Василий Гроссман - Годы войны
Жестокие морозы. Скрипучий снег. Ледяной воздух перехватывает дыхание. Слипаются ноздри, ломит зубы. На дорогах нашего наступления лежат замерзшие немцы. Тела совершенно целы. Их убили не мы — их убил мороз. Шутники ставят замерзших немцев на ноги, на четвереньки, создают затейливые, фантастические скульптурные группы. Замерзшие стоят с поднятыми кулаками, с растопыренными пальцами, некоторые словно бегут, вжав головы в плечи. На них худые ботинки, худые шинелишки, бумажные, не держащие тепла, фуфайки. Ночью при яркой луне снежные поля кажутся синими, и в синем снегу стоят расставленные шутниками темные тела замерзших немецких солдат.
В только что освобожденной деревне, на площади, лежат трупы пяти убитых немцев и одного красноармейца. Площадь пустынна, спросить некого, и не спрашивая можно прочесть эту драму. Один немец убит штыком, второй убит прикладом, третий штыком, двое застрелены. И порешивший их красноармеец застрелен в спину.
Немцы покинули село. Два дня в селе не было ни наших, ни немцев, как говорят, стояло пустое, хотя все жители были в своих хатах. И вот что рассказывают жители: «С двух противоположных концов села одновременно въехали два разведчика, оба конные, как два рыцаря. Немец на огромной лошади, наш — на маленькой. Вся деревня наблюдала, затаив дыхание, бой. Немец издали закричал: „Ком, русь“ — и они сразились, стали стрелять. Немец погиб, наш осилил».
Всюду на снегу следы. Эти следы рассказывают, как немцы бежали из деревни на дороги, а с дорог в яры, бросая снаряжение.
Опять стоящие немцы. Один в белье, в бумажном свитере.
У убитых и замерзших немцев отрубают ноги с сапогами, ставят на печку, и когда они оттаивают, вынимают ноги из сапог. Мне рассказывали, что один старик с утра выходил на работу с пилой и топором, приносил к вечеру мешок ног.
В избе тесно от десятков людей, неразбериха, штаб еще не разместился. Красавица девушка в шинели не по росту, в шапке-ушанке, наползающей на глаза, в огромных валенках, и под всем этим серым, обезображивающим ее угадывается милая, стройная девушка. Она стоит растерянно, не знает где присесть, держит в руках красную сумочку. Удивительно печально выглядит эта помятая, когда-то нарядная дамская сумочка в этой серой военной хате. Боец шутя хлопнул девушку с размаху по спине, она внезапно заплакала. Боец сказал ей: «Прости, Лидочка, рука тяжелая, шахтерская».
Хозяева избы рассказывают, что немцы бежали из села уже под огнем нашей артиллерии, с несвязанными вещами, бежали панически, некоторые падали в снег, плакали навзрыд.
Хозяин избы рассказывает: «У нас стоял немец-шофер, рядовой, он с Полтавы кошку с собой привез, она его так знала, только он вернется из поездки, войдет в хату, она к нему шасть, об сапоги трется, он ее смальцем кормил, чистым смальцем кормил. А как стали бежать, он эту кошку с собой забрал, очень ее любил».
«А у нас на квартире стоял дивизионный врач Артц, все ночи напролет работал, как бык работал, пишет, пишет, потом кричит по телефону, как ворон: „Камышеваха! Камышеваха!“, потом снова пишет, на свет даже не смотрел, как бык работал. А денщику кричал: „Почему русского не слышно“ любил, когда я по утрам дрова колол, нарочно будили меня».
Баба рассказывает: «Она была справная корова, молодая, они ее поймали, хочут что пожирнейши сожрать».
Дневник Донбассовской дивизииОктябрь месяц.
Отсекр. комсомола Еретик, умирая с тяжелой раной, хотел бросить гранату в набегавших немцев, но бросить не было сил. Граната взорвалась у него в руке, убила набежавших немцев и Еретика.
Тяжело ранен редактор дивизионной газеты Пустовалов. При следовании на санитарной двуколке в село Малиновку Пустовалов умер. Похоронен в селе Гавриловке.
Вывезли на волах подбитый самолет.
Двенадцать километров несли бойцы своего раненого командира Муратова.
Четвертая батарея вела бой до последнего патрона, до последнего бойца. Весь расчет, сражаясь за Родину, героически погиб.
Красноармеец Петров заявил: «У нас на фронте плохое руководство».
Разведка из шести бойцов во главе с младшим лейтенантом Дроздом не вернулась. Потом Дрозд был обнаружен с двумя штыковыми ранами, мертвый, без нагана, но с документами и деньгами. Бойцы не обнаружены.
Начальник штаба артиллерийского полка старший лейтенант Платонов говорит: «Придется пулю в лоб себе пустить».
Порвали партийные билеты Турилин и Лихатов.
Гуляев заявил: «Зачем окапываться, все это напрасно».
Красноармеец Тихий пытался изнасиловать хозяйку, где ночевал. Боясь ответственности, Тихий выскочил из квартиры, взял винтовку, вскочил на лошадь и уехал в неизвестном направлении. Розыск пока положительного результата не дал.
Имеются массовые жалобы бойцов на полное отсутствие писем.
Беспартийный красноармеец заявил: «Мы имеем хорошую технику, но применить ее так, как стахановцы применяют, как отбойный молоток, еще не применили».
В городе Ямполе была сброшена листовка, писанная от руки: «В городе Иерусалиме во время утренней службы был слышен голос Спасителя. Кто помолится, хоть раз, тот будет спасен».
Младший лейтенант Чурелко кричал бойцам: «Вы, сволочи, не любите меня, потому что я цыган». После чего вскочил на лошадь, хотел поехать на передовую линию, но его не пустили. После чего он хотел застрелиться.
Красноармеец Дуванский гнал вола и ударял по волу прикладом. Приклад сломался при ударе по волу и произошел выстрел, ранивший Дуванского. Дуванский отправлен в санроту и привлечен к ответственности.
Коммунист Евсеев потерял блокнот. Красноармейцы этот блокнот нашли. В нем хранилась переписанная молитва.
Разведчики Капитонов и Дейга переоделись в гражданское платье и попали на собрание, где немцы выбирали старосту. Немцы крикнули, кто не здешний выходи. Разведчики встали и их арестовали.
В ответ на доклад т. Сталина медсестра Рудь дала своей крови 250 куб. см., а Тарабрина — 350 куб. см.
Приняты срочные меры по ликвидации вшивости. Устроены вошебойки.
В штабной батарее, во время завтрака, в супе была обнаружена лягушка.
Бойцу Назаренко, вытащившему 2-х тяжело раненных из огня, а затем убившему 10 немецких солдат — одного ефрейтора и одного офицера, сказали: «Ты герой». Он ответил: «Что это за героизм, вот дойти до Берлина — это героизм!» Он сказал: «С политруком Чернышевым в бою не пропадешь! Он в разгаре боя подполз ко мне, засмеялся и развеселил меня».
Меню немецкой солдатской кухни: утром завтрак — кофе, обычно без сахара, с хлебом, намазанным жирами, свиным смальцем. Обед из одного блюда — суп мясной. Ужин — кофе с хлебом. Один раз в неделю дают мясное второе.
Шахтеры бойцы. Автоматчик Дмитрий Сычев из Горловки убил до сорока человек фашистов. Разведчик Михаил Савенков, машинист электровоза, ранен, представлен к награде. Учитель Лазовой Антон Михайлович погиб в бою. Денисенко Савелий выдвинулся из рядовых, командир взвода. До войны шахтный электромонтер. Изерский Григорий, ученик знатного шахтера Рябошапка, заместителя председателя Верховного Совета УССР, разведчик, представлен к правительственной награде. Эти люди главным образом из части Григорьева. Люди одной шахты часто служат в одном подразделении. Кадровики шахтеры Савенков и Сулименко, тоже машинист электровоза, пробились вдвоем из окружения. До войны они работали на одной шахте, дружили, соревновались. Многие из их подразделения сдались, увидя танки, но они отбивались до ночи, а ночью закопали пулеметы в снег и ушли к своим. Семья Красноголовцевых. Отец 25 лет работал на шахте Центральная № 1, Красноармейского района в Донбассе. Из десяти членов семьи пять ушли на фронт. Брат Александр крепильщик — теперь помощник командира взвода. Он убил немецкого офицера, и сестра прислала ему письмо. Пишет: «Молодец, Шура!» Брат Яков — коммунист, электрик, дважды ранен, теперь снова на фронте. Великолепный стрелок. Брат Петр. «Сколько радости было в нашем доме, когда повел он шахтный электровоз». Теперь он водитель танка. Под Новограт-Волынском бил в упор по немецким танкам, ранен, теперь снова на фронт. Анна — сестра, военфельдшер.
Кульбицкий из горловской газеты. Горский — редактор.
В поле ночью наши бойцы заметили у стогов трех немецких автоматчиков. Стали окружать их, потом закричали: «Сдавайтесь!» Немцы молчат. Оказывается, стояли мертвые, замерзшие, прислонившись к стогу, видимо, днем их расставили шутники.
В мирное время мы всегда путали в передней галоши, теперь, когда в избе спит десять, пятнадцать человек фотографов и корреспондентов, утром, в темных, зимних рассветных сумерках каждый раз начинается ералаш: чьи валенки, портянки, рукавица, шапка — ведь все одинаковое, на глаз вчерашнего гражданского человека — все на одно лицо, как китайцы. Военные не путаются.
