соглашайся!
Разговор происходил в штреке — Шукшин и Трефилов откатывали груженные углем вагонетки.
Скоро вышел из строя рештак — последнее время в шахте участились поломки, — подача угля в штрек прекратилась. Шукшин и Трефилов пошли в забой. Увидев их, Жеф подозвал к себе.
— Поломка большая, долго стоять. Садитесь, будем обедать, чем бог послал.
С тех пор как в забое стали работать русские военнопленные, каждый бельгиец считает своим долгом захватить еды на трех-четырех человек. Вытащив из сумки большую краюху хлеба, Жеф делит ее на три части, дает каждому по куску, достает вареную картошку, лук и отрезает по тонкому пластику сала.
— Совсем плохо стало с продуктами, — вздыхает он. — Боши последнее забирают.
Жеф — крестьянин, у него свое хозяйство, даже есть лошадь. Но земли совсем мало: своего хлеба хватает только на три-четыре месяца. Вот он и вынужден работать в шахте. Здесь почти все шахтеры из крестьян.
Шукшину не терпится, поговорить с бельгийцем, но Жеф не знает русского языка. Напротив сидит запальщик Жан — пожилой, лысый, с длинными сильно обкуренными усами. Жан фламандец, но долго жил в Чехословакии, в Болгарии, в Западной Украине. Он немного говорит по-русски. Правда, Жан побаивается беседовать с пленными. Гитлеровцы запретили вступать в разговоры с русскими, предупредив, что за нарушение приказа будут строго наказывать. Но шеф-пурьона поблизости нет, может быть, старик и разговорится.
Присев рядом с Жаном, Шукшин поднял лежавшую под ногами измятую газету, молча стал рассматривать ее. Потом повернулся к старику.
— Где фронт, знаешь? Там, у нас, в России, где проходит фронт?
— Россия? Фронт? Понимаю… — шахтер устало качает головой, молчит минуту-другую. — Россия плохо. Плохо… — Он взял из рук Шукшина газету, ткнул пальцем. — Волга. Сталинград. Здесь… Сталинград — конец, Констан. Россия — плохо…
— Немцы взяли Сталинград? — Шукшин почувствовал, как оборвалось, замерло сердце. — Не может быть… Не может быть!
Жан молчал. Шукшин вскочил.
— Констан, — негромко позвал старик. — Мне нужно сказать…
Шукшин остановился.
— Ваш русский… Этот парень, Мишель… Его видели у нашей деревни.
— Матроса? Братка? — Шукшин схватил Жана за руку. — Братка?
Старик качнул головой.
— Его ищут боши, Констан. Опасно…
— Помогите ему, спрячьте его! — Шукшин умоляюще смотрел на Жана. — Это такой человек… Спрячьте!
— Мишель ушел в лес, один. Он боится нас. Опасно, очень опасно…
Рештак, наконец, пустили, снова затрещали отбойные молотки. Но через час опять произошла авария — вышел из строя воздухопровод, прекратилась подача сжатого воздуха для отбойных молотков. Шеф-пурьон, скрипя зубами, метался по штреку, отыскивая неисправность, но никак не мог ее найти. Поломка была устранена только к концу смены. Лава не дала и четвертой части дневной выработки.
Когда после смены шахтеры выползли из забоя в штрек, их встретил помощник главного инженера шахты.
Выслушав доклад шеф-пурьона, он через переводчика Комарова обратился к русским:
— Старший мастер говорит, что вы плохо работаете. Он говорит, что воздухопровод был кем-то выведен из строя… Я не хочу сказать, что это сделали вы. Бывают всякие поломки. Но я хочу сказать, что шахта должна давать уголь. Если шахта не будет давать угля, то могут быть серьезные неприятности. Вас об этом предупредили.
Пленные молча, один за другим направились к вагонеткам, не торопясь стали рассаживаться.
— Они вас не поняли, господин Купфершлегер, — сказал Комаров.
— Почему? Разве я сказал недостаточно ясно?
Комаров прямо, испытующим взглядом смотрел в лицо инженеру.
— Им было бы понятно, если бы с такой речью обратился немец. Они считают, что бельгийцы, как и русские, не заинтересованы в добыче угля, который идет в Германию.
Купфершлегер недовольно нахмурился.
— Я вас не понимаю. Что вы хотите сказать?
— Вы меня поняли правильно. Русским тут не для чего надрывать свои силы. Это не нужно ни вам, ни нам!
Купфершлегер, не ответив, повернулся, пошел по штреку. Комаров последовал за ним. Неожиданно инженер остановился.
— Конечно, вы не должны надрываться на работе, понимаю… Люди истощены, обессилены. Но вы должны работать ритмично. Ритмично, понимаете? Нужно давать определенную продукцию. А как сегодня… Немецкие власти предъявят нам требования!
— Можно так организовать работу, господин Купфершлегер, что и угля не будет, и немцы ничего не сделают.
Купфершлегер промолчал.
Поднявшись наверх, в надшахтное помещение, пленные направились в душ. Около своего шкафа Шукшин присел на скамейку, стал снимать куртку. «Сталинград… неужели они взяли Сталинград?» Погруженный в свои думы, он не услышал, как рядом сел заведующий душевой поляк Стефан Видзинский — старый шахтер, много лет проработавший под землей. Он страдает туберкулезом. Администрация шахты из жалости поставила его в душевую. Живется Видзинскому очень трудно. Семья у него большая, а получает гроши.
