Андрей Дугинец - Стоход
— О, я в этом не сомневаюсь! Милостива пани не из тех, кто обсчитывается!
— Э-э, пан Су… — Ганночка спохватилась и поправилась: — Пан голова, вы не знаете всех неожиданностей этого сложного дела. Я вон одну лапотницу целый месяц откармливала, отмывала. Только на духи да кремы истратила целую тысячу… Готовила для одного генерала. А пришло время выйти к гостю, она, подлюка, удавилась. Мало того, что все мои расходы как в воду канули, так гость этот так рассвирепел, думала, тут же пристрелит меня или закроет заведение. Вот вам обратная сторона этого, на первый взгляд, выгодного и верного дела. Ну, а теперь скажу, зачем ехала к вам.
— Парочку красивых дикарочек, — догадался Шелеп.
— Я же говорила, с вами легко делать большие дела, вы человек необычайно благоразумный! — еще раз похвалила Ганночка. — А главное, у вас вкус. Вы настоящий мужчина, это видно даже по тому, каких подобрали вы девушек в управу. Вот хотя бы ваша секретарша, как ее, Олеся?
— Да, Олеся, — глотая что-то вдруг застрявшее в горле, подтвердил Шелеп и с затаенным страхом глянул па безучастно сидящего немца, и не так на него самого, как на его форму и целую дюжину орденов. — Но у нас есть получше. Это мы вам…
— Вы что, Олесю куда-то услали? — продолжала Ганночка свое. — Вы ее нам все-таки покажите…
— О-о, пани! — молитвенно сложив руки па груди, протянул Шелеп. — Вы хотите меня на старости совсем обездолить.
— А-а, — снисходительно ухмыльнулась Ганночка и тоже почему-то глянула на своего шефа. — Понимаю, понимаю: пан бережет этот болотный цветочек для себя. Ну что ж, нет граблей, которые гребли бы от себя, а все к себе… — Ганночка вдруг угрожающе посерьезнела: — Вот она, ваша готовность служить новой власти! — И она резко встала.
— Милость пани! Одну минуточку, — вскочил Шелеп, сразу превратившись в прежнего угодливого пана Суету. — Милость пани, мы же свои люди, сговоримся без вмешательства наших… почтеннейших господ! Конечно сговоримся. Все это суета. Все суета сует! — Вдруг его осенила счастливая мысль, и он заговорил неторопливо и внешне спокойно: — Видите ли, милость пани, вам известно, что всю жизнь я живу в одиночестве. Ни кола, ни двора, ни теплого угла…
— На все разговоры у нас остается семь минут, — нетерпеливо перебила Ганночка. — Сами знаете, немцы умеют ценить время.
— Гнездышко. Свое гнездышко я хотел свить на старость! — умоляюще заговорил Шелеп. — Я женился на Олесе.
Ганночка нарочито громко расхохоталась и, сняв прозрачную перчатку, начала обмахиваться ею, как веером. А хозяин продолжал скороговоркой:
— В воскресенье свадьба назначена. Очень прошу оказать честь, милость пани, с господином…
— Короче говоря, мы с бароном зря гнали машину в такую даль! — Ганночка особо подчеркнула титул фашиста.
Голова подбежал к ней и заговорщически зашептал:
— Милость пани, еще два слова! Только два слова. Вчера привезли семью евреев. Завтра расстреляют. Семья интеллигентная.
— Ну и что же? — Ганночка брезгливо скривила толстые, густо накрашенные губы.
— Так вот у того еврея дочка. У-ух!..
— Вы очумели, пан Суета! — уже не стесняясь, Ганночка назвала его по-уличному. — Если барон узнает, кого вы ему предлагаете, да он вас тут же…
Шелеп побелел и залепетал:
— Не знал, милость пани! Не знал! Сбит с толку. Слышал, что господа немецкие офицеры в таких делах красивыми евреечками не брезгуют. Впрочем, что я плету своим дурным языком. Прости меня господи! Не судите, да не судимы будете!
— Вы все такой же набожный.
— Как же! Как же, милпани! Без бога ни до порога, — подхватил Шелеп, вплотную подходя к Ганночке и загораживая собою немца. — Но вы посмотрите, милпани, что то за евреечка. Во-первых, блондиночка. Одним словом, кудри золотые, как у типичной немки. Глаза, что небо вечером, темно-синие. Утонешь!
— Хорошо! — Ганночка хлопнула всею ладонью по столу. — Эта будет в придачу. А помните, тут у нас была медсестра, такая довольно смазливая девчонка.
— Блондиночка? Зося? — обрадовался Шелеп, как утопающий, завидевший спасательную лодку. — По секрету вам скажу: она прячется на хуторе, тут всего с километр.
— Но не думаете ли вы, что барон погонит машину на какой-то там хутор, в лапы партизан. Мы сюда и то под конвоем ехали…
Шелеп позвонил в комендатуру и распорядился, чтобы срочно привезли с хутора Самойла бывшую комсомолку Зосю Ткачук. Положив телефонную трубку, Шелеп опять подсел к Ганночке и, по-собачьи заглядывая ей в глаза, облегченно вздохнул:
— Вот мы и договорились.
— А я и верила, что вы все решите благоразумно. У вас дома телефон есть? Прикажите Олесе собираться. А чтоб по дороге не вздумала бежать, придумайте какое-нибудь служебное дело в Бресте.
— Ка-ак! — тяжело плюхнулся в кресло Шелеп. — Так вы все-таки и Олесю?..
— Она будет буфетчицей. И грамотная, и честная. Уж эта меня не обсчитает. Ну так звоните.
Быстро сообразив, к чему может привести упрямство, пан голова, деланно расхохотался:
— Ваша взяла. Ваша взяла, милость пани! Не думал, что вы меня перехитрите. — Он вдруг умолк, задумался: — Вы говорите, что она будет у вас буфетчицей?
— Да.
— Значит, моих планов это не разрушает?
— С полгода поработает, пока я окрепну, а там забирайте ее в эту вонючую глушь, если уж вам так хочется! — Ганночка пренебрежительно махнула перчаткой.
— Милость пани! Да о чем же мы толковали битый час! — обрадовался Шелеп. — Ну, пусть поживет в городе, культуры наберется, а потом вернете ее мне.
— Так вы с ней все-таки всерьез? — прищурив глаз, спросила Ганночка.
— Конечно же! Конечно! Я женюсь…
— Десять тысяч!
— Что десять тысяч? — не понял Шелеп.
— Десять тысяч марок выкуп, — хладнокровно растолковала Ганночка.
— Я дам пятнадцать, только чтоб все по-честному, — строго подняв палец, предупредил Шелеп и, подумав, добавил: — Так, пожалуй, будет еще лучше. Я ее заберу у вас, когда она уже поймет, какое будущее ее ожидало. И тогда она будет благодарна мне всю жизнь.
— Вы совершенно правы! — живо подхватила Ганночка. — Лучше уж принадлежать одной такой развалине, — и она бесцеремонно шлепнула перчаткой по сизому, как подпорченная груша, тяжелому носу Шелепа, — чем каждый день десятку пьяных солдат или офицеров, даже если это высшая раса! Я лично, как женщина, понимаю это так.
Через полчаса автомашина, в которой теперь кроме шофера, эсэсовца и Ганночки сидели еще три девушки, быстро умчалась из Морочны.
Машина была открытая, комфортабельная, с тремя сиденьями. Шофер сидел впереди один. Девушки на среднем сиденье. А немец и Ганночка позади.
Олеся сидела между Зосей и незнакомой еврейкой. Еврейка испуганно молчала, даже не назвала своего имени. А Зося все время плакала. За селом Зося сквозь рыдания тихо спросила:
— Куда они нас везут?
— В Брест.
— Знаю, что в Брест. Зачем?
— Я по делу. С пакетом. А вы…
— С пакетом! Дурная! Не видишь, что подобрали самых красивых! Насильничать будут.
— Бронь боже! — отмахнулась Олеся.
— Дурочка! — со злобой бросила Зося. — Ты еще веришь, что они люди!
— Что вы там шепчетесь? — наклонилась к ним Ганночка. — Сидите себе!
Еврейка отпрянула от нее и поднялась, словно собралась перелезть на переднее сиденье, к шоферу. И вдруг легко переметнулась за борт машины. Олеся и Зося тоже поднялись, но Ганночка дернула одну за руку, другую за подол, и они упали на сиденье.
Шофер начал было тормозить, но барон крикнул, чтоб не сбавлял скорости, и выстрелил вслед еврейке, уже бежавшей от дороги в лесок. Но белое платье бежавшей потонуло в зелени молодого ельничка.
— Молодец! — закричали Олеся и Зося, радуясь за незнакомку.
— Как ее хоть зовут? — спросила Зося.
— Не знаю, — ответила Олеся, обреченно глядя на черный пистолет, который немец теперь держал все время перед ними.
— Повезло ей! Счастливая…
Дорога круто повернула, и Морочна скрылась. За ольховым кустарником виднелся только крайний старенький домик с аистом, стоявшим на высоком гнезде.
Глядя на этого аиста, Олеся невольно вспомнила, как после смерти матери увозили ее из родного уголка в дом управляющего. Тогда вот так же последним провожал ее аист.
И вдруг она вздрогнула то ли от воспоминания своего страшного прошлого, то ли от предчувствия не менее страшного будущего. Вздрогнула всем телом, и ей стало холодно, хотя на небе светило еще довольно теплое сентябрьское солнце.
Была глубокая ночь, когда в узкий залив графского озера тихо вошла лодка, в которой сидело двое — мужчина и женщина. Причалив к берегу, лодка долго стояла, люди прислушивались, присматривались. Потом женщина вышла на берег.
— Ну, Зоя, в добрый путь! — сказал оставшийся в лодке. — Будь осторожна. Кругом враги…
