Степан Злобин - Пропавшие без вести
— Не повезло вам, Гурий Сергеич! А что же делать, Борис, как же тут без операции? — устало сказал Варакин. — Давай на стол.
Кто-то доложил, что пришли санитары с носилками из блиндажей.
— Женя, займись эвакуацией, — приказал Варакин. Крючков и Борис Головин остались при нем ассистентами. Чебрецов снова уже лежал на столе. Все черты его заострились.
— Да, резко осунулся! Пожалуй, Борис действительно прав, — задумчиво произнес Варакин. — Маску!
Фронт ревел рядом, но погруженный в работу Варакин почти не слышал его звуков. В его руках была жизнь человека, сраженного при защите родины. От его искусства и знаний зависело сейчас удержать эту жизнь в теле воина. Оказалось, осколок порвал в трех местах кишечник, прежде чем врезался в кость тазобедренного сустава. Операция была кропотливой.
Женя Славинский вошел в палатку после отправки транспорта раненых.
— Разгрузился, — сказал он. — А новых прибыло сорок… И еще прибывают… Слышите, что там творится?!
— Займитесь прибывшими. Не мешайте, — сделал резкое замечание Варакин, как будто грохот разрывов, выстрелы, дикий рев всего переднего края его не касались.
— Приказано срочно менять дислокацию, — заикнулся Женя.
— Менять дислокацию? — переспросил Варакин. Он поднял глаза и опять отвернулся, словно забыл о переданном приказе.
Славинский выскочил.
— Сулему! Салфетки! — требовал Варакин. — Зашивать не будем, заложим тампоны…
Пулеметы рычали нетерпеливо, грызлись где-то тут рядом. Казалось, в двух сотнях шагов раздалось «ура» атакующей пехоты, разрывы гранат…
— Приказ немедленно отходить! — крикнул Славинский, опять появившись в шинели.
— Вы понимаете, что говорите?! — в бешенстве закричал Михаил.
— Я говорю — приказ! — настаивал Женя.
— А я говорю — операция! Вон отсюда!
Варакин работал, закусив губы, молча, методично, сосредоточившись весь на деле.
За брезентом палатки раздались выстрелы из винтовок и пистолетов. Крики… Удары гранат, еще и еще…
Варакин заметил смятение своих ассистентов. Руки у них дрожали.
— Спокойнее! Вы на работе, товарищи, — строго сказал Варакин.
— Hande hoch! — ворвался в палатку пронзительный возглас за спиной Михаила.
Оба его ассистента подняли руки. Но Варакин закладывал в это время в брюшину тампоны и был весь погружен в работу.
Немец, ворвавшийся в операционную, обежал вокруг стола и направил автомат на Варакина.
— Hande hoch! — снова скомандовал он.
— Ich habe keine Zeit fur «Hande hoch». Ich rette ein Menschenleben. Ich bin Arzt,[8] — ответил Варакин, продолжая дело.
Фашист на мгновение растерялся, но вдруг повернул ствол автомата в голову Чебрецова и дал очередь.
С лицом, искаженным бессильной ненавистью, Михаил сжал кулаки.
— Nun, lieber Herr Arzt, haben Sie jetzt Zeit fur «Hande hoch»?[9] — ухмыльнулся гитлеровец и перевел автомат на Варакина.
Михаил растерянно посмотрел на свои окровавленные руки и медленно поднял их…
— Verfluchtes Schwein![10] — рыкнул немец и ударом автоматной рукояти в лоб сбил Михаила с ног…
Глава шестнадцатая
От роты, сражавшейся вместе со взводом охраны моста и заградительным отрядом, уцелело всего восемь человек, включая политрука Климова и писателя Баграмова.
Отстреливаясь от гитлеровцев, занявших господствующую высотку, эти восемь человек ускользнули в скрытый кустарником лог, который тотчас же был настолько засыпан немецкими минами и залит огнем пулеметов и автоматов, что невозможно было со стороны представить себе, чтобы кто-нибудь остался там жив.
Но из всех восьмерых никого даже не ранило. Переползая, в сумерках они ушли к северу от шоссе, в прибрежный кустарник, который их вывел сперва в чащобу мелколесья, а затем — в довольно густой и обширный лес, изрытый неиспользованными блиндажами. По начальному стратегическому плану здесь, видно, готовилась защита подступов к водному рубежу. Это место должно было стать предпольем вяземской обороны. Оказалось — не суждено.
В лесу стемнело. Выбившиеся из сил защитники моста добрались до воронки тяжелой фугасной бомбы, свалились в нее один на другого, и несмотря на голод, на то, что к вечеру вокруг разгорелся бой, все они крепко заснули, даже не выставив охранения…
Политрук Яша разбудил Баграмова уже глубокой ночью. Что это была за ночь! Со всех сторон ревела она грохотом и рычаньем моторов. В лесу, в их яме, было темно, но земля непрерывно дрожала, и листья с деревьев сыпались сразу охапками.
— Баграмов, ты слышишь, что там творится?! Ни черта не пойму! — шептал Яша. — С юга, у Чебрецова, что ли, такой страшный бой, да что-то к нам слишком близко, или сюда от шоссе отжали они Чебрецова?! И на западе явно дерутся… Значит, и там давят. А вот с востока я ничего не могу понять. По-моему, танки ходят уже по нашему берегу… Ты слушай-ка лучше, Баграмов. Вот! Слышишь?!
Баграмов прислушался. Со стороны реки явно ревели танковые моторы. Неужели у берега немцы?
— А может, там наши… — сказал он.
— Черт знает что! Откуда у наших появятся танки? В первую ночь все пожгли, — возразил Яша. — До утра нам, видно, не сунуться. И разведку не вышлешь — заблудится. А нас и так-то уж…
Они решили ждать до утра.
Едва рассвело, они двинулись. Самый оживленный бой шел теперь от них далеко к югу. Разведка определила, что линия обороны исчезла. Значит, за ночь дивизия Зубова или была разбита, или вынуждена была отступить.
— Так что же, выходит, что все прорвались, а мы остались у фашистов в тылу? — с отчаянием спросил Баграмов.
— Да, ведь так получается, Емельян Иваныч! — сказал политрук. — Пожалуй, если мы переправимся тут через речку, то сможем Сычевскими лесами продвигаться в сторону Гжатска или Сычевки…
Они попытались пробраться к берегу, но чуть не нарвались на ближайшей поляне на фашистских солдат…
Приходилось чащобой леса, оврагами, глушью выбираться сначала на запад, обходя опасную зону скопления гитлеровцев, а там уже, севернее прежних позиций Зубова, поворачивать на восток и искать речной переправы…
У Яши была отличная карта, та самая, по которой он размечал расположение частей, когда, по заданию Муравьева, собирал отовсюду политруков для организации пунктов формирования. Пока было светло, они наметили путь. Бойцы, побродившие тут в эти дни достаточно, отчетливо представляли себе местность и помогали полезными советами…
Восьми человек для вынужденного боя со случайной фашистской разведкой могло, пожалуй, хватить. Однако разумнее было избегать всякой встречи с немцами. Они подсчитали, что на каждый из трех ручных пулеметов у них приходится по четыре запасных диска. Без особых усилий в окрестных лесах можно было найти и еще. У пятерых были в руках ППШ. Гранатами они были более чем обеспечены. За день они несколько отдохнули, а к ночи выступили в поход.
Этот лесной поход такой малой группой напоминал Баграмову далекие дни гражданской войны, когда он четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкой, пристав к ревкомовскому отряду матросов-балтийцев, принимал участие в борьбе с бандой белых офицеров, переправлявших оружие для подготовки кулацкого восстания.
Тогда война была совершенно другая: винтовка да пулемет, маузер да наган, да еще граната — вот было главное оружие сражавшихся сторон…
Так же, бывало, крались они по лесу, чтобы выследить беляков. Однажды после короткого боя им удалось захватить целый склад в десяток пулеметов, полсотни винтовок и десятка два револьверов с припасами, сложенные в лесной яме под корнями старого дуба…
Вот так же тогда они, крадучись, слушали лес, как охотники пробираясь в чаще, на каждом шагу ожидая белогвардейской засады…
«Вот так же!» — вспоминал Баграмов, прислушиваясь к ровному шуму леса.
Это уже был не густой и могучий «зеленый шум». Шелестящая сухость осени проникла в его тона, война ощипала лес. Шум был сухой и жидкий…
По лесу слышалось движение, треск сучьев под ногами таких же случайных отрядов, которые направлялись тоже к северо-востоку. Иногда небольшая группа бойцов во мраке вплотную сталкивалась с такой же группой. Они проходили таящейся, рыскучей походкой. Отряды красноармейцев, сближаясь, пугались одни других…
Бродя по лесу, встретившись несколько раз с такими группами, Баграмов чувствовал и видел, как все эти разрозненные бойцы потрясены тем, что не сумели сберечь свою армейскую организованность и боевое единство — залог боеспособности, как будто сами они были тому виною.
А в самом деле, они ли виновны в том, что случилось? Баграмов видел, как беззаветно они сражались с превосходящими силами врага. Как же могло получиться, что тысячи бойцов Красной Армии оказались охвачены развалом? Откуда взялась паника?
