Кюлюмов Костандин - Парень и горы
Агент напряженно думал. Что, если парень жив? И как бы в ответ на это невероятное предположение откуда-то сзади послышался стон.
– Это он! Он! - выдохнул Мануш, не отрываясь глядя на незнакомца.
Агент бросился вниз по склону горы, но через несколько шагов остановился. Обернулся - перед ним стоял Мануш. Полицейский едва успел поймать глазами направление дула, как из него вырвалось крохотное пламя, заслонившее собой весь мир. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что надо было бежать не оглядываясь, и невыносимый жар крошечного огонька охватил его тело. Все слилось, стало серым, чужим и исчезло вместе с ним навсегда.
Мануш поднял Антона на руки, сдул с его лица снег и нежно прикоснулся губами ко лбу.
– Жив!… Жив!…
Антон был легок, как снежинка, и тих, как спящий ребенок.
На востоке стало уже совсем светло. Молчаливые горы пробуждались перед восходом солнца.
Глава вторая.
Парень и мать
Она вздрогнула, цепенея от страха. По телу поползли мурашки. Звук послышался откуда-то издалека, из глубины земли. Женщина прислушалась… Ничего! Над ржаной соломой стояла тишина. И только ветер, этот шальной январский ветер гулял под стрехами сарая.
Наверно, показалось… Проклятый ветер, говорит человечьим голосом, подумала Илинка и, наклонившись, стала сгребать исхудалыми пальцами шуршащую солому. И тут кто-то снова прошептал над ее ухом:
– Ваньо… Ваньо…
Она отшвырнула солому и бросилась из сарая. На пороге оступилась, упала, поднялась и побежала снова. Село недалеко… Сейчас она примчится, созовет людей. Но что-то остановило ее.
Стой! Погоди, Илинка! Не торопись! Как бы после не пожалеть!… Что это было? Человеческий стон? Или завывание ветра, спустившегося с гор? Безжалостный ветер…
В этих горах старая женщина потеряла троих своих сыновей… Илинка оглянулась. Горы, покрытые снегом, все те же. И только открытый черный зев сарая манил к себе, завораживал теплом. Илинка тяжело, прерывисто задышала.
Что делать?… В сарае человек… наверное, приходил раньше вместе с моими…
Вокруг ни души. Илинка проваливалась в мокрый снег, ноги не слушались, кто-то тянул и хватал ее за полы, но она не оглядываясь бежала назад. Ее подгонял ветер, ее торопил шепот: «Ваньо… Ваньо… Ваньо…»
Человек не знает, где его ждет радость, где - зло и когда это зло может обернуться добром. Дни текут, и ровные, и корявые, вроде бы похожие один на другой, но на самом деле все они разные, и сегодняшний день уже не похож на вчерашний. Так вот и люди. Куда-то спешат, торопятся… Так было и вчера, и позавчера, а посмотришь - и они уже стали другими. И всё что-то делают: кончат одно, берутся за другое, а работы непочатый край. Почему так? Может, зло разрушает то, что создает добро? Ведь им суждено никогда не разлучаться - завязали человека тугим узлом.
Проснешься, и новое утро заглянет тебе в глаза тяжелым воспоминанием дня вчерашнего, нелегкими заботами дня сегодняшнего и тревогами дня завтрашнего. Скотина стоит в загоне голодная, надо ее накормить. Так было и вчера. Дни Илинки как воды Месты - со множеством белых камней, стремнин и омутов, небом, которое отражается в реке, и дном, затянутым ржавой тиной. Течет река, не кончается, как кровь человеческая.
Вдруг она замерла. Здесь кто-то шел! Вот на снегу следы… с гор тянутся… и рядом со следами кровь… Да, кто-то добрался до сарая, да там и остался.
Женщина еще раз оглядела все вокруг. В селе пока спокойно. Лучи солнца освещают маленькие деревенские оконца, из труб тянутся дымки, бесшумно обозначающие свой путь в прозрачно-синей выси. Большие снега и ранний час еще удерживают людей дома. И это хорошо, потому что времена нынче плохие.
Дверь сарая скрипнула и захлопнулась за спиной. Какое-то мгновение Илинка ничего не могла разглядеть в серых сумерках. Пахло соломой и плесенью.
– Эй, парень!… Сынок, - проговорила она, осторожно ощупывая солому: боялась, как бы не испугать пришлого.
И снова кто-то простонал, чуть слышно и немощно. У Илинки аж ноги подкосились. Она вся обратилась в слух: вдруг стон повторится? Но кругом было тихо.
– Я знала… чувствовала… вечером щенок все к воротам бегал… к гостю… Сынок, сыночек мой, где ты?…
Илинка ползала по соломе, вороша и раскидывая сухие травинки. Она была как в горячке. Дано ли нам знать, каким чутьем улавливает мать дыхание своего чада, пусть даже появившегося на свет много лет назад?
Вначале Илинка увидела руку - безжизненно-белую, восковую, потом лицо с большими синими глазами - синими, как у матери, и большими, как у отца.
Илинка присела, съежилась, сжалась.
– Спасибо тебе, господи…
Дрожащими руками она обхватила голову меньшого своего, нежно прижала ее к груди и только тогда заплакала, тихо и беззвучно. Откуда взялось столько слез в этих иссушенных, выплаканных глазах? Слезы капали на лицо сына, сбегая к его пересохшим губам.
Антон был без сознания или, может, задремал в объятиях матери. И то ли от соленых материнских слез, то ли от жажды, которая поднималась откуда-то изнутри, из глубины тела, губы его задвигались, и он зашептал, едва слышно и прерывисто, слова песни:
Как сейчас там, в стороне советской?…
Улетел орел, расправив крылья,
а Ирина слезы льет по мужу…
Мать слушала, приглушенно всхлипывая. Сын бредил, а ей казалось - он пел… Не перевелись еще настоящие голоса. Ее старшие сыновья садились, бывало, на краю поля, играли на кавалах, пели. И песня, живая, веселая, летела над лесом, ее подхватывали птицы и легкий ветерок, пробегавший по соснам.
– Как ты вырос, сынок!… И борода появилась… шелковистая и красивая… Как у твоего отца в молодости, когда он воевал вместе с Яне{3}… Да ты поспи, поспи! А мать тебе споет…
Илинка тянула грустно и задумчиво, как пела когда-то колыбельную. И материнский голос теплом разливался по телу сына, навевал покой.
Пробудись, сыночек мой любимый,
нашу землю топчет враг постылый.
Стариков враги поистребляли,
молодых они в полон угнали.
И остались только сиротинки -
близнецы Янкула и Янинка…{4}
Антон медленно открыл глаза. Нет, это не сон. Склонившись над ним, пела мать. Вспомнились вдруг годы далекие-далекие, когда он был совсем маленьким. Скоро вернутся отец и братья, в доме пахнет хворостом и сосновой лучиной… По телу разливалось блаженство, и он едва сдержался, чтобы не дать волю слезам. Мужество, которое поддерживало его до этой минуты и помогало перенести боль двух ранений - в плечо и в ногу, теперь куда-то исчезло. Он смотрел на мать - она сделает все, чтобы спасти его.
– Мама…
– Молчи! Не разговаривай! Сама посмотрю.
Дрожащими руками Илинка приподняла рубаху. Со спины рана большая, а на груди крохотная. Значит, стреляли в упор, он видел и не дрогнул, не побежал… И мать улыбнулась: сын ее не трус, не он бежал от смерти - она сама от него убежала.
– Тише, сынок, тише!… Ничего не говори, разговор для раненого хуже соли и отравы. Знаю, болит, сейчас мы перво-наперво остановим кровь. Отец твой тоже приходил домой раненый, и ничего, обошлось. Тогда они бились с греками, в тринадцатом году. Страшное было время, дома наши горели, как сейчас. Подпалил враг село Либяхово и двинулся прямо сюда, на наше село. Хорошо, что подоспел Паница{5} со своим отрядом, подстерег врагов у Комарьовицы, и - отец твой потом рассказывал - триста солдат пали, остальные разбежались. А из наших, из болгар, только его ранило. Пришел ни жив ни мертв, столько крови потерял, несчастный…
Мать рассказывала, а руки ее перевязывали раны. Ей тоже невыносимо больно, сердце ее разрывается, но по лицу скользит улыбка. И руки больше не дрожат, и слезы высохли.
– Сейчас я тебя закутаю, а то смотри как холодно…
Она сняла доламу{6}, постелила на землю; развязала пояс, туго перемотала им грудь сына. Не беда, если кровь просочится. Пояс есть пояс, можно новый соткать. А вот когда человек уходит, от него и следа не остается! И живет он только в памяти близких и тех, кто его знал. Взять Санданского. Ходил от Софии до Разлога, от Салоник до Родоплыка, и даже до самого Стамбула, чтобы взять в плен султана. А кто его в глаза видел? Только воеводы, четники да младотурки{7}, которые братались с ним посреди села Мичите. А спроси о Яне, и каждый скажет: «Да разве есть болгарин, который не знает Старика? Ночью был здесь, пошел в сторону Пирина, потом спустился в Роженский монастырь, чтобы хоть одну ночку поспать на чистой постели»…
Торопилась Илинка - надо вернуться в село, пока люди не занялись хозяйственными делами. А как вошла в дом, села прямо у порога. В ушах у нее свистел ветер, а сердце колотилось где-то высоко в горле, возле пересохших губ. Под сыновней рубахой она почувствовала холод. Хорошо, если вскоре пройдет. А если нет? Из отцовской четы пришел однажды такой, совсем молоденький. И ранило его примерно в то же место, чуть пониже плеча. Помаялся, помаялся и на восьмой день умер.
