Степан Злобин - Пропавшие без вести
А в самом деле, они ли виновны в том, что случилось? Баграмов видел, как беззаветно они сражались с превосходящими силами врага. Как же могло получиться, что тысячи бойцов Красной Армии оказались охвачены развалом? Откуда взялась паника?
Панике не подвергался отдельный боец. Паникой не были охвачены ни соединения, ни армейские части. Пока сохранялся в порядке организм армии, пока деятельность ее мозга — управления — не нарушалась, полки, батальоны и роты были способны стоять и стояли в самых тяжелых боях. С отвагою и сознанием долга до последнего человека стояли они, и этот последний нередко сражался один против целого взвода, пока не погибал…
Панике поддавалась дезорганизованная человеческая масса, если нарушалось управление и связь, если враг наседал, а приказа к отпору или отходу не было. Под ударами врага масса, не руководимая командованием, впадала в растерянность именно потому, что она была слишком велика, чтобы самоорганизоваться. Стадное смятение охватывало тысячи людей, они бежали, как им казалось — спасая каждый себя, и гибли под пятою организованного врага.
Но достаточно было группе в десять — двенадцать человек отбиться от этой смятенной толпы, как заразный психоз, называемый паникой, ослабевал. Тогда старший или более сильный волей и опытом брал в свои руки инициативу. Его поддерживали, ему подчинялись не только с охотой, но даже с жадностью, — возрождалось отделение бойцов, затем возрождались взвод, рота… Это было инстинктивное ощущение силы коллективного принципа. Умы начинали работать спокойнее и целеустремленнее. Люди опять становились бойцами, охраняли друг друга и защищали друг другу жизнь. Направление их движения было уже не растерянным метанием; оно приобретало осмысленность. Буква военного устава вдруг заново выступала в сознании бойца ярко, со всей возможною выпуклостью. Она ощущалась уже не заученной догмой, а элементом военной теории и руководством к действию…
«Из таких разрозненных групп с течением времени, — может быть, очень скоро, — сложатся крупные партизанские отряды, способные к мощному сопротивлению», — думал Баграмов, пробираясь по следу Климова.
Отряд молча двигался через лес, тщательно обходя большие поляны, стараясь мгновенно пересекать дороги и держаться в зарослях. Несколько раз им попадались места вчерашних боев, иногда довольно большие группы убитых красноармейцев, видимо сражавшихся здесь до последнего. Их трупы валялись неубранными, с вывернутыми карманами, разутые… Впрочем, убитые немцы тоже были еще не все похоронены.
Черные тени деревьев настораживали бойцов. Временами они застывали на месте и ждали, не двинется ли, не шевельнется ли черная, зловеще застывшая фигура, которая на поверку оказывалась кустом… Хотелось курить, но Климов решительно запретил курение ночью.
Переходя одну глухую дорогу, отряд наткнулся на мертвую вереницу легковых и грузовых автомашин, которые стояли одна за другой, в порядке движения. Видимо, машины остановились, попав в засаду. Водители были убиты, некоторые из них, на ходу пораженные фашистскими пулями, так и продолжали сжимать «баранки» окоченевшими пальцами. Рядом с водителями в кабинах и в кузовах машин находились убитые командиры, красноармейцы, несколько женщин в военной форме. Много трупов лежало в канавах и на дороге — эти, видно, успели выскочить из машин и погибли в бою, отбиваясь от наседающего врага… Возле машин были разбросаны опустошенные чемоданы и вещевые мешки. На одном грузовике бойцам удалось, однако, найти несколько банок консервов, запас колбасы, хлеба и сахару. Шедшие много часов без пищи, они набросились на находку. Она давала новые силы для быстрого и тяжелого пути.
Идти было холодно. Переходя ручьи и болота, все промокли, издрогли.
Перед рассветом, выбрав в лесу один из многочисленных «дзотов» с широко просматривающимися подходами через большую вспаханную поляну, отряд занял его на отдых.
Несмотря на отступление Красной Армии в течение всего лета, народ верил в ее силы, в то, что враг будет отсюда отброшен. Видимо, с такой уверенностью и подняли зябь колхозные пахари на этой обширной лесной поляне…
Как и во все время пути, сюда доносились далекие выстрелы, взрывы гранат, но можно было понять по звукам, что это лишь небольшие стычки немцев с отрядами, которые вот так же пытаются вырваться из окружения. Сплошного гула, характерного для фронта, не было слышно…
Никто еще не успел заснуть в дзоте, когда часовой заметил в лесу движение численно превосходящего отряда и поднял тревогу. Все пристыли к своим боевым местам, но не открывали огня: может быть, «пронесет»… Два человека отделились от приближавшегося отряда и решительно направились через поляну.
— Вот тут блиндажик мы присмотрели, товарищ капитан, не блиндаж, а патент на комфорт! — с облегчением услышали русскую речь Баграмов и Яша.
— А блиндажик-то занят, товарищи! — громко сказал Баграмов.
— Здрасьте, как из яичка вылупились! — проворчал тот же голос. — Когда же вы поспели? — спросил он.
— Не поспела кошка умыться, как гости наехали! — шутливо ответил какой-то боец из отряда Баграмова.
— А сколько у вас народу? — спросил второй голос, принадлежавший, видимо, тому, кого боец назвал капитаном.
— Нас восемь человек, — выйдя из дзота, сказал Баграмов, приветливо взглянув на мелкорослого, курносого малого с добродушным чубом из-под пилотки и с капитанскими знаками на петлицах. — Товарищ капитан, разрешите к вам присоединиться? — обратился он, не теряя времени.
Еще раньше, советуясь, Баграмов и Климов договорились влиться при первом случае в более крупный и организованный отряд.
— Нет, нет, не разрешаю! — со злостью взъерошился капитан, сразу утратив вид «доброго курносого малого».
— А почему? — спросил Баграмов, слегка растерявшись от этого жесткого отказа.
— В такой обстановке я не могу принять к себе больше ни одного человека.
— У нас на восемь бойцов семь автоматов и три ручных пулемета, — пытался соблазнить капитана Баграмов: ему казалось надежнее идти с опытным командиром, привычным к ориентировке, тем более в тылах противника.
— Я веду бойцов не прорываться, а пробираться. Наша задача — незаметно проскочить через фронт. С восемью бойцами я взялся бы восемь раз перейти туда и обратно. У меня шестьдесят, а это уже слишком много, зато они все бойцы моей разведроты, я знаю их, как одного… Мой совет — идите самостоятельно, а не то ищите других товарищей. Их много, и все, как бараны, сбиваются в стадо. Воображают, что больше — лучше…
Отряд капитана расположился невдалеке вдоль болотца, расставив свое охранение.
Баграмов и Климов подумали, что капитан, может быть, по-своему прав, когда узнали, что он со своей разведротой успел без боя пройти уже около ста километров. Их все же порадовало соседство разведчиков. Они рассчитывали, что если высланная капитаном разведка найдет переправу, то ею сможет воспользоваться также и их группа.
В ясном и теплом затишье Баграмов с товарищами отдыхали после напряженного ночного пути. Баграмов проснулся чуть за полдень. По лесу слышались голоса птиц. С неба доносилось воющее гудение вражеских самолетов, да время от времени раздавались отдаленные звуки ружейной и автоматной стрельбы, по которым было немыслимо угадать, с какой стороны ждать опасности.
Среди красноармейцев с начала войны укрепилось представление о том, что фашисты боятся русских лесов, в которых и после захвата широкой территории оставались большие скопления вооруженных красноармейцев. Немцы действительно избегали углубляться в леса, но коль скоро поняли, что именно здесь скрываются те, кто взрывает мосты, минирует дороги и обстреливает колонны машин, им поневоле пришлось выделить специальные части для прочесывания лесов… Не имея точных карт, гитлеровцы предпочитали производить прочесывание именно в дневные часы.
Часа три за полдень стрельба в лесу раздалась неожиданно близко. Баграмов разбудил Яшу, и они послали для связи бойца к суровому курносому капитану, чтобы договориться о совместных оборонительных действиях в случае стычки с фашистами.
Из своего можжевёла и молодого ельника минут двадцать спустя они наблюдали, как их связной пробирался уже обратно краем болотца, припадая под начавшими долетать и сюда фашистскими пулями.
Связной сообщил, что капитан со своей разведротой минут уже за двадцать до его прихода ушел, оставив на месте дневки только заслон из станкового и ручного пулеметов да ротного миномета — всего шесть бойцов…
— По-моему, Емельян Иваныч, порядочный человек так, не предупреждая соседей, не снимется и не уйдет, — сказал Яша Баграмову.
— А что мы ему, Яша? — отозвался Емельян.
— Ну как это «что»?! — возмутился политрук. — Если даже не фронтовые «соседи», то советские люди, которых он недостойной хитростью заставил остаться для прикрытия своего отхода… Если бы не было нас, то своих он оставил бы не шестерых, а не меньше двенадцати…
