Георгий Зангезуров - У стен Москвы
«Значит, теперь все знают…» — подумала Наташа и, сама не зная зачем, подняла голову вверх. Прямо над собой, в разрывах туч, она увидела солнце. Ей показалось, что оно так же ласково улыбалось ей, как в то июньское воскресное утро, когда они вместе с Сашей стояли на высотке и когда он впервые сказал: «Я люблю вас, Наташа…»
Из задумчивого состояния ее вывел выстрел, прогремевший где-то позади колонны. Она обернулась и посмотрела на идущих по дороге людей. В самом конце этого мрачного шествия конвойные пристрелили отставшего пленного.
— Еще одного убили, мерзавцы… — тяжело выдохнул бородатый пленный.
— Не трать зря порох, — осадил его капитан. — Одними возмущениями делу не поможешь.
— Знаю, но не могу. Душа горит. Вот вы успокаиваете, а если наши не подоспеют? Если они доведут нас до леса и всех сразу положат? Какой смысл им в их теперешнем положении возиться с нами?..
— Смотрите! Смотрите! — донесся встревоженный голос до слуха Наташи. — Село горит!
— То, через которое мы проходили!..
— Сосновка… — с трудом выговорил Митрич.
Наташа посмотрела назад. Над Сосновкой вздымались к небу огромные клубы черного дыма.
— И там горит! — снова услышала девушка.
— И вон справа тоже!..
И действительно, горели все окрестные села. Дым клубился над багровыми от зарев полями.
Наконец колонна подошла к опушке леса.
— Право! Право!.. Шагайть право! — вдруг закричали конвоиры и стали теснить пленных в сторону от дороги.
— Шнель, шнель, руссише швайне! — орали гитлеровцы, освобождая дорогу.
Урча мотором и чуть не наезжая на пленных, вперед прошла грузовая машина, битком набитая немецкими солдатами. Каждый из них держал в руках длинную палку с намотанной на конце просмоленной паклей. Некоторые из этих наскоро сделанных факелов даже сейчас дымились, разнося неприятный запах горелых тряпок.
Проехав вперед, грузовик остановился. Из кабины выпрыгнул Шлейхер. Подождав, пока к нему приблизится голова колонны, он крикнул:
— Мюллер!
Невысокий лейтенант, шагавший впереди колонны, вытянулся перед Шлейхером.
— Что вы их так распустили?! — заорал Шлейхер на начальника конвоя. — Идут, как на воскресной прогулке.
— Мои солдаты без устали подгоняют их прикладами, травят собаками, а тех, которые очень отстают, расстреливают на месте. Вы ехали позади нас и сами могли убедиться в этом. Не могу же я их всех до одного перестрелять!
— Именно так вы сейчас и поступите.
— Господин капитан, полковник Берендт приказал гнать пленных до села…
— Вы болван, Мюллер. В том селе, куда вы гоните пленных, уже русские.
— Русские? — поразился лейтенант.
— Да, русские. Наш фронт прорван. Русские танки обходят нас с флангов. Мы в мешке…
Выслушав капитана, Мюллер с растерянным лицом побежал назад к своим солдатам. Конвой всполошился, стал еще яростнее подгонять пленных.
— Недоброе что-то они задумали, — тревожился Митрич.
Колонна втянулась в лес. Дорога сузилась. Теперь конвойные шли совсем рядом с пленными. Дальше они не могли отойти из-за глубокого снега.
Тем временем разведчики во главе с Бандурой, задыхаясь от быстрого, продолжительного бега, наконец достигли Горелого леса, вышли на дорогу, идущую от Сосновки к Озеркам.
— Где же пленные? — оглядываясь по сторонам, спросил Бандура.
— Не знаю… — ответила Нюша, — по времени они уже должны быть здесь.
— Может, прошли уже, — сказал кто-то из бойцов.
— Нет, если бы прошли, на снегу остались бы следы ног. А их нет, — возразил старшина.
И как раз в это время справа, со стороны Сосновки, застрочили автоматы. Их выстрелы гулко раздавались по лесу. Послышались отчаянные крики людей.
Нюша настороженно прислушалась.
— Беда, товарищ командир. Это там. У них!
— Вперед, хлопцы! — скомандовал Бандура и, сильно оттолкнувшись палками, побежал на выстрелы.
22
Фон Мизенбах, словно окаменелый, сидел в своем комфортабельном «хорьхе». Не выпуская из сухих, тонких пальцев приказ фюрера, он ничего не видящими глазами смотрел себе под ноги.
Впереди вспыхнула сильная перестрелка. По колонне пронесся слух, что русские перерезали дорогу. Водитель с тревогой посматривал на генерала, ждал, что он скажет. Но Мизенбах, занятый своими мыслями, молчал.
Прибежал перепуганный адъютант. Доложил обстановку.
— Что будем делать, господин генерал?! — с беспокойством оглядываясь по сторонам, спросил он.
— Ничего не надо делать, капитан. Садитесь в машину и сидите.
Не прошло и нескольких минут, как над автострадой появились самолеты и начали сбрасывать бомбы. В колонне поднялась паника.
— Господин генерал, надо что-то делать, — снова проговорил адъютант. — Мне сказали, что есть объездная дорога через лес. Если разрешите…
— Все равно. Поезжайте.
«Хорьх» свернул в сторону, с трудом выбрался на лесную дорогу. Некоторое время машина хоть и медленно, но все же продвигалась вперед. Мизенбах немного пришел в себя. Он решил как можно скорее добраться до штаба четвертой армии и оттуда вылететь в ставку Гитлера. «Да-да, это единственно правильное решение, — все больше воодушевлялся Мизенбах. — Я должен встретиться с фюрером и объяснить ему, что нельзя в такое время отстранять меня от командования. Расскажу ему, что этот поход был мечтой всей моей жизни, и я готов воевать против русских в любом чине. Нет, господин полковник, я не потерял веру в нашу победу. Я только пришел к выводу, что русские гораздо могущественнее, чем мы думали. Я знаю, что германская армия оправится от первого удара и снова пойдет вперед. Да, я все это выскажу фюреру. И он поймет меня. Не может не понять».
Машина генерала начала буксовать, наконец сползла в кювет и окончательно застряла. Фон Мизенбах оставил шофера и адъютанта с машиной, а сам пошел пешком, надеясь встретить какую-нибудь попутную машину и, таким образом, добраться до места. Вначале он шагал быстро, уверенно, но потом сбавил темп, пошел медленнее, размышляя на ходу: «Куда я иду? Зачем? Кто поверит мне, что я смогу после того, что случилось, воевать лучше, чем до сих пор?»
Мизенбах сбился с пути. Шел, по пояс утопая в снегу. Наконец выбившись из сил, он, ухватившись за ветку какого-то дерева, остановился. «Куда я иду?» — еще раз спросил он себя и, нащупав на боку кобуру, отстегнул ремешок, вытащил маленький вальтер…
Услышав выстрел, адъютант бывшего командира армейской группы побежал к генералу. Мизенбаха он нашел в стороне от лесной дороги, под обгорелым и расщепленным снарядом дубом. Он лежал на снегу, широко раскинув руки.
23
А в это время севернее Горелого леса, вырвавшись на широкий простор, стремительно неслись вперед советские танки. На их броне, на прицепленных сзади русских розвальнях, волокушах сидели и лежали автоматчики. И эти танки, и пехотинцев-десантников почти не было видно в снежном урагане, поднятом ветром и ребристыми гусеницами стальных машин. Все было белым-бело, все вихрилось, утопало в обжигающей лица бойцов колючей пыли.
Позади в тяжелом танке рядом с механиком-водителем сидел полковник Полозов. Это он предложил Громову наперерез отходившим от Березовска немецким войскам послать не только танки, но и пехоту. В рейде участвовало семьдесят машин. К каждой из них было прицеплено не менее четырех больших розвальней с шестью-семью бойцами. Да на броне столько же. Это составило две тысячи триста человек. Сила!
— Товарищ полковник, «Ястреб»! — передавая Полозову наушники и микрофон, сообщил радист.
— «Ястреб»!.. «Ястреб»! Я — «Буря». Перехожу на прием.
Первое, что услышал Полозов в наушниках, — это гул рвущихся снарядов, треск пулеметов и какой-то неимоверный шум. Потом ему удалось все же сквозь эти беспорядочные, режущие слух звуки услышать далекий и взволнованный голос Кожина:
— «Буря»!.. «Буря»!.. Я — «Ястреб»!.. Я — «Ястреб»! Нахожусь на автостраде… юго-западнее Горелого леса, Веду бой с отступающими немецкими частями… Меня обходят с флангов… Большими силами обходят… Перехожу на прием. Прием!..
Полозов никогда до этого не слышал, чтобы Кожин говорил таким взволнованным и прерывистым голосом. «Значит, ему трудно. Очень трудно…»
— Саша!.. Саша!.. — совсем не официально, по-дружески кричал в микрофон Владимир Викторович. — Нахожусь вблизи от тебя. Иду на помощь. Продержись минут двадцать — двадцать пять!.. Продержись!.. Прием. Прием!
Но командир дивизии больше уже ничего не смог услышать. В наушниках слышался только какой-то треск и гул.
— Командира танковой бригады. Скорей! — приказал радисту Полозов.
Радист связался с комбригом и передал микрофон командиру дивизии.
— Полозов… Говорит Полозов!.. Апраксин, прикажи ускорить движение. Группа Кожина на автостраде истекает кровью.
