Борис Леонов - Солдаты мира
С тех пор как он попал в разведку, особенно в последние недели, замещая ротного, угодившего со сломанной ногой в госпиталь, Дима всерьез может говорить только о деле. Его все реже видят по воскресеньям в городе, на танцах в доме офицеров, в компании сверстников-лейтенантов, гоняющих мяч на снегу.
— Разведка — глаза и уши командира, — говорит он приятелям в холостяцком общежитии или в военторговской столовой. — С хорошими данными о противнике можно начинать бой, уже наполовину его выиграв. Противник плакатов с нужными мне данными почему-то не рисует. Сведения приходится добывать. И добывать с большим трудом.
Ему нравится, что лейтенанты одного с ним выпуска, еще остающиеся командирами взводов, уже не перебивают его. А он с каждым днем все увереннее развивает мысли командира полка.
— Главные качества разведчика — честность, ум и исполнительность. Если человек чуть-чуть ленив и слегка нечестен, то обязательно отдохнет где-нибудь во мху, а данных напридумывает и в штаб принесет воз и маленькую тележку. Ну разве это разведчик?
В себе Дима не сомневается: если придется, он в одиночку пророет саперной лопаткой тоннель в горе, посмотрит, что там за горой интересного, и честно доложит в срок.
Сегодня ему нравится все: декабрьское утро, небо, предвещающее парашютные прыжки, снег, треск автоматных очередей, хлопки взрывов. Наконец-то он выбрался из канцелярии, отложил бумажки и теперь может бегать со своими разведчиками по заснеженному полю, посылать их в атаку на траншеи, бросать вместе с ними гранаты.
Нравится ему и танк, присланный на занятия из соседнего танкового полка. Только что разведчики с любопытством разглядывали на башне эмблему, не принадлежащую ни одной армии мира, — белая стрела между белыми распластанными крыльями. «Фантазия начштаба неисчерпаема», — думает Дима.
— Страшного в танке ничего нет, кроме эмблемы, — говорил он десять минут назад, расхаживая перед строем.
Водитель-танкист стоял в сторонке, курил в кулак и опасливо поглядывал, как лейтенант раздает запалы.
— Танк неповоротлив и уязвим. До неприличия. Это коробка, с которой десантнику долго возиться стыдно.
— Держись, тракторист, сейчас мы твою коробочку поуродуем, — смеялись в строю. — Сейчас из твоей коробочки дым пойдет.
— А ты запомни, — говорил Дима новенькому, недавно появившемуся в роте солдату, — ты в безопасности тогда, когда водитель тебя или еще не видит или уже не может увидеть, потому что ты очень близко, в мертвой зоне обзора. Не дай по себе ударить из пулемета и не попади под гусеницу — только и всего.
Теперь солдаты сидят в траншее, тихо переругиваются, выясняя, кто падал чаще, а кто опасно махал во время перебежки автоматом.
Сквозь триплексы механик видит пока только снег и черную колею трассы. Он ведет тяжелую и, как считает, самую красивую машину по маршруту, уже известному, но не знает, в каких местах и что именно сегодня придумают разведчики. От них приходится ждать всего; это не то, что просто утюжить ячейки на занятиях парашютно-десантных батальонов. Большие гранаты вызывают почтение. «Зачем это? — вспоминает он про эмблему. — Вчера нарисовали и ничего не сказали. Не боевыми же они будут бить!» Он слышал, как длинноногий лейтенант, посмеиваясь, объяснял своим, что танк — это гроб с музыкой. «Ну, ну, — думает механик. — Гроб». Выжав педаль газа, он выходит на «улицу» — металлические решетки балконов, провалы окон, почерневшая от частых ударов гранатами кирпичная кладка делают это место очень похожим на истерзанный уличными боями городской квартал. По крайней мере механик представляет себе войну в городе именно такой.
Из траншеи летят противотанковые гранаты — черные бутылки с парашютиками; первую бросают танку под гусеницу, когда до него остается с десяток шагов, пропускают его над собой и посылают еще одну в кормовой отсек.
Настоящий живой танк новенький видит впервые, раньше он только в кино видел, как танки утюжат траншеи. Черное днище на десяток секунд заслоняет небо, но он, закрыв глаза, не видит и этого; противный лязг гусениц, комья мерзлой земли, осыпающиеся сверху, удушливая вонь выхлопа — вот что остается в памяти от танка, в первый раз пропахавшего твой окоп.
— Понятно? — кричит лейтенант.
Новенький смущенно улыбается и сдвигает на затылок шапку.
— На следующем заходе будешь сам бросать. Не растеряешься?
Солдат пожимает плечами, не переставая улыбаться. «Ну и махина, — думает он. — Намотает на гусеницу, как макаронину». Хайдукевич хлопает его по плечу:
— Чепуха!
У новенького мальчишеское розовое лицо, вздернутый нос и светлая челка. Похоже, он еще не бреется. Лейтенант трет пальцами подбородок: сам он начал бриться прошлой зимой.
Жизнь в это утро представляется Диме, как никогда, понятной, привлекательной и разумной — жизнь двадцатидвухлетнего холостяка, кандидата в мастера по боксу, перворазрядника по акробатике, гандболу и парашюту, ста восьмидесяти двух сантиметров роста, восьмидесяти килограммов, десантника, заместителя командира разведроты, временно ею командующего.
Предстоящее для Димы тоже очевидно: его, кажется, всерьез готовят на роту, потому что нынешний ее командир после госпиталя уйдет на десантный батальон. Роту Дима сделает, будьте спокойны! Тигры в беретах, львы в тельняшках, следопыты Дерсу Узала! И подбирать солдат станет лично, как он подобрал, к примеру, на прошлой неделе вот этого новенького. Дима не позволит подсовывать в свою роту простаков.
Он размышляет о будущем: отличная разведрота, парашютно-десантный батальон, академия, потом… Сколько раз давал он себе слово не залетать, но — что делать — не думать вообще человек не может, а у Димы мысли сами поворачиваются в этом направлении. И перед ним все время — пример командира полка: золотая медаль за школу, училище с отличием, разведка, академия с отличием, Красная Звезда, «За боевые заслуги», подполковник в тридцать лет! Не думать не получается.
— Хайдукевич, если твои гвардейцы в один прекрасный день ворвутся в этот кабинет, скрутят меня и принесут тебе что-нибудь с моего стола, я обещаю не только не наказать их и тебя, но поощрить перед строем всего полка. Решительность. Дерзость до неприличия. Ты меня понял.
«Да, — вечером вздыхает Дима, лежа на койке офицерского общежития. — С командиром этот номер у меня не пройдет, его моим не поломать, он сам поломает, кого хочешь».
— Что ты делаешь, бабушка твоя нехорошая! — кричит Дима. — С перепугу оторвал кольцо! Граната не взорвалась!
«Выгонят из разведки», — думает новенький.
— Я рванул, бросил, а она…
— Кто она?
— Она, — новенький рассматривает оставшееся на пальце кольцо.
— Ты пропустил танк! Теперь он давит твоих товарищей, которые на тебя надеялись.
— Да?
— Да! — зло кричит Дима. — Да!
Неожиданно для Димы солдат выскакивает из траншеи, прямо выбрасывает себя на снег, на ходу возится с чекой, метров тридцать, как спринтер, бежит за танком и уже вместе со взрывом падает лицом в перепаханную гусеницами землю.
— Видели? — кричит своим Хайдукевич. — Есть у паренька кое-что под беретом!
— Какое самое главное оружие разведчика? — спрашивает он сидящего в снегу новенького. — Знаешь?
Новенький тяжело дышит, глотает воздух и вопросительно смотрит на Диму.
— Извилины! Серое вещество мозга! Пирамидальные клетки Беца!
Новенький шапкой размазывает по лицу грязь.
«Не выгонят», — решает он. Вернуться в десантный батальон, побывав у разведчиков, он уже не может.
— Отойти всем за кювет, — приказывает Дима.
Он ложится поперек трассы, разбросав длинные ноги в зеленых бриджах, лицом в снег, неловко подвернув под себя руку, так что гранату теперь никто не видит. Лежит Дима долго, ему становится холодно и скучно, и он говорит новенькому:
— Смотри внимательно. Танкист думает, что я убит. Может, конечно, не думает, но мне все равно. Он обязательно захочет проехаться по мне. Такой плохой танкист. Враг. Но я как раз этого и жду. По крайней мере для меня так разумней, чем с последней гранатой идти на танк в рост.
На снегу лежит командир в очень красивых сапогах, по трассе идет танк. Новенький вдруг замечает, что шляпка гвоздя, на котором держалась подковка одного из лейтенантских сапог, стерлась и полумесяц ее торчит, как шпора…
Лейтенант выворачивает тело только перед самыми гусеницами, влезает под танк, вытянув вперед руки, в одной из которых теперь чернеет граната. Движения лейтенанта несуетливы и выверены, как у змеи, в какое-то мгновение вытянутое тело его очень длинное — сто восемьдесят два сантиметра плюс руки, плюс граната, — оказывается точно между гусеницами. Сверкает оторванная подковка.
