Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Чтобы перевести дух, присаживаюсь на несколько минут под огромную ель. Чистое безумие, что я плутаю здесь в темноте только потому, что решил обязательно сегодня попасть домой.
Прислоняюсь спиной к стволу ели. Но в воздухе совсем не пахнет смолой и лесом. Только дождем и гнилью.
Я сижу и говорю себе: каждый человек постоянно совершает одни и те же ошибки.
Потом я поднимаюсь и двигаюсь в сторону слабой полоски света. Через некоторое время я замечаю, что зашел в болото.
Ну вот, не хватало только, чтобы я утонул в какой-то луже в пяти километрах от родного дома, после того как выдержал четыре года в русском плену!
Но как же это банально, что я заблудился. Конечно, я хотел бы рассказать: «Ну, подумаешь, разве это трудности! Если поезда нет, мы идем пешком! Что вы думаете, нам и не такое приходилось переживать в России!»
В конце концов я выхожу на свет. Но оказывается, что это всего-навсего снова Ханенклее.
Вхожу в один из отелей. Разве я не должен спросить в гостинице: «Есть ли у вас свободный номер на эту ночь?» Но у них действительно нет ни одного свободного номера. У них пока работает только ресторан.
— Если вы не найдете свободного номера, в любом случае возвращайтесь сюда! — советует мне один из посетителей ресторана.
Я не переживаю из-за того, что, возможно, не смогу найти свободного номера. Я не переживал и тогда, когда блуждал по ночному лесу.
Но все-таки это довольно тягостно.
Поэтому я искренне радуюсь, когда посетитель из первого ресторана говорит:
— Ну, вот и отлично! Я позабочусь о том, чтобы вы еще сегодня попали к себе домой!
Я вешаю свою промокшую русскую телогрейку на крюк стоячей вешалки рядом с элегантным женским пальто.
Я сижу за маленьким круглым столиком, на котором стоит тарелка с бутербродами.
— Но у меня нет продовольственных карточек! — говорю я.
— Это не важно! — заверяет меня случайный знакомый.
Несколько отдыхающих на горном курорте стоят у стойки бара.
А почему бы, собственно говоря, им не стоять у стойки бара и не пить! Вот точно так же кто-то стоял у стойки, когда я корячился на лесоповале в России. Как все это странно. Как по-разному может заполняться наше время!
Но курортники, стоящие у бара, не удивляются мне. Ведь в Германии все по-другому. Как и прежде, без всякого смысла. И гость, который меня пригласил, не пристает ко мне с расспросами, почему я такой грязный и измученный. И это мне нравится.
— Послушайте! — говорит он. — Сейчас я отвезу вас к одному знакомому британскому офицеру. Потом мы отвезем вас домой!
— Это удобно? — спрашиваю я.
— Я обо всем позабочусь!
Я мысленно представляю себе, как обрадуется моя мать, когда я вскоре постучусь в ее окно. Они ведь должны быть дома? Мы выходим из ресторана, где висит такая красивая люстра, на улицу.
Я сажусь в машину, и она слегка покачивается, когда я ставлю ногу на подножку. Всего лишь минуту слышен шум мотора. Потом мы входим в помещение, где тоже висит красивая люстра.
Нас встречает британский офицер в короткой летной кожанке. Тучный, однако крепкий и подтянутый. Тоненькая ниточка усов.
Он интересуется, ждет ли меня мать сегодня вечером.
Нет.
В таком случае я мог бы задержаться на часок, говорит хозяин дома и вращает ручку настройки радиоприемника. Немного музыки.
Сначала разговор не клеится. Так, общие фразы. Мы пьем чай. Я ем сухое печенье. Играет приятная музыка.
Нет, я чувствую себя вполне уютно в этом кресле. Меня нисколько не смущает, что я сижу здесь в грязной русской форме.
— Чем занимается Джо? — спрашивает англичанин.
— Простите, не понял?
— Англичане называют Сталина дядюшкой Джо. Что делает Сталин? — поясняет мой новый знакомый.
Я смеюсь и поудобнее устраиваюсь в мягком кресле.
— Джо очень сердится на вас!
Британский офицер в летной форме некоторое время раздумывает, не поискать ли ему другую мелодию по радио.
— Ну что же, поживем — увидим! — говорит он.
Конечно, как британский подданный, он не уполномочен говорить это. Он не уполномочен, как британский подданный, дарить мне подарки. В соседней комнате для меня приготовлено несколько плиток шоколада, голубая спортивная рубашка поло, пять пар носков, лезвия для бритья и многое другое. Это подарок человека, который может войти в положение ближнего.
— Ничего не надо говорить. И не благодарите. И никому об этом ни слова. Некоторые могут расценить это как пропаганду! — говорит мне немец, который привез меня сюда.
— Ну хорошо! — говорю я. — Это действительно просто чудо! Но если вы так считаете…
И я думаю, что повсюду в мире люди хотят говорить и делать то, что им подсказывает их сердце. И часто они так и поступают. Независимо от того, совпадает ли это с их инструкциями или нет. Я хотел бы только знать, наступят ли когда-нибудь такие простые времена, когда каждому человеку доброй воли не надо будет делать ничего другого, кроме добра, самого обычного добра.
Но пока такого нет и в помине.
В коридоре я складываю все подарки в вещмешок.
Когда я снова вхожу в салон, хозяин дома уже опять наполнил коньячные рюмки.
— За ваше здоровье! — поднимает он свою рюмку.
Вот таков он, конец войны. Наши подразделения расформированы, и мы снова становимся сами по себе.
Как же прекрасно быть одиночкой! Ведь это мир!
В одиночку мы должны возвратить то, что потеряли все вместе: уважение к нам самим. Ничего не ждать от других! Ничего от великого общего дела!
Может быть, так мы легче всего выясним, кто с нами, а кто нет.
Совершенно верно: быть одиночками, пока сохраняется мир.
Уже два часа ночи, и вот я еду в машине с британскими номерами по лесу.
Британский офицер в летной форме сидит за рулем.
Тот самый немец, который пообещал доставить меня домой, тихонько напевает песенку, которую я никогда прежде не слышал.
«Дворники» едва справляются с потоками дождя, бегущими по ветровому стеклу.
В нашей машине царит такое настроение, какое бывает при праздновании Нового года в открытом море.
И хорошо, что я не растроган. Хотя, в конце концов, это совсем не мелочь — вернуться домой после стольких лет разлуки!
Вот мы уже спускаемся с горы. Сейчас будет крутой поворот перед большим прудом. Здесь мне знаком каждый дом.
— Теперь направо! — подсказываю я.
Вот он, родной дом. Я выскакиваю из машины. Дергаю калитку, но она заперта на крючок из проволоки.
Чтобы не терять время на возню с крючком, перепрыгиваю через забор. Одна прогнившая планка с громким хрустом ломается. Стучу в окно. В первое же попавшееся окно.
Оказывается, что это то самое окно, которое мне было нужно. Я слышу испуганный голос:
— Что вам надо?!
Я что-то говорю. Кричу срывающимся голосом.
Вижу за стеклом лицо. Лицо старушки.
Моя мать.
Была темная ночь. Но она сразу узнала меня.
Примечания
1
Перевод В. Левика.
2
Сикоз — гнойное воспаление волосяных мешочков у мужчин в области бороды и усов.
3
Перевод К. Лукьяненко.
