Величко Нешков - Наступление
— Что это значит? — спросил Данчо дрожащим голосом. — Разве я…
В дверь постучали.
— Войдите, — отозвался Чугун.
Костов вошел впереди милиционера, слегка поклонился, поздоровался и, отойдя от двери, встал у вешалки. Одну-две секунды Данев изумленно всматривался в Костова. Узнав его, он едва не упал со стула. Чугун смотрел то на одного, то на другого.
— Вы знакомы? — одновременно обратился он к обоим.
Костов тяжело вздохнул и сказал:
— Мне нечего добавить к тому, что я вам уже рассказал.
— Данчо Данев, — стиснул зубы Чугун, и глаза его налились кровью, — понимаешь ли ты, о чем идет речь?
— Погоди, брат, я ничего не понимаю.
— Скотина! — закричал Чугун. Он размахнулся и, не владея собой, ударил Данева по щеке. И в ту же минуту почувствовал, как, точно обручем, сжало сердце.
Чугун надавил кнопку звонка. В дверях появился милиционер. Чугун показал ему глазами на Костова:
— Проводите его вниз.
Костов молча вышел. Данев почесал покрасневшую скулу, исподлобья глянул на Чугуна и снова опустил глаза.
Прошли минуты две тягостного молчания.
— Испачкал о тебя руки, гад, — медленно сказал Чугун. — Какие прекрасные люди погибли, а ты все это время насмехался над нами. Теперь мне стало ясно, почему Цено Ангелов «покончил с собой», почему генерал Янев «повесился» в тюрьме! — И снова сердце сжало, словно обручем. Чугун встал из-за стола, обошел его и сделал шаг вперед. Данчо, лучше других зная, на что способен Чугун в подобные минуты, упал перед ним на колени.
— Прошу тебя, не убивай меня! Если бы ты знал, что было со мной… — цеплялся он за ноги Чугуна.
— Не дотрагивайся до меня, мерзавец! — Чугун оттолкнул его и открыл дверь. Из коридора быстро вбежал милиционер.
— Обыскать его и посадить в одиночку…
* * *Когда Матейчо узнал эту потрясающую новость о Данчо Даневе, он растерялся. Он был не в состоянии сразу понять, что произошло, и оцепить это событие. Даже те из товарищей и знакомых Данева, которые не раз расходились с ним во мнениях, все еще не решались заявить твердо и определенно: «Вот видите, мы давно уже не доверяем этому человеку, и теперь наши предположения подтвердились». Растерянность Матейчо сменилась лихорадочно-возбужденным состоянием. Ему не сиделось на месте. Он заскочил в общину. Делая вид, что это его совсем не касается, он искал случая, чтобы высказать свои подозрения.
— Не знаю, не мое это дело, но говорят, он был не один.
— С кем же? — шутливо допытывался Калыч.
— Узнаем…
— Ах ты, сукин сын! — сжал кулак Калыч. — Ты еще вчера таскался за ним по пятам, как прихвостень, а теперь торопишься отречься от него, как Иуда!
— Ты же сам знаешь, кто сводил со мной счеты, кто собирался вышвырнуть меня из участка, — намекнул Матейчо на свои плохие отношения с Даневым в последнее время.
— Да, если ты будешь продолжать так же все делать, то и без Данчо не удержишься в участке, — предупредил его Калыч.
Настроение Матейчо в этот вечер было серьезно испорчено. В последнее время он приходил домой рано. Во дворе его радостным лаем встречала собака, которую он на ночь оставлял на цепи у самой двери. Еще со двора он услышал громкий разговор в доме и удивился: к ним почти никто не заходил, ни соседи, ни родные. «Кого еще принесла нелегкая? — подумал он. — Опять будут досаждать всякими просьбами».
Матей остановился у дверей и прислушался.
— Ну скажи ему, Венка, разве я не права? Каждый пусть отвечает за свои поступки. Когда ему пришлось туго, враз вспомнил, что у него есть брат и сноха!
Венка промямлила что-то, а злой и гнусавый голос продолжал:
— Погляди-ка в зенки его, пусть скажет, хоть какие-нибудь плохонькие бусы он мне прислал, пока был на службе? Чего только люди не натащили оттуда, а он по шантанам все деньги просадил. Вот пусть туда и идет, чтоб ему добра не было!
«Э-э, — понял Матейчо, — да это жена Шишмани! Как бы этот разбойник не закатился к ним. Вот влип так влип».
А женский голос тем временем продолжал:
— Я ему сказала: пустишь в дом — ноги моей тут не будет. Он того и гляди и нас как-нибудь ночью прирежет! Так нет же, не верит тому, что бабы рассказывают у колодца: животы беременным женщинам вспарывал, детей ножом резал на куски, человеческую кровь пил, — врала она теперь, преувеличивая слухи о своем девере.
— Оно конечно, но ведь он мне брат родной, — робко подал голос Шишманя. — Это же грех. Они его все равно поймают, но пусть не у нас в доме. Зачем брать грех на душу, сватья, вот о чем я думаю. А жалости у меня к нему никакой. Да и песенка его уже спета.
«Ну и нашли у кого просить совета, — злорадно подумал Матейчо, — моя курица все поставит с ног на голову». Он нарочно кашлянул и медленно вошел в дом.
— На то и есть умные люди, чтобы нас исправлять. Вот сват Матей, он свое дело знает, — встал Шишманя и снял с головы замызганный картуз. Моргая маленькими серыми глазками, он переступал с ноги на ногу и, хотя на руках у него не было грязи, бессознательно вытирал ладони о полу сильно изношенного и давно потерявшего цвет заячьего полушубка.
Матейчо снял шинель. Молча подал ее Венке и, осмотрев еще раз гостей сердитым и недружелюбным взглядом, строго сказал:
— Если пришли по служебному делу, то для этого есть канцелярия.
— Сват Матей, такое дело на нас свалилось, что лучше бы его не было! — запричитала жена Шишмани.
Матейчо прервал женщину:
— Наконец-то вспомнили, что мы сваты, а весной, когда деверь твой мне на шею веревку накинул, вам и в голову не пришло подумать обо мне.
— Да ведь из-за него мы и пожаловали к вам в такое время, чтоб ему пусто было! — указала она на своего мужа. — Только начинаю ему говорить, как он тут же ерепенится, мол, избавиться от него хочешь, чтобы долю его к рукам прибрать. Сдалась она мне, эта доля! Я ему уже говорю: из-за брата своего троих детей на меня одну оставишь.
— Это я уже понял, — ответил Матейчо. — Зачем пожаловали?
— Ну, ты опять за свое! Чего спрашиваешь, — подала голос Венка, — как-никак свои ведь…
— Ты давай занимайся своим делом, а в мои служебные дела свой нос не суй.
Шишманя жадно глотнул воздуху, как будто что-то застряло у него в горле, и, сделав над собой усилие, заикаясь, начал говорить:
— Сват, не знаю, что и сказать бедному человеку…
— Петр, хватит в сватья мне набиваться! Вы что, хотите разозлить меня этим дурацким родством?
— Ну да, господин старший, — окончательно запутался Шишманя.
— Матей, — вмешалась жена Шишмани, — мы пришли к тебе из-за его брата Христо. А он, ты видишь, язык проглотил, — показала она на мужа, поправила платок на голове и по привычке провела ладонью по продолговатому загорелому лицу.
— А почему вы ищете его у меня в доме, я его пасу, что ли? — все так же зло спросил ее Матейчо. Ему пришло в голову, что соседи, если увидят его с ними, могут подумать что угодно.
— Знаю, что не пасешь, — не осталась в долгу жена Шишмани, явно задетая поведением Матейчо, — но кто же, кроме тебя, поможет нам? Пусть он тебе скажет, — снова указала она на мужа, — что нашел на днях в своей торбе.
— Ну-ну… да говорите же, — нетерпеливо развел руками Матейчо, — изведете, пока от вас добьешься слова путного.
— Позавчера, значит, установилась хорошая погода, — начал Шишманя. — А у нас осталась незасеянной полоска. В полдень погнал я коров к Осыму на водопой. Когда вернулся, запряг их. Ну, думаю, надо браться за дело, потому как работы невпроворот. Часа через два почувствовал, что проголодался…
— Давай по существу, — прервал его Матейчо. Слова «по существу» очень нравились ему. Он их услышал, когда был на допросе у военного следователя, и теперь с удовольствием вставил в разговор.
— Слушай, Матей, слушай внимательно, — обратила его внимание жена Шишмани.
— Я не глухой, слушаю, — скривился Матейчо.
— Так вот, лезу я в торбу, а хлеба, лука, соли и перца — нету. Ну, думаю, хорошо ж мне насолила какая-то двуногая собака.
— Ни дна ему ни покрышки, этому псу голодному! — запричитала его жена.
Матейчо строго глянул на нее:
— Погоди, говорить будешь, когда тебя спросят, не мешай!..
— Так вот, — продолжал Шишманя, — стало быть, думаю я: если это собака, то почему торбу не унесла? Заглянул в торбу, вижу, там что-то лежит…
— Что? — подался вперед Матейчо.
Шишманя достал грязный платок и начал медленно развязывать узел.
— А вот что нашел. — И он протянул клочок бумаги от пачки сигарет.
Матейчо взял записку и стал внимательно вглядываться в написанные на ней слова. Потом начал медленно читать:
— «Брат, я жив и здоров. Вечером, когда стемнеет, приходи на наше поле к Янкову вязу. Жду тебя. Принеси мне хлеба и сигарет. Если скажешь кому-нибудь обо мне, пеняй на себя. Твой брат Ристо».
