Борис Леонов - Солдаты мира
Танк получает удар в корму.
«Гроб с музыкой. Не намотает», — заключает новенький и спрашивает неожиданно для себя:
— А мне можно?
Для него будущее неясно, он все еще страшится каждого следующего часа: вдруг признают неспособным и лейтенант отправит его назад, в батальонную казарму. «Не вышел из тебя разведчик, товарищ Поликарпов, будь здоров, не кашляй».
Почему каждую минуту приходится доказывать?
Ну, мать — понятное дело. «Затем вас в муках рожают, чтобы вы с самолетов убивались?» Это — профессиональное: санитарка в роддоме. Но и отец, хоть и взрослый, кажется, человек, но туда же: «Что ты, мальчик, знаешь о десантниках? Что они в тельняшках и береты у них красивые? А ты им нужен, десантникам?»
«Мама, — написал Поликарпов домой еще по дороге, — в десантники не каждого берут, это и дурак понимает. Наших хуторских куда забирают? В шоферы, в стройбат. А я — первый десантник из Облива! Первый пробился! У меня на погонах не кресты артиллерийские, не барабанные их палочки, не какие-нибудь там бензопилы, а парашюты с кораблями! Гордись, а не плачь».
В военкомате — есть же люди! — ему не только не отказали, его поставили в пример: «Вот как надо готовиться к службе в армии: сельское ПТУ с отличием, электрик, три парашютных прыжка в аэроклубе, штангист, легкоатлет, все на месте — подтянутость, аккуратность, вид».
«Ну как, не раздумал, десантник?» — спросил райвоенком при проводах. «Если нам, казакам, что-нибудь втемяшится, день и ночь будем об этом думать!» — «Ну не подведи донских».
Сложности начались после, в области. Собрали команду — тридцать человек — для десантных войск. Появился старший лейтенант, стал из них выбирать… десантников. Кого отбирать, если уже отобрали! Старший лейтенант ему сразу же не понравился. Похоже, и Поликарпов не вызвал восхищения у него, потому что он сразу отставил его в сторону: «Мал, нет ста семидесяти». — «Это же нелогично, два сантиметра — толщина спичечного коробка, почему су́дите по росту, суди́те по желанию, я еще вырасту, за два года таким ломом стану, побольше вот этих…» Он подбежал к перекладине, висел час, носками тянулся до земли. В виде исключения его измерили еще раз. Пока он бежал к ростомеру, наверное, утрясся — те же сто шестьдесят восемь. Хорошо, не заплакал прямо перед врачами: «Выходит, я набью каблуки и сразу стану десантником?»
Он болтался на призывном пункте и так всем надоел, что старший лейтенант в конце концов отвел его к комиссару: «Товарищ полковник, юноша настоятельно просится землекопом в стройбат. Удовлетворите просьбу».
Просьбу комиссар удовлетворил: «Может, в дороге вытянешься, десантник? Ты же еще растешь, а?»
«Совершенно верно, — рассмеялся счастливый Поликарпов. — Я и товарищу старшему лейтенанту то же самое говорю!»
А теперь — только бы не сглазить — можно разведчиком стать. «Мама, у меня такое впереди, что ни ты, ни отец не поверите. Честно говоря, я и сам еще не верю», — уже успел написать он домой.
Увлеченные занятиями, никто не замечает, что погода портится. Исчезает солнце, сквозь набрякшие снегом тучи едва пробивается невнятный белесый свет.
Здешняя погода вообще не отличается постоянством, а в декабре в особенности: резкий неожиданный ветер может в несколько минут затянуть небо и начнет сыпать ледяная крупа.
Погода доводит людей до тихого бешенства: каждый вечер приходится планировать на завтра парашютные прыжки, а утром отменять их. Солдатские сны из-за слишком долгого ожидания становятся беспокойнее. Издерганы и офицеры.
Только не Дима Хайдукевич.
Новенькому он приказывает следовать за собой.
— Считай, ты мой связной, — смеется лейтенант, и Поликарпов догадывается, что испытывают его выносливость.
Он бегает за лейтенантом от ячейки к ячейке, с одного конца длинной «улицы» в другой, вязнет в снегу. Ноги давно уже стали ватными, а тельняшку хоть выжимай.
— Нравится? — веселится лейтенант, и Поликарпов улыбается в ответ: если он выдержал курс молодого бойца, выдержит и это.
«Мама, — написал он домой, — если я вытерплю эти недели, я выдержу все».
«Отец, тебе спасибо за гири, — писал он. — Если выносливостью я обязан Василию Никифоровичу, нашему физкультурнику, то силой — тебе».
Курс молодого бойца выдержали все ребята, собранные в команду десантников.
В разведчики выбрали только его.
Из всех десантных занятий Дима самым полезным считает разведвыходы. Несколько недель зимой, несколько летом. За сотни километров от полкового городка, по лесам, болотам, далеко кругом обходя любые деревни, просто встречных людей, минуя дороги. Всегда есть что вспомнить, и, конечно, хотя это не главное, всегда есть что рассказать приятелям лейтенантам.
Ночные прыжки — тоже приличное для мужчины занятие. Внизу чернота. Страх — не страх, но что-то сжимается внутри, словно входишь ночью в воду в незнакомом месте. Только бы ногу не подвернуть на какой-нибудь паршивой кочке.
«Но вот чем могут привлечь человека занятия с танком? — размышляет на ходу Дима. — Минами, на бечевке подтягиваемыми под гусеницу? Ползанием под машиной? Это сложности? Вон уже и новенький лежит между гусеницами…»
— Гвардейцы, — говорит Дима, — если в один прекрасный день кто-нибудь из вас придумает достойный разведчика новый способ борьбы, я обещаю поощрить его на полную катушку. Сообразительность на грани фантастики. Дерзость до неприличия. Вы меня поняли.
Пока, к сожалению, ни сам Дима, ни гвардейцы нового ничего не придумали; все, что они делают, есть в обычных учебных фильмах.
«Вся жизнь впереди, — успокаивает себя Дима. — Сочиним. Надейся и жди».
— Верно, связной? — кричит он и прыгает в снег.
Черный танк равняется с сосной. Поликарпов ожидает броска гранаты из-за дерева, потому что там прячется его сосед по койке Назиров. Но неожиданно сверху летит темная фигура с распластанной плащ-палаткой, словно летучая мышь. Человек переваливается через башню, сползает к люку водителя, закрывает плащ-палаткой стекла приборов и прыгает в кювет. Танк «слепнет».
Механик, высунувшись из люка, сбрасывает палатку. Трещат автоматы. Механик, оказавшись прямо перед строчащим автоматом Назирова, вдруг как-то странно складывается в пояснице и падает, почти вываливается из люка. Он падает на броню, раскинув руки; между шлемофоном и воротником комбинезона Поликарпов видит очень белую полоску шеи. Механик лежит щекой на броне, черные от солярки руки отчетливо выделяются на покрытом изморозью танке.
Разведчики, передергивая затворами автоматов, бегут к машине.
— Отлично, товарищ гвардии лейтенант? — подходит Назиров.
— А? — не оборачивается лейтенант: он, как и Поликарпов, смотрит на неподвижного механика.
— Я говорю, отлично получилось, товарищ гвардии лейтенант.
— Подожди, — отмахивается Хайдукевич.
— Эй, солярка, — хлопает механика по спине прыгающий с дерева разведчик. Это — Климов, у них с Поликарповым общая тумбочка. — Оживай, навоевались.
Механик не шевелится.
— Ну, ты, — Климов дергает его за комбинезон. — Приехали.
Танкист поднимает голову, сбрасывает руку Климова, снимает шлемофон, под которым оказываются очень белые волосы, и спрашивает, оглядываясь по сторонам:
— Хватит, чи еще будете?
— Ну, артист, — Дима мотает головой, — бабушка твоя прекрасная…
Танкист улыбается.
— Ты в кино никогда не снимался?
— Не-а.
— Попробуй, у тебя очень похоже получается.
— Так я-то, чтоб вам не скучно было…
Танку сегодня досталось порядочно. «Это не десантные батальоны пахать», — заключает механик.
— Понимаешь, — говорит он Поликарпову, не догадываясь, кто перед ним. — Вы так сильно бьете, аж затылок гудит. Как дрючком по голове.
— Ничего не поделаешь, друг, надо, — говорит Поликарпов и краснеет.
— Спасибо, танкист, — проходит мимо лейтенант. — В полку расход оставили? Или с нами поешь?
— Как скажете, товарищ лейтенант. Могу и так и так.
— Лучше и то, и то, — смеется Дима. — Поработал ты сегодня хорошо, никого мне не раздавил.
— Как скажете.
«Порядок, — подводит итоги Дима, — занятия получились, и вроде ничего».
— Собрать корпуса гранат!
Кругом лежит мокрый, набрякший снег. В небе, в южной его стороне, роятся черные рваные тучи, быстро сползают к горизонту.
— Лейтенант Хайдукевич!
Дима спотыкается. Будто кто-то толкает его в спину.
Издали, от открытого грузовика, на котором привезли в термосах обед, идет начальник разведки полка.
Тоскуя от мысли, что солдаты почти никогда не понимают его до конца, капитан разговаривает со строем так:
