Николай Горулев - Прощайте, любимые
— Ты куда, доченька? Говорила ж, больше в город не пойдешь...
— А я в его деревню, мама.
— Ты с ума сошла?
— Родители, видно, давно его похоронили, А он у нас был. Должна я им все рассказать.
Мать поняла эту несложную хитрость Нины.
— Как хочешь, а в Барсуки не пущу. Ты сама подумай — близкий свет — верст сорок с гаком. Мало ли что может случиться в дороге. Нет, как хочешь, в Барсуки не пущу. Вот мое последнее материнское слово.
— Я пойду, мама, — твердо сказала Нина,
— Нет, не пойдешь.
— Пойду. Я не могу не пойти.
— Доченька...
— Пойми, а если бы я пропала вот так. Легко тебе было бы? А я им весточку принесу.
— Да не сворачивай ты на родителей... — уже мягче сказала мать. — Все равно не пущу.
Нина обняла мать, прижалась щекой к ее щеке:
— Мамочка, что хочешь со мной делай, — нету мне жизни без Федора. Дай испытаю последнюю надежду — авось дома что-нибудь про него знают...
Мать промолчала. Нина почувствовала, как по щеке ее скатилась слеза. Нина легонько отстранила мать, посмотрела в ее влажные глаза и поцеловала:
— Спасибо тебе, миленькая, родненькая, я знаю, что ты хочешь мне только добра...
Собирались в хате Николая. Опираясь на костыль, он ходил вокруг стола, на который мать выставила квашеную капусту, огурцы, хлеб, две бутылки самогона.
— Слухай, Федя, я думаю, что для разговора стол подходящий, як у людей...
Федор сидел у окна и ожидал Катю.
— Сколько же нас будет? — переспросил он Николая.
— Небогато, — вздохнул Николай. — Как говорится, ты да я да мы с тобой... Ну, Катя и еще моя двоюродная сестренка Степанида. Зоотехничка в Могилеве у родственников. Для начала хватит. А там присмотримся — и еще кого-нибудь примем... Вот, к примеру, в соседнем Заозерье молодежи в два раза больше, чем у нас.
— Ты считаешь, что организацию надо было создавать там?
— И там... Но это уже не твоя забота. — Николай сел рядом и свернул цигарку. — Они ж в нашу школу бегали. Мы их знаем и они нас. Там один такой хлопец есть — сорвиголова. Рискованный. Да ты должен его знать — Новиков... Кажись, вы учились с ним в одном классе?
— Так он же полицай.
— Слухай, с него полицай, как из меня китайский император. Приехал как-то ко мне с повязкой на рукаве, с винтовкой на плече и шепчет — ты меня не бойся, я бобиком не стал, просто пошел в глубокую разведку и буду знать — где, что и для чего...
Мать принесла из кладовки кусочек сала и положила на блюдце.
— Сало сами порежете, а бульба в печке. Пойду к соседке, посижу трохи...
Потом пришла Степанида. Маленькая, кругленькая, усыпанная веснушками. Она широко улыбнулась и подала Федору маленькую жесткую руку:
— Сколько зим, сколько лет.
— А ты все не растешь? — ответил на улыбку Федор.
— Николай за всю родню вытянулся, как телеграфный столб...
Пришла Катя, запахнувшись в демисезонное пальто. У порога она сняла пальто, и Федор увидел ее в незнакомом нарядном платье с длинными рукавами и маленьким стоячим воротничком. Платье облегало стройную Катину фигуру и очень было ей к лицу. Поймав на себе взгляд Федора, Катя слегка смутилась и поспешила сесть.
— Слухай, Степанида, будь за хозяйку, — попросил Николай. — Порежь вот это сало, да в печке бульба тушеная. Давай ее немедленно на стол.
— На ночь столько еды? — улыбнулась Катя.
— До ночи еще далеко. А на голодный живот какой разговор. Да и встречу со стажером надо обмыть. Это сколько мы с тобой не виделись, Федор? Ты с того свету, да я с того свету... Вот и считай — целую вечность.
Катя помогла Степаниде управиться с картошкой и салом, поставила па стол граненые стаканы. Федор понемногу налил каждому из поллитровой бутылки.
— Николай прав. Давайте сперва за встречу. Ее могло и не быть, — он мельком глянул на задумчивую Катю, — но, видно, везучие пока что мы...
Поели горячей картошки с соленым огурцом. Николай опять потянулся к бутылке.
— Нет, — придержал его Федор. — Теперь займемся делом. Начну с того, что пришел я к вам по направлению райкома партии, чтоб создать комсомольскую организацию.
Степанида посмотрела на Федора широко открытыми глазами. Веснушки на ее лице собрались еще гуще.
— Я что-то не пойму... Немцы уже в Москве и Ленинграде, а ты говоришь — райком...
— Брехня, — отрезал Федор. — Все это брехня. Я знаю последние сводки — под Ленинградом они завязли, как черт в болоте, под Москвой наши ведут жестокие оборонительные бои. Скоро положение изменится. А им выгодно запугать — чтобы никто не посмел поднять головы. Во всех захваченных врагом районах живут и работают подпольные партийные и комсомольские организации. Они делают все для того, чтобы приблизить нашу победу, — срывают заготовки продуктов, карают предателей, создают партизанские отряды, одним словом, действуют. А у вас тут тишь да гладь. Конечно, три комсомольца на всю деревню — это почти ничего, но если каждый возьмет на себя смелость привести в организацию несколько надежных парней и девчат — это уже будет сила, с которой придется считаться.
— А я думаю тоже идти в партизаны, — сказал Николай.
Федор снисходительно улыбнулся: — Чудак человек, подпольная комсомольская организация — это и есть партизаны. Они должны быть вооружены, тайно выходить на задания, а жить в деревне, среди своих...
В хате стало смеркаться. Николай встал, чиркнул спичкой, поднес к лампе, что висела над столом. Лампа зашаталась, и причудливые тени запрыгали по стене.
— Слухай, Степанида, завесь окна от любопытного глаза, — попросил Николай. Степанида встала из-за стола, подошла к окну и тихо простонала:
— Ой, кажется, до нас полицай.
— А ты чего испугалась? — спокойно сказал Федор, нащупывая в кармане пистолет. — У нас просто вечеринка.
Не успела Степанида завесить окно, как дверь отворилась и вошел Новиков.
— Добрый вечер в хату, — сказал он и широко улыбнулся. — Примите в компанию. — Он поставил в угол винтовку, снял шапку и повесил ее у порога.
— Проходи, садись, гостем будешь, — пригласил Николай. — Степанида, налей хлопцу штрафную.
— Штрафная не мне, а вам, — без тени улыбки сказал Новиков. — Вы тут разговоры разговариваете, а Кузьма Кузьмич навострил лыжи в город.
— Ну и что? — спокойно спросил Николай. Новиков выпил полстакана, звучно закусил огурцом!
— Сколько я за ним присматриваю — он почти никогда в город не отлучается, а сегодня против ночи на подводе укатил. Я ехал верхом и перегородил ему дорогу.
— Что случилось? — спрашиваю, а он, хитрая такая лиса, никогда правду не скажет, хоть мы с ним и в одной шкуре сейчас. — Хочу, говорит, с утра на Быховский рынок попасть, выменять кой-какой одежонки. За кусок хлеба, говорят, можно целый костюм шевиотовый купить. Я, конечно, не верю, но поворачиваю коня и уступаю ему дорогу. Как бы не надумал чего этот Кузьма Кузьмич.
— Что это ты такой осторожный стал? — спросил Николай. — Я Кузьмича тоже не первый год знаю. Побоится он против своих односельчан пойти.
— А может, он выполняет приказ. Тут он лоб расшибет, потому что побоится не выполнить.
— Черт его знает... — усомнился Николай.
— А ты меня не признал, — обратился к Федору Новиков.
— Вижу, будто знакомый, — улыбнулся Федор, — а посмотрел на повязку твою и сразу забыл; что в одной школе учились.
— О повязке в другой раз, — нахмурился Новиков. — Я соображаю, что тебе, Федор, и этому Катиному дядьке надо быстрее сматывать удочки.
— Федор вернулся в родительский дом, а у дяди никого не осталось, — вмешалась. Катя. — От этого новой власти никакого вреда.
— Я высказался... — Новиков встал из-за стола, поправил ремни па куртке немецкого покроя. — А вы продолжайте прения. Может, все-таки укрыться на время? — Он надел шапку, взял в углу винтовку и тихо прикрыл за собой дверь.
В хате наступило напряженное молчание. Первым нарушил его Николай..
— Ну, что скажете?
— Бобик, — заключила Степанида. — Виляет и нашим и вашим.
Катя молчала.
— Я помню, что этот Новиков был неглупым парнем, — сказал Федор. — И, видно, есть у него какие-то основания, если он пришел с предупреждением.
— Видно, есть, — согласился Николай. — Ну, давайте кончать нашу сходку,
— Я предлагаю, — сказал Федор, — избрать секретарем комсомольской организации нашей деревни Николая.
Кто против? Никого. Вот и хорошо... Уже у порога Николай посоветовал!
— Слухай, Федя, ты подумай про то, что говорил Новиков. Может, и правда махнешь куда-нибудь?
— А я разве зимовать собрался? — улыбнулся Федор. — У меня в районе деревень много.
Торопливо простилась Степанида. Федор и Катя взялись за руки и пошли по улице.
— Меня больше всего беспокоит, — сказала Катя, — что Михаил Тимофеевич вызывает подозрение. Не верят люди в наши родственные связи. А этот Кузьма Кузьмич одно время так зачастил, что мы с мамой не на шутку переполошились.
