Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Не существует ничего отдельного. А связь — это Бог.
— Такое восприятие Бога кажется мне немного расплывчатым, — возражает Мартин. — Тогда можно назвать Богом наличие и действие некой силы вне мира.
— Это действительно спорный вопрос теологии, существует ли Бог в нашем мире, за его пределами или и там и там. Но гораздо важнее, верит ли человек в религию, в то, что все в нашем мире взаимосвязано, в то, что все наши хорошие и плохие поступки, так или иначе, имеют свои последствия.
Поэтому верно утверждение, что все беды проистекают оттого, что в сознании людей слишком мало религии.
В сущности, взаимосвязь существует в мире сама по себе. Но пока мы научились только все разделять. Мы не научились еще соединять. Мы расщепляем атом и превратили в развалины полмира. Теперь нам надо научиться строить атомы и новый мир. Но это способны сделать только те люди, которые видят эту взаимосвязь или, по крайней мере, верят в нее.
— Раньше мы слишком сильно погрязли в ереси и фривольности. Но мы всего лишь крайне левое крыло мировоззренческой общности, в центре которой стоит Бог.
— Несмотря ни на что, в ближайшие сто лет им надо со всех церковных кафедр говорить только о взаимосвязи в мире, а не о непреодолимой пропасти между миром и Богом.
На этом мы решили закончить нашу дискуссию, которую вели глубокой ночью, прогуливаясь взад и вперед между колючей проволокой и корпусами, полными клопов.
Потом мы легли спать.
Я тоже расположился на песке между двумя «барханами», которые насыпались с крыш соседних корпусов. Я закутал голову, оставив свободными только нос и глаза. А поскольку я снял очки, то этой ночью звезды мерцали на небосклоне особенно красиво.
К утру стало холодно. От ночной росы мы, как всегда, промокли. Каждое утро мне требовалось некоторое время, чтобы мои руки и ноги обрели прежнюю подвижность, и я мог выполнять свою работу на кухне.
Поэтому вскоре я нашел себе новое место для сна. По лестнице, стоявшей снаружи, я вскарабкался на крышу кухни, пролез в слуховое окно на чердак и расстелил на полу принесенное с собой одеяло. Вокруг меня летали летучие мыши. Однажды в окно заглянула бродячая кошка. Сквозь потолок мне было слышно, как старший повар ночной смены ругал остальных поваров, которые недостаточно усердно драили крышки котлов.
В течение нескольких недель я спал на этом чердаке над двадцатью кухонными котлами. Я не знаю, почему однажды вечером я не полез по лестнице на чердак, а остался в корпусе. На вторую ночь после того, как я перестал спать на чердаке, загорелся котел с подсолнечным маслом, которое надо было прокалить из-за неприятного привкуса.
Словно при взрыве, высокий язык пламени ударил в потолок кухни. За несколько секунд большое деревянное здание было охвачено пламенем. Всем, кто находился в помещении кухни, удалось спастись лишь с большим трудом.
Мои приятели, которые знали, что я ночую на чердаке кухни, были поражены, когда увидели меня живым и здоровым.
После этого случая я задумался, не стоит ли мне как-то изменить свое поведение.
Но ничего нельзя было изменить. Так пусть все идет, как и прежде.
Глава 41
Я радовался, что теперь могу переносить мешок весом семьдесят килограммов с кухонного склада к котлу и не падаю под его тяжестью.
Я также радовался, что после большого пожара меня перевели на маленькую кухню.
А когда готовилась отправка на работу за пределами лагеря очередной партии военнопленных, в которую должны были включать и работников кухни, я снимал белый кухонный фартук, надевал китель и просто исчезал.
— Где ты, собственно говоря, пропадаешь? — сердито набрасывался на меня староста корпуса, так как он лично отвечал за то, чтобы на заседание медкомиссии являлись все, кто спал в его корпусе, включая и работников кухни.
— Я был в активе! — отвечал я в таких случаях. — Я вообще не знал, что проходило заседание медкомиссии.
— Что?! Ты был в активе! Тебя там тоже искали!
— Извини! Когда меня вызывают в актив, я не могу указывать товарищу Ларсен на то, сколько времени ей следует обсуждать со мной тот или иной вопрос!
В то время, когда проходило заседание медкомиссии, отбиравшей людей для рабочих бригад, я по приказу фрау Ларсен сидел в маленькой комнатке, в которой обычно жил староста актива.
Сквозь тонкие перегородки я слышал, как взволнованные старосты корпусов бегали по территории лагеря, разыскивая людей для отправки на работу. Но это меня почти не трогало! Я взял книгу, которую староста актива оставил в изголовье своей кровати. Какая-то богатая дама описывала свои любовные похождения. Я немного полистал книгу, но блохи меня просто доконали. Они словно с цепи сорвались и искусали мне все лодыжки.
Конечно, фрау Ларсен не имела права прятать военнопленных от медкомиссии.
— Это как в каком-нибудь детективе! — иногда говорила она мне и находила это весьма увлекательным.
— Мне самому интересно, что же будет дальше! — отвечал я.
— Самое главное, чтобы вас отсюда никуда не отправили. Вы уже собрали достаточно фактического материала для своей книги. Вам совершенно ни к чему новые приключения. Надеюсь, вы понимаете, что было бы чистым самоубийством рассказывать кому бы то ни было, что вы собираетесь написать книгу.
Когда я стоял на коленях на горячей кирпичной кладке и, обливаясь потом, скреб очередной котел, действительно все происходящее напомнило мне дешевый бульварный роман. Разве все миллионеры не начинали свою карьеру с чистки котлов и мытья тарелок?
Но это, конечно, шутка. Кто мог тогда знать, чем все закончится!
Например, у Мартина карьера не складывалась. Зато повезло Курту, аудитору крупных концернов и осторожному отцу семейства, который любил шутить на манер французских философов. Он уехал в Германию с первой группой курсантов. В школе для них устроили прощальный ужин с торжественными речами, на котором подавали жаркое из свинины, правда, свинья оказалась супоросной. Курт уехал и вскоре прислал из дома открытку на бланке Международного Красного Креста.
Фридель Каубиш, обершпик с бледным лицом профессора, тоже уехал домой.
Многие антифашисты, принявшие присягу, уехали на родину.
Даже бывший эсэсовский капитан уехал домой антифашистом.
Но Мартин и многие другие должны были остаться.
Этих новоиспеченных курсантов, которым раньше запрещали даже разговаривать с пленными из лагерной зоны, так как среди тех якобы было слишком много фашистов, теперь самих поселили в лагерной зоне. Школьные корпуса надо было освобождать для новой партии антифашистов.
Те, кто уже видел себя бургомистрами в городах и селениях русской зоны оккупации Германии, теперь устремились в лагерную зону.
Но им удалось заполучить всего лишь несколько мест поваров. Однако, прежде всего, они выразили желание направлять на кухню собственного дежурного, который «наконец должен позаботиться о том, чтобы на кухне царили подобающие порядки!».
— Еще чего! — отбил атаку конкурентов существующий лагерный актив. — В этом лагере на страже закона стоят антифашисты, принявшие присягу. Но, так и быть, своего дежурного вы тоже можете назначать!
— Хочешь еще порцию каши, камрад? — спросил я дежурного от новоиспеченных антифашистов.
— Я хочу только то, что мне положено! — с гордым видом заявил тот, однако тотчас жадно набросился на еду. Очевидно, от антифашистского сознания, что находится в «богатейшей стране мира».
— Сколько порций ты ему дал? — спросил вечером Филипп.
— По три полных миски в завтрак, обед и ужин!
— Это хорошо! — удовлетворенно заметил Филипп.
Все осталось по-старому. Только вот старый актив, крепко державший власть в своих руках, сказал о том корпусе, где разместили недавно принявших присягу курсантов, которых обманули с отправкой на родину:
— Там сидит большинство фашистов!
— Сначала докажите, что вы антифашисты! — бросил им в лицо один из преподавателей школы, который проводил у них собрание по поводу того, почему они не могут сразу поехать на родину.
И многие из них погибли точно так же, как погибали самые обыкновенные пленные.
— Вот что они имеют от своей присяги! — издевались те, кандидатуры которых были сразу отклонены в школе.
И мне тоже показалось, что был некий смысл в том, почему я тогда не вошел в левую дверь, где товарищ Ларсен с улыбкой обеспечил бы мне поступление в школу. Я не сопротивлялся, когда судьба сама направила меня в правую дверь. Туда, где мою кандидатуру отклонили.
— Вот видишь! — сказал я Мартину, подсмеиваясь над самим собой. — Можно размышлять неправильно или совсем не думать и все-таки поступить верно. И можно мыслить верно и поступить как задумал, а в итоге получится, что поступил неправильно.
