Величко Нешков - Наступление
— Та-ак, — испуганно оглянулся Матейчо. — И ты носил ему хлеб, да?
— Как бы не так! Подавится он нашим хлебом! — опять вместо Шишмани подала голос его жена.
— Нет, не носил, что правда, то правда…
— А почему ты только сейчас об этом сообщаешь? — Матейчо принял строгий и важный вид. — Ты что, не мог мне сразу сказать об этом, чтобы я сам ему отнес хлеб к Янкову вязу, а? Что, ума не хватило? Эх, нет предела глупости! Ты что же, забыл, о чем я тебя предупредил? Выходит, тебя можно призвать к ответу как соучастника.
— Господин старший, я думал и прикидывал так и эдак. Не хотелось греха на душу брать, ведь одна кровь-то. Верно, он грабил, опозорил нас…
— Опозорил, говоришь? А ты что же, не понял, что в такие времена, как нынешние, когда полным ходом идет революция, нет ни братьев, ни сестер? Да, это факт, ты допустил большой прокол. Кроме вас двоих, кто еще знает, что Ристо здесь? — посмотрел он на Шишманю и его жену.
— Никто, — ответила она.
— Вы только не крутите, говорите правду, иначе с вами дела иметь не буду.
— Оно, конечно, что так, то так, — смущенно подал голос Шишманя.
— Что-то мне не верится, — обратился Матейчо к его жене, — чтобы ты со своим языком да не проболталась.
— Ох, Матей, что ты говоришь! Да чтоб мне лопнуть, чтоб мне с места не сойти, если я подумала кому-нибудь сказать…
В это время Венка на цыпочках вошла в комнату. Матейчо бросил на нее свирепый взгляд:
— Говорим по служебному делу, ступай на кухню и не мельтеши перед глазами.
Венка все так же молча вышла из комнаты. Матейчо с высоты своего положения спросил:
— Ей сказали, зачем пожаловали?
— Ну так ведь она жена твоя, ты же не станешь от нее скрывать? — наивно проговорила жена Шишмани.
— Ц-ц-ц, — сердито зацокал языком Матейчо, — с сотнями умных людей за полчаса обо всем можно договориться, а с двумя дуралеями вроде вас и за десять лет не управишься. А еще лопочете тут, что никому не рассказывали. Это же государственное дело, а не что-нибудь!
Я отвечаю, с меня начальство отчета потребует. С врагами народной власти надо держать ухо востро. Иначе они живо расправятся с вами. Вас может спасти только одно, — он предупредительно поднял палец, — чтобы с сегодняшнего дня никому ни слова. Кто бы вас ни спрашивал, кто бы он ни был, пусть даже сам министр, молчите как рыбы. С этой минуты вы оба как бы служебные лица. Если упустим вашего разбойника, то и вы будете отвечать…
— Так ведь затем тебе и говорим, чтобы поймали его, — прервала его жена Шишмани.
— «Поймали его»! — попытался передразнить ее Матейчо. — Поймаем, не убежит, но и вы должны нам помочь. Петр, слушай теперь. Как только он опять за хлебом придет, значит, как только пожалует к вам, — Матейчо понизил голос, как будто Шишманя уже залег где-то за воротами и оставалось только схватить его, — веди себя как ни в чем не бывало, будто ничего не произошло.! Приглашай его домой, а сам или она, — указал он на его жену, — сразу же бегите ко мне. А там уже мое дело…
Еще долго после ухода Шишмани и его жены Матейчо неподвижно стоял у окна. «Ну и денек сегодня, — подумал он тревожно, — только этого бандита мне не хватало! Идиот, да и только! Нет ему другого места во всей Болгарии. Иди куда хочешь, так нет же, сюда его тянет, а у меня из-за него голова должна болеть. Ну и жизнь настала, ночью и носа на улицу показать нельзя. Только и я не дурак, на рожон не полезу, — решил он и порвал записку Шишмани, — пусть его ловит тот, кому этого очень хочется. Жизнь на дороге не валяется, зачем ею рисковать? Надо бежать из этого проклятого села. Найду себе какое-нибудь теплое местечко в городе. Если бы Данчо был большим начальником, может, это мне и помешало бы, а так с меня взятки гладки… И откуда взялся этот бандит?»
Матейчо вышел во двор. Поежился от сырости. Прислушался. Где-то в дальнем конце села остервенело лаяли собаки. Матейчо машинально ощупал пистолет на поясе и быстро юркнул в дом. Жене сказал:
— Если только ночью собака залает, сразу же буди меня… Я первым пущу кровь этому бандюге.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
С тех пор как на липкую серую грязь легло толстое снежное покрывало, над равниной и селами непрерывно гулял пронизывающий дунайский ветер. Как только начинал падать снег, ветер сдувал его с открытых мест, наметал большие сугробы на санных дорогах и сыпучие заносы вокруг замерзших кустов и сухой травы.
Когда утихал Ветер, небо прояснялось, равнина сразу же успокаивалась, становилась глухой и безбрежной. Низкое зимнее солнце ослепительно искрилось в каждой снежинке, и глаза отдыхали только на одиноко стоящих вязах и развесистых грушах, разбросанных тут и там по полю. А когда снег напластовывался и покрывался тонкой коркой, села словно засыпали. Только вороны собирались у сельских помоек, ожидая, чем бы полакомиться. Ночью в бледном свете луны мерзло мутное стеклянное небо и только время от времени волки нарушали холодный и трепетный покой своим пронзительным воем.
До вчерашнего вечера свирепая вьюга гуляла по равнине, казалось, разгневанная стихия решила засыпать село, но на рассвете ветер утих, укротился, небо прояснилось, и, как только взошло солнце, ослепительно заблестел снег.
В участке милиции весело гудит печка. Возле окна со стороны площади сидит Лальо Самарский, перелистывая какую-то старую газету. За последние дни Матейчо прожужжал все уши Цоньо Крачунову, чтобы ему прислали на помощь человека; если возможно, пусть это будет Самарский, и пусть он своими ушами услышит и своими глазами увидит, что Матейчо напал на след очень опасных и хорошо законспирировавшихся преступников. Но Самарский дремлет, ожидая, когда Матейчо сам со всем справится, а Матейчо нарочно пускается в пространные объяснения с посетителями, чтобы подчеркнуть перед своим дружком, насколько трудна и ответственна его работа в Камено-Поле.
После того как в участке несколько цыган около часа обменивались взаимными обидами, так, что в конце концов ни он, ни Самарский не могли разобраться, кто же из них виноват, Матейчо, делая вид, что очень устал, вздохнул:
— Ну и публика! Если бы начальство разрешило, я бы с ними за одну ночь разделался. А то каждый день приходится с ними разбираться…
— Оставь ты их, — отмахнулся Самарский. — Лучше скажи, есть ли какое-нибудь дело?
— Минутку, — повернулся на каблуках Матейчо и широко распахнул дверь. — Траян, иди-ка сюда, голубчик, теперь твоя очередь…
В комнату вошел крупный детина, с живыми, чуть раскосыми глазами, в сдвинутой набок кепке, из-под козырька которой выбивался непокорный черный чуб. На вид Траяну было чуть больше двадцати лет. Войдя, он продолжал держать руки в карманах синего полупальто из домашнего сукна.
— Садись, — указал ему на стул около стола Матейчо и незаметно подмигнул Самарскому, чтобы предупредить его: будь внимателен, начинаем игру.
Траян сел, закурил сигарету и надменно вскинул голову.
— Ты считаешь, это дело? — с упреком спросил он.
— Слушай, Траян, слушай, голубчик, давай разберемся по-хорошему. Как тебе не стыдно? Я тебе оказал доверие, из-за тебя на меня теперь доносят и врага и друзья. Разве так можно?
— Чепуха! — Траян сдвинул кепку на затылок. — Смотри, останешься в дураках, если будешь придираться ко мне.
По округлившемуся скуластому лицу Матейчо пробежала угрожающая ухмылка.
— Ах ты, бревно неотесанное! И в кого ты только пошел такой! Во всем вашем роду не было таких вертопрахов. Отец твой, как говорится, муравью дорогу уступит…
— Послушай! — перебил его Траян. Его раскосые глаза забегали, как хорьки, а густые, почти сросшиеся брови ощетинились, как маленькие козырьки.
Но Матейчо не дал ему сказать. Он упрямо продолжал свое, уверенный в неопровержимости своих доказательств:
— Ты больше месяца шляешься здесь, обманываешь власти и товарищей, что был в тюрьме как политический, претендуешь на что-то.
— Кто был в Скопле в тюрьме, те обо мне знают, — ответил Траян.
— А ну посмотри на меня: похож я на молокососа? — показал Матейчо на свою верхнюю губу. — Рассказывай свои байки кому-нибудь другому. Молод еще меня дурачить! В тюрьме ты, конечно, был, но как уголовник. Воровал в роте часы и продавал их какому-то еврею, и его в конце концов засыпал. И как только я тебе поверил?..
— Я тебя предупреждаю, смотри, в дураках окажешься, — прервал его Траян.
— Здесь все собрано! — Матейчо постучал по столу. — Скажи спасибо, что мне не хочется связываться с тобой, а не то попал бы ты под трибунал. А там таких, как ты, дезертиров, — сразу к расстрелу.
— Кто прав, тому ничего не страшно, — спокойно проговорил Траян.
— Ты видишь этого человека? — спросил Матейчо, указывая пальцем на Самарского.
