Рувим Фраерман - Избранное
Теперь Ан-Сенен вспоминал, сколько раз, при всем старании ее наполнить, она оставалась пустой.
В провинции Хуан-Хае-до он похоронил своего первого сына, в Чемульпо на японских промыслах — еще двоих и дочь. Да, он получил сполна свою долю голода, болезней и несчастий.
Но чем заплатит он своей новой родине? Теперь дети его живы и веселы, и чашка всегда полна. Пусть сделают из нее звонки для моторов. Он может отдать еще свою медную ложку.
Ан-Сенен думал об этом. А ветер трубил ему в уши. Море дрожало, как барабан. Два раза волна бросила Ан-Сенена грудью на руль и заперла дыхание.
Но Ан-Сенен все не соглашался выбросить рыбу, и лицо его было, по-прежнему задумчиво, строго, как у слепого.
Но вот, наконец, показались пять «пальцев» — пять черных скал, торчащих из воды. Воздух темными полосами ходил над ними.
И Ан-Сенен, вдруг сгорбившись, кряхтя по-стариковски, повел кавасаки прямо сквозь толпу танцевавших волн. За ними начиналась бухта.
Здесь было значительно тише. Теперь он мог стоять прямо, не рискуя свалиться за борт. Но шум океана еще звучал в сердце Ан-Сенена.
На берегу, встречая кавасаки, били в бронзовый колокол.
Тафуин. Японское море.
1935
На утренней заре
Она жила на севере страны, на том берегу моря, откуда всегда появлялась утром заря.
Она была женой бедного рыбака и матерью маленького мальчика Ким Пен Гука, которого любила больше, чем утреннюю зарю и даже чем само солнце и горы родной Кореи, прекрасные и на утренней и на вечерней заре и во всякий час дня.
Звали ее Ли Ок Ен. Она была невысока ростом, но стройна, как многие корейские женщины из народа, которым приходится носить тяжелые ноши на голове и для того держаться прямо. Лицо у нее было привлекательное, круглое, с золотисто-румяной кожей, с маленьким ртом.
С тех пор как ее народ стал сам править своей страной и в соседней деревне открылась школа для детей рыбаков, Ли Ок Ен была счастлива. Каждый день, едва только занималось утро, она отправляла своего маленького сына в школу.
Ее муж, Ким Се Чен, ловил теперь рыбу сообща со своими соседями, и поэтому труд его вознаграждался как следует.
Он построил себе новую фанзу — целый дом вместо хижины, в которой они жили раньше. А Ли Ок Ен покрыла глиняный пол промасленной бумагой и циновками из отличного тростника. Здесь проводила она в семье счастливые дни: шила на швейной машинке, купленной ею недавно в городе, варила пищу, плела веревки из рисовой соломы. Рядом с нею, пристроившись к большому сундуку, красиво обитому медью, маленький Ким Пен Гук готовил уроки, водя пером по бумаге так ловко, будто он родился писцом.
Она думала о том, что он станет ученым человеком, и сердце ее наполнялось такой радостью, что она начинала громко смеяться.
Несмотря на то, что у Ли Ок Ен было много по утрам работы, она все же находила время проводить сына по дороге, ведущей в соседнюю деревню, где была его школа.
Ах, какая это была приятная дорога! Ким Пен Гук шагал, сбивая проворными ногами то камешек, попавшийся ему на глаза, то шишку, упавшую с придорожной сосны. А море в это время уже просыпалось, начинало ворчать и тяжело вздыхать в тумане. И на самом краю горизонта загоралось солнце на парусах рыбаков.
Тогда Ли Ок Ен оставляла сына и возвращалась назад, чтобы встретить мужа и поскорей, пока не начало пригревать солнце, выбрать нежную рыбу из сетей. Она умела это делать быстрее, чем другие женщины. Кроме того, она научилась править парусом при ветре любой силы, и была счастлива, когда муж брал ее с собой в море.
И хотелось ей, чтобы дни ее текли так, без перемен, чтобы до конца жизни перед глазами ее были море и каменистая дорога, по которой ее сын ходил в школу, и паруса, под которыми возвращался с рыбной ловли ее муж.
Но скоро ее счастливой жизни пришел конец.
Правда, это случилось не сразу. Сначала с юга стали приходить сюда, на север страны, в далекую рыбацкую деревню, — вести о том, что американские солдаты вместе с лисынмановцами перешли тридцать восьмую параллель и сжигают деревни, убивают людей.
И однажды муж спросил ее очень тихим голосом, каким редко говорит рыбак, привыкший спорить с голосом бури:
— Ты была счастлива в своем новом доме?
— Как ты можешь спрашивать об этом, чане[58]! — ответила она мужу. — Разве ты не видишь сам?
— Я вижу это, — сказал тогда муж. — Но если ты была счастлива, то надо защищать свое счастье, потому что оно и мое счастье и счастье всего народа. Разве я не стал членом Трудовой партии? Положи в мой мешок немного рису и табаку. Я ухожу с молодыми рыбаками на фронт. А Пен Гук пусть продолжает бегать в школу. И ты оставайся здесь. Я думаю, что сушеной корюшки и риса вам тут хватит до моего возвращения.
Она ничего не сказала на это мужу, так как поняла, что он прав, и только сердце ее упало в груди, кровь отлила от щек, золотистость кожи исчезла, и лицо стало темным.
Ей бы следовало поплакать. Но разве жены рыбаков плачут, когда рыбаки уходят в море? Они плачут лишь тогда, когда рыбаки не возвращаются.
Вместе с Ким Се Ченом отправились на войну и молодые рыбаки, которые только в прошлом году стали выходить в море. С ними были и девушки. Все они шли с ружьями и сумками через плечо, а в руках несли пучки белого торади[59], попадавшегося на каждом шагу. Ли Ок Ен тоже сорвала этот бедный злак, растущий среди камней, и понесла его в руках как цветок, означающий верность и мужество.
И все идущие на войну по этой дороге с пучками торади пели песни, которым научились у русских, когда Советская Армия охраняла в стране покой. Они пели и радовались тому, что будет завтра, так как из города пришли добрые вести: врага погнали обратно на юг.
Но все же на сердце Ли Ок Ен было тревожно, и, вернувшись в свой новый дом, она до самого раннего утра сидела возле спящего сына, держа его за руку.
IIМаленький Ким Пен Гук продолжал ходить в школу, и Ли Ок Ен по-прежнему провожала сына. Но тревога не давала ей спокойно смотреть на море, на солнце, на небо и на прекрасные горы ее страны.
Враг убивал детей, бомбил города и селения, жег созревший рис и сады, уже приносившие урожай. Даже выходить в море, чтобы поймать хотя бы немного рыбы для пищи, стало опасно. Повсюду — и над дорогами и над морем — летали американские самолеты. Их сбивали корейские летчики в воздухе, их подбивали с земли артиллеристы выстрелами из своих длинных пушек, которые солдаты расставили повсюду, даже на огороде за домом Ли Ок Ен.
Но это длилось долго. Сушеной корюшки и риса, припасенных Ким Се Ченом, не стало у Ли Ок Ен, тем более что кругом и даже в ее деревне появилось много голодных людей и осиротевших ребят, которым она никогда не жалела горсти риса.
Она была добра. Она уступила им даже свой новый дом и бомбоубежище на огороде, вырытое ею глубоко среди камней.
Однажды утром, когда все дети уже сидели в классе и слушали учителя, американцы сбросили бомбу на школу, где учился маленький Пен Гук.
Весть об этом дошла до Ли Ок Ен в полдень, когда она выбирала рыбу из сетей. Она потеряла сознание и упала на гальку. Потом поднялась и побежала по дороге, по которой ходил в школу Пен Гук. Она бежала в своей белой чиме[60], без обуви. И под ноги кидались ей острые камни. Но она не замечала их, как не замечала и следов крови, оставляемой ею на этих камнях.
В школу она прибежала быстро, быстрее всех других женщин, спешивших к своим детям.
Ее мальчик был жив. Она нашла его в доме учителя Ан Се Ляна среди других детей, живых и невредимых, потому что тех, кто был убит или ранен, здесь уже не было.
Она схватила сына на руки и засмеялась от счастья, что видит его.
— Чему ты радуешься, Ли Ок Ен? — спросил ее учитель. — Тому, что твой сын жив? Но ведь другие убиты… Чему же ты радуешься?
Ей стало стыдно за свою радость.
— Ты прав, Ан Се Лян, — ответила она. — Я вижу, как народ мой терзают враги и как велико наше общее горе. Мой муж — член Трудовой партии. Он на войне сражается с жестокими и подлыми американцами. А я женщина! И ты видишь, мужество ко мне не приходит вовремя. Я могу быть только доброй. Но, наверное, я еще не так добра, как должен быть человек, который любит свой народ и хочет на земле мира. И вот я радуюсь, когда вовсе не следует радоваться.
Сказав это, она ушла из дома учителя и взяла с собой сына. Придя домой в фанзу, она открыла свой сундук, обитый медью, и достала из него одну только вещь — письмо, полученное ею с фронта, от мужа, всего лишь неделю назад.
Она спрятала его на груди, а людям, которые жили у нее в доме, сказала:
— Враги наши, американцы, лишили нас пищи, одежды и дома. Так живите в моем, пока я не вернусь. А если не вернусь, живите в нем всегда. Вот вам ключи от моего сундука. Вы найдете там чашки из тонкой меди, разноцветную шерсть и белое, белее, чем зерно миндаля, полотно. Я сама белила его для своих детей, которых ожидала в будущем. Сейчас не это имеет цену.
