Игорь Акимов - Дот
— Я узнал об этом деле всего пару часов назад, — сказал наконец полковник. — Господин генерал сам выбрал вас, майор, в исполнители. И сказал, что сам введет вас в курс дела.
Он взглянул на господина генерала. Господин генерал кивнули.
Если честно — майор Ортнер все еще переваривал удар, все еще гасил его в себе, поэтому думать четко и ясно пока не мог. Все силы пока шли на то, чтобы не показать смятения в душе. Но ведь когда-то это должно было случиться! — внушал он себе. Не сейчас — так через неделю, через месяц. И не мне идти в атаку, — так чего ради я уже хороню себя? Ну не получится… скорей всего — не получится… Я не представлял, как это будет; по мнению дяди — процедура техническая: побывал на фронте, непосредственно участвовал в боевых действиях, отличился (или начальство представит дело так, что отличился), получил на грудь знак боевого отличия — и все! можешь участвовать в этой войне дальше, но настоящая война для тебя уже закончилась! мяч примет дядя, а уж он постарается довести мою игру до победы…
Так это представлялось…
Сложилось иначе.
Перед внутренним взором опять возник холм и дот… вспомнилось давешнее впечатление об идеальном качестве позиции… Ничего у меня не выйдет, подумал майор Ортнер. Я знаю, что не выйдет. Поэтому моя задача — выиграть время. Имитировать деятельность, выигрывая время, пока наконец бомберы не получат эти треклятые тяжелые бомбы. Нашей армии дот стал поперек горла; выигрывая время, я вынуждаю втягиваться в эту историю все новых людей, все новые инстанции; круги будут расходиться, ответственность — делиться на всех… Если господин генерал думают, что всю ответственность свалили на меня… Ну-ну! Оне еще получат свое, быть может — от самого фюрера. Вот тогда и поглядим, кому из нас достанется более горькая пилюля.
Самое главное (майор Ортнер об этом не думал — он это знал, это было фундаментом его поведения; как говорится: в этом все дело), — самое главное, что возможная неудача и карьерный тупик не очень огорчали майора Ортнера. Напомним: к военной карьере он был равнодушен. Он плыл по течению. Куда вынесет. Юношеская мечта (роман с Музой) рассеялась как мираж, попытки придумать что-нибудь взамен не удались — и это сделало его философом. Не получится с дотом — все равно как-то будет. За последние годы майор Ортнер привык, что кто-то за него направляет его жизнь. Он этому не сопротивлялся. Во-первых, ему нечего было предложить взамен, а во-вторых — это ведь так удобно…
Сейчас он неторопливо переводил взгляд, смотрел то на господина генерала, то на полковника. Думал: не вам решать мою судьбу. Душу помаленьку отпускало. В голове пока был сумбур, но уже началась кристаллизация. Он чувствовал: еще немного — и все прояснится, и смогу соображать.
Чтобы выиграть еще несколько секунд — спросил:
— Гауптман Клюге… — Майор Ортнер сделал вид, что пытается припомнить. — Не слышал… Можно узнать — каков он в деле?
— Вилли Клюге — лучший артиллерийский офицер в приданном нашему полку дивизионе, — сказал полковник. — Снайпер. И комендоры у него опытные. Для них это третья война.
Слово «снайпер» стало именно тем кристаллом, который превращает мутную рапу в прозрачную жидкость со слоем кристаллов на дне. Каждый отчетлив, бери любой.
— Мне понадобятся лучшие стрелки, — сказал майор Ортнер. — Самые лучшие.
— Снайперы есть в каждой вашей роте, — медленно сказал полковник. Это был не отказ, но резонное замечание.
— Я пока не испытывал их, — сказал майор Ортнер, — но не думаю, что на общем сером уровне…
— Вы их получите, — кивнул полковник.
— Позвольте подчеркнуть: самых лучших.
Полковник мельком взглянул на господина генерала — и опять уставился на майора Ортнера.
— Я вас понял, майор. Обычно я понимаю с первого раза.
— И еще: мне нужны хорошие разведчики. Не назначенные в разведку, а специалисты. Профи.
Полковник кивнул.
— Я хотел бы получить их немедленно, — сказал майор Ортнер. — Во всяком случае — через час они должны быть в расположении моего батальона.
Полковник усмехнулся, но удержался от комментария и опять кивнул.
— Мне нравится, майор, как быстро вы адаптировались к задаче, — сказали господин генерал.
Удивительное дело: банальная, пустая фраза, — но она смыла все кристаллы. В голове опять была пустота.
Майор Ортнер встал.
— Похоже, — сказали господин генерал, — у вас уже есть план?..
Вопрос был задан таким образом, что на него можно было не отвечать.
— Тяжелые бомбы, — напомнил майор Ортнер.
— Я помню, — сказал генерал. Он сложил карту и протянул ее майору Ортнеру. — Пользуйтесь. Очень рассчитываю на ваш успех.
Можно было просто отдать честь и выйти; пожалуй, так было бы лучше всего; но ведь между майором Ортнером и господином генералом… даже и не передашь словами то противостояние, которое было между ними. Оно было на уровне чувств, на уровне собачьего нюха. Оно никуда не делось. Может, у меня уже никогда не будет другого случая, подумал майор Ортнер, вспомнив о смерти, и все-таки не удержался, все-таки произнес:
— Успех… Если б он только от меня зависел!.. — Майор Ортнер все же подавил в себе иронию и взглянул прямо в глаза господину генералу. — Как утверждал великий Мольтке: всегда побеждает судьба.
Разведчики ему понравились. Они были уже в камуфляже, даже на касках камуфляжные колпаки, автоматы обмотаны такими же тряпицами, ни одна металлическая деталь не блестит, на ногах вместо солдатских сапог высокие ботинки из телячьей кожи. По тому, как они вошли неслышно, можно догадаться, что и подметки у них мягчайшие. Мешковатый камуфляж делал их более массивными, чем они были на самом деле, но и так видно, что парни крепкие. Лица… В лице разведчика всегда есть нечто, отличающее его от обычного солдата. На фронте каждый солдат ходит по краю; даже когда он не помнит о смерти, его подсознание чувствует ее присутствие, — и это видно по его глазам, по зажатости, по неосознанному стремлению стать маленьким и незаметным. Его бравада — это протестная реакция, не более того. Он пытается убедить — прежде всего себя, — что он прежний, такой же, каким был до того, как попал на фронт. А разведчик — настоящий разведчик — уже перешел черту. Он вычеркнул смерть из числа критериев. Как альпинист — или возьмем еще острее — как скалолаз, по собственному желанию рискующий жизнью, как парашютист, как горнолыжник, стремительно проносящийся между деревьев, — разведчик (когда он в деле) воспринимает жизнь столь обостренно, это такой форсаж! — что потом, кажется, никакого спирта не хватит, чтобы его душа расслабилась, а тело смогло заменить перегоревшие предохранители и опять наполнить пустой аккумулятор. Но пройдет несколько дней — и он ощутит неясную тоску, какую-то пустоту, недостачу. Он ощутит пресность окружающей жизни, серость ее. Он бы смирился с этим, но ведь он знает, что рядом, в нескольких сотнях метров отсюда, за минным полем и колючей проволокой — совсем другой мир. Не внешне другой, а в твоем восприятии, в твоем переживании его. Ах! лежать под кустом в двух шагах от мирно беседующих врагов… и чтоб один из них, докурив сигарету, отошел к кусту и помочился на тебя, продолжая через плечо говорить что-то забавное своим приятелям, а ты представляешь, как через час или два, когда он выйдет из блиндажа один, неторопливо проведешь по его шее ножом, и как при этом скрипнут (ты это услышишь не ухом, а ладонью, в которой держишь нож), рассекаемые лезвием хрящи его глотки…
Смерть… Что смерть? — она всегда рядом, даже и не на войне. Она является, чтобы освободить твою душу от тела; именно так: дать душе свободу. Мы цепляемся за жизнь только потому, что привыкли к ней. Ну и конечно же — страшно. Страшно — как все непонятное. Но стоит осознать, что жизнь — это миг, а смерть… возможно — это тоже миг, вот такая дверь, возможно — в жизнь новую… кто знает…
Майор Ортнер взял керосиновую лампу, чуть повернул колесико. Фитиль выдвинулся, света стало больше, и он опять вспомнил, что не попросил хозяйку вымыть пузатое стекло. Вот: ведь была мысль, что может быть никогда больше не вернусь сюда. А раз не вернусь — то какая разница, когда отмоют это стекло. Но прошло немногим больше часа — а я опять здесь, опять собираюсь, быть может — навсегда, и опять это стекло рождает досаду. Нельзя после себя оставлять незавершенных дел, даже мелких. Они засоряют память, и что самое досадное — этот мусор остается в тебе навсегда.
Впрочем, подумал майор Ортнер, это вряд ли всеобщее правило. Разве я не знавал людей, которые не только не оглядываются на свое прошлое, но даже и не глядят себе под ноги? Они рвутся к своей цели — и ничего иного для них не существует. Рвутся по головам, по сердцам — по судьбам. Я так никогда не смогу. Да и не хочу: мне уютно с моей душой. Жаль только, что я не слышу от нее подсказки — зачем я живу…
