Борис Леонов - Солдаты мира
3
Лейтенант летит через горящий обруч. Как тигр в цирке. В полете он бросает нож. Деревянный щит с нарисованной маслом нелепой фигурой в хаки раскалывается наподобие римской пятерки. Это замечают и лейтенант и Поликарпов, потому что лейтенант небрежно показывает пятерку пальцами, а Поликарпов понимающе и радостно кивает.
Но они не в цирке. Прыгая через затянутый пламенем обруч, разведчики занимаются акробатикой, мечут тяжелые ножи в Бобсика, Поликарпов не знает, кто и когда назвал так урода с фиолетовым, сливой, носом и фельдфебельскими усами. А спрашивать пока неловко. Изрытая ножами деревянная грудь Бобсика увешана крестами, звезд на одном его погоне хватит сразу нескольким полным генералам.
Наверху, на балконе, стоит еще Понс — толстая, набитая опилками кукла, по раздутой голове которой бьют кулаком. Понс опасен: если удар недостаточно резок, тяжелая рука манекена — килограммов тридцать — опускается тебе на шею.
Слава богу, сегодня опять что-то не ладится с автоматикой, реле не срабатывает, и Понса самозабвенно бьют, не опасаясь ответного удара. Он так и стоит, подняв тяжелую руку, идиот с раздутой головой.
Удары ножей, вонзающихся в дерево, крики солдат. К стенам спортзала прикрепили с десяток турников, а к потолку — шесты, канаты, боксерские груши на растяжках, тяжелые брезентовые мешки с опилками; вокруг — маты, щиты на рессорах: на них солдаты, отрабатывая удары, обрушивают тяжесть своих кулаков и пяток.
Поликарпов во все глаза глядит, как его новые товарищи пробивают пламя вытянутыми в струну телами. Пропитанная бензином тряпка, которой обернули обруч, чадит, на пол слетают черные ошметки пепла. Иногда кто-нибудь из прыгающих задевает кольцо, и фейерверком сыплются на маты тлеющие лохмотья. Прыгавший гасит огонь на себе ладонями. Копоть поднимается к потолку.
Хайдукевич стоит на страховке. Даже со стороны Поликарпов почти физически ощущает крепость его спины и рук, когда лейтенант приподнимает, подталкивает, шлепает приземляющихся, выталкивает их с матов, освобождая место следующим.
— Толчок. Ноги. Держать. Спина. Кульбит. Шея. Цел. Не брыкаться. Толчок! Поликарпов!
— Я!
— Почему не работаешь?
— А разве можно?
— Нужно!
Дима смотрит на новенького. На полголовы ниже всех, лицо вроде простодушное. Но глаза хитрые. Сильно развиты мышцы шеи — треугольником. Бычок на крепеньких ножках. Хорошо знает немецкий, с разговорником справился за сутки, пока стоял дневальным.
— Вперед!
Вот он стоит, изготовившись к цирковому прыжку.
«Мама, никому и в голову не придет, что я теперь умею».
Перед ним Климов, сзади Божко. Он в одном ряду с настоящими разведчиками. Тельники одинаковые: полоски голубые, под цвет неба.
«Никто из вас не видит, что я вытворяю. Отец, я же родился для ВДВ!»
Он не бежит, а будто семенит к обручу, свеже полыхающему огнем. На ходу лицо его бледнеет, принимает все более удивленное выражение — брови ползут вверх, глаза округляются… Кажется, что он слишком медленно приближается к обручу, раздумывает, прыгать или свернуть, но последним неожиданно длинным шагом резко вскакивает на мостик и с криком взлетает так высоко, что Диме приходится отшатнуться.
На маты падают стойка с обручем, Поликарпов, отдельно тапочки. Солдаты бросаются к новенькому, подошвами давят лужицы расплескавшегося огня. «Выгонят», — думает Поликарпов, лежа на мате. Вставать не хочется. Он вырывается из поднимающих его рук.
Лицо в крови. Не замечая, он размазывает ее по лбу, щекам. Потом, взглянув на ладонь, понимает, что разбился, и бледнеет.
— Бегом под кран! — по глазам лейтенанта ничего не понять.
«Теперь уж точно выгонят», — заключает Поликарпов. Его мутит от вида крови. К его досаде, остальные пролетают сквозь обруч кошками. В полете тела расслабляются: после упругого толчка о мостик тело раскрепощается и словно втекает в кольцо. Высокий Климов прыгает, кажется, красивее всех: он проносит тело сквозь обруч, будто вдевает уверенно нитку в игольное ушко. К Поликарпову подсаживается Назиров.
— Ты знаешь, как летел… Ну, как… Два с половиной метра летел, вот как!.. Я смотрел… Красиво.
«Издевается?» — думает Поликарпов.
— Честное слово!
Теперь они сидят вдвоем, глядят, как лейтенант, оставляя на страховке Климова, то и дело пристраивается к прыгунам. Мягко выбрасывая колени, он разбегается, аккуратно отталкивается и чисто пробивает пламя вытянутыми руками, в одной из которых зажат нож. Получается красиво, и, самое главное, видит Поликарпов, это лейтенанту очень нравится.
— Отлично, товарищ гвардии лейтенант! — кричит каждый раз Назиров. — Пять баллов. Лучше, чем в цирке.
Обруч выносят на улицу, однако в зале не перестает вонять горелой тряпкой и бензином; от чада першит в горле.
Ставят фанерную стенку, разрисованную под кирпичную кладку, с прорезью-окном. В небольшое отверстие предстоит крутить переднее сальто.
Лейтенант берет Поликарпова за подбородок, поворачивает к свету:
— Крови нет.
— Ее и не было. Это лимфа, — говорит Поликарпов.
— В строй!
— У тебя выйдет, — говорит вдогонку Назиров. — Выйдет отлично. Пять баллов!
— А вам, Назиров, особое приглашение?
— Старший разведчик гвардии ефрейтор Назиров, — в первый же вечер протянул Поликарпову ладонь горбоносый солдат со сросшимися на переносице бровями. — Дембиль весной. Ты около меня ходи.
— А почему ты без нашивок? — простодушно спросил Поликарпов и сразу понял, что сказал глупость.
— Нашивки у Ризо чернилами прямо на плечах нарисованы, — на койке по другую сторону тумбочки лежал парень, заложив руки под голову, смотрел в потолок. — Снимет тельняшку — убедишься.
— Э, Климов, — белки у Ризо мгновенно покраснели. — Зачем мешаешь, если двое разговаривают!
Он увел Поликарпова в умывальник.
— Приказ уже есть. Капитан Семаков сказал, что будет. Ты верь. Климов не знает.
— Я верю, — смутился Поликарпов.
— Мне по-другому никак нельзя. Отец с фронта пришел — старший сержант. Брат Ханбута в ВДВ служил, сержант. Мне нельзя. Я тоже буду. Верь.
Казарму Поликарпов изучил в тот же вечер. Койки в один ярус. Умывальник и сортир чистые. По-настоящему чистые. Пол в спальне моют и скоблят, а не покрывают мастикой, от которой руки по локоть становятся ядовито-оранжевыми и подташнивает, когда натираешь щеткой. Телевизор с большим экраном, бытовка в зеркалах. Какая же это казарма? Жить можно. В проходе между койками — перекладина, рядом с каптеркой и комнатой для оружия — помост с гирями, гантелями. Он заглянул в класс, за решетку, где стояли пирамиды с оружием…
Поставив табуретку прорезью в сиденье строго параллельно спинке койки, он открыл тумбочку, аккуратно разложил там мыльницу, зубную щетку в красном футляре с пометкой «АП», болгарскую пасту «Meri», белый лоскут для подворотничков, три катушки — белых, черных и зеленых — ниток, десяток иголок на картонке (собрала мать), баночку с гуталином, сапожную щетку, стакан для бритья, так еще и не распечатанную пачку иранских лезвий (подарок отца), помазок в пластмассовом стаканчике, крем для бритья, стопку авиаконвертов.
— Что ты там шуршишь? — не поворачивая головы, спросил сосед.
— Чей-то хлеб с сахаром. В тумбочке его держать не следует. Будет пахнуть мылом и гуталином. Потом есть противно. А сахар между кусками хлеба намокнет. Тоже ерунда.
— Это ты, Поликарпов? — приподнялся на локте сосед. — Ты откуда такой?
— Какой?
— Деловой.
— Какой же деловой, — улыбнулся смущенно Поликарпов.
— Я ваш командир отделения. Младший сержант Климов.
— А как тебя зовут? — с готовностью завязать разговор сел на край койки Поликарпов.
— Не ты, а вы. Я пришел с задания и хочу спать. Встань с койки, сидеть на ней не положено. — Он повернулся на бок и натянул одеяло на голову.
— Понял, — сказал, продолжая улыбаться, Поликарпов. — С задания?
Пока его никто не трогал и не расспрашивал, он бродил по казарме. Подошел со своей табуреткой к телевизору, повиснуть на перекладине постеснялся, в классе долго разглядывал стенды с разведпризнаками. Больше всего ему понравился цветной плакат с чужими знаками различия, формой одежды, эмблемами. Полистал разговорник.
В умывальнике кто-то старательно подбирал на гитаре аккомпанемент: повторял всего одну фразу и каждый раз сбивался в одном и том же месте. Поликарпов знал, какой аккорд надо брать — простой Д7. Но не стал: «Шуганут еще».
Дневальный, не видя, что за ним наблюдают, подошел к гире, толкнул правой три раза, ощупал бицепсы.
— Алеша, смотри! — Ризо отодвинул дневального, снял ремень, расстегнул воротничок.
