Величко Нешков - Наступление
— Слановский, надеюсь, ты понимаешь, для чего мы здесь? — прохрипел Игнатов.
— Так точно, господин поручик, — ответил Слановский вполголоса.
— Как ты думаешь, мы не зря хлеб едим? — посмотрел поручик прямо в глаза Слановскому холодным, испытующим взглядом.
Слановский молчал. Игнатов сжал губы и укоризненно покачал головой.
— Принимаю твое молчание за знак согласия. Мы действительно не оправдываем доверия нашего начальства.
Слановский побледнел. Ничего хорошего от этих намеков он не ожидал, и тем более странной казалась ему общительность Игнатова. У него пересохло в горле, глотать стало трудно.
Игнатов искоса наблюдал за ним.
— Что с тобой?
— Ничего, — с усилием ответил Слановский, — похоже, что я немного простудился.
Игнатов продолжал разглагольствовать!
— Позавчера я совсем случайно узнал, что ты служил у полковника Додева.
— Да, тогда он был моим командиром батальона.
— Тебе следовало бы знать, что он очень хорошего мнения о тебе.
— Но, кажется, вы с ним не согласны?
— С чем? — не понял его намека Игнатов и уставился на него.
— Да именно с его отношением ко мне.
— Ах вот что! Ну посмотрим. Если заслужишь, другое дело. Тогда и я не останусь в долгу. Сели мы в галошу минувшей ночью. Представился такой случай показать себя! Сами к нам пришли партизаны, своими ногами! А мы их проморгали. Надеюсь, что и ты убедился в простой истине: запугать их можно только одним — беспощадным истреблением.
Голова Слановского работала лихорадочно и путанно. Сознавая, что попадает в безвыходное положение, он последним усилием воли попытался овладеть собой и хотя бы внешне сохранить спокойствие. Но Игнатов хорошо понимал его состояние и поэтому продолжал играть на нервах подпоручика.
— Ты знаешь коммунистов, которых привели из вашего села? — спросил он после короткого молчания.
— Так точно.
— Мы не ошиблись, не так ли?
— Не могу знать.
— Имей в виду, что эти — самые главные, но есть и другие. Будем живы и здоровы, так и до них доберемся. Ты что так побледнел? Уж нет ли среди них кого-нибудь из твоих родственников или друзей?
Слановский продолжал молчать. В ушах шумело, он был не в состоянии связать и привести в порядок свои мысли. А Игнатов с циничной настойчивостью продолжал допытываться:
— Может, у тебя были какие-нибудь дела с ними? Так я тут ни при чем! — Он опустился на стул, закурил сигарету и рассеянно поглядел в окно. — Могу я узнать, где ты был прошлой ночью до половины второго?
— На улице.
— А с кем, если не секрет?
У Слановского снова пересохло в горле. Ему было очень обидно, что человек, к которому он питает чувство особой неприязни, с такой легкостью вмешивается в его самые интимные дела, но тем не менее он решил, что лгать было бы ниже его достоинства, и поэтому откровенно признался:
— Со знакомой. — Его бледность быстро перешла в румянец.
— Похоже, что девушки легко липнут к тебе. И давно ты ее знаешь?
— Несколько лет. После демобилизации я несколько лет работал учителем. С тех пор мы и знакомы.
— Ах, значит, старая дружба, — многозначительно осклабился Игнатов и тут же изменил выражение лица. — Этой ночью будет много работы. Не хочешь ли поприсутствовать на допросе? — уставился он на Слановского.
— У меня нет опыта, и кроме того…
— Тебе неудобно, — подхватил Игнатов. — Не так ли? А что касается опыта, никто не рождается опытным. Ну ладно, постараюсь покончить с этим делом и без твоей помощи. Думаю, и у тебя еще будет возможность проявить себя. Этой ночью надо усилить охрану. Я приказал удвоить посты. После комендантского часа из расположения роты не отлучаться, понятно?
Слановский молча кивнул головой. Игнатов встал и, не спуская с него глаз, сказал:
— Забегу домой, переобуюсь. Жди меня в корчме. Познакомлю тебя с людьми из областного управления.
«Только этого мне и не хватало», — с досадой подумал Слановский и все-таки выдавил из себя:
— Так точно, буду ждать вас в корчме.
Игнатов вышел. Через открытое окно Слановский слышал, как он сердито ругал солдат, но сознательно не отреагировал на это. Ему захотелось побыть одному. Желание хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой было столь острым и жгучим, что он даже не услышал, как отворилась дверь и перед ним вырос Йордан, помятый и смущенный.
— Их будут допрашивать здесь или повезут в город? — спросил он почти шепотом.
— Здесь. — Слановский вздохнул отчаянно и беспомощно. — Этот тип очень уж разъярен.
Йордан приблизился к подпоручику. Боязливо обернувшись, словно боясь, что их подслушивают, он шепотом сказал:
— Мы попытались установить связь с нашими людьми.
— Ну? — радостно встрепенулся Слановский.
— Завтра утром нам дадут знать…
* * *Около полуночи Игнатов, два полицейских агента, унтер-офицер Кочо и солдаты Наско и Геца начали допрашивать задержанных.
Старого Бойо привязали тонкой веревкой к скамейке. Кочо выкручивал ему руки и вгонял острые спички под ногти. От невыносимой боли старик корчился, и скамейка под ним вздрагивала. Наско и Геца по очереди садились ему на спину, не давая ему сопротивляться. Кочо с садистским наслаждением вгонял спички еще глубже. Старик, хотя и был изувечен, не доставлял им удовольствия — он не кричал и не молил о помощи и пощаде. Он даже не стонал, а молча сносил боль и только грыз зубами край скамейки. Когда Кочо уставал или ему надоедало всаживать спички, он хватал суковатую палку и бил ею по широким, как скребки, ладоням старика. После каждых пяти-шести ударов он наклонялся к его разорванному уху:
— Говори, старая развалина, пока не порешил совсем! Отрежу руки до локтей.
— Режь, сучье отродье, — хрипел дед Бойо, сжимая окровавленные губы.
— Это ты давал бандитам хлеб? Где скрывается твой внук?
— Попробуй найди, что меня спрашиваешь?..
Игнатов переступал с ноги на ногу. Он ошеломленно смотрел то на Кочо, то на полицейских агентов. «На что же это похоже? — тревожно думал он. — Из стали эти люди, что ли?»
Полицейские агенты с профессиональным спокойствием и проворством набрасывались на свои жертвы, которые уже были обезображены и изувечены унтер-офицером Кочо. Но и их усилия ни к чему не приводили. Тогда Игнатов налетал на них с дикой яростью, бил кулаками, пинал ногами куда попало, а когда уставал, то, неистово крича, указывал на дверь.
Истязать арестованных закончили только на рассвете.
Илия Велев был избит до полусмерти. Стройный и жизнерадостный до вчерашнего дня молодой мужчина, теперь он лежал на цементном полу с посиневшим и опухшим лицом. Над его лбом была вырвана прядь густых волос, и на этом месте осталась запекшаяся кровь.
Твердый как камень кулак Георгия Мечки несколько раз достал-таки до груди Игнатова. Пока полицейские старались его повалить и привязать к скамейке, каждый получил от него по нескольку ударов. И поэтому на его крепкое и здоровое тело они обрушили всю свою злость и ожесточение. Но Мечка выносил эти истязания, стиснув зубы и не проронив ни звука.
По сравнению с остальными меньше всего били учителя Станчева, но его слабая грудь не выдержала и этого, и он уже в полдень начал харкать кровью и задыхаться от острого кашля.
Босые ноги Васко раздулись, как пшеничные булки. Его синяя холщовая рубаха была разорвана на спине и на груди, а нижняя губа, распухшая и окровавленная, отвисла.
— Угробили они нас! Еще прошлой ночью надо было очистить село от этих паразитов. Не могу себе этого простить, — слабым голосом повторял, как в бреду, Илия Велев.
Старый Бойо с трудом, словно слепой, приподнялся, прислонился к стене, посидел немного и снова сполз на цемент.
— Андрея-а, почему ты, внучек, не птица, чтобы прилететь сюда и увидеть, что со мной сделали?! Учитель, — повернулся он к старому учителю Станчеву, — помнишь, какие раньше офицеры были? Какие офицеры были, любо-дорого поглядеть! А теперь звери какие-то, давят людей, как мух. Ох, если выберусь отсюда, первым к партизанам подамся. Не смотри на меня так, — повернулся он к Мечке, который с трудом улыбнулся в усы. Он нашел в себе силы пошутить:
— Эх, дедушка Бойо, мой отец говаривал, что привязанная собака зайца не поймает.
— Если бы знать, что так влипнем, все бы ушли прошлой ночью с Чугуном. Никак не могу понять, откуда полицейские гады знают такие подробности, — лихорадочно продолжал Илия Велев.
Станчева душил острый приступ кашля. Он приблизился к дедушке Бойо.
— Жаль только, — проговорил он с трудом, — что не доживу, чтобы увидеть Красную Армию… Сколько лет ее ждали… Все глаза проглядели… Никому не дано жить на этой земле вечно. Поэтому каждый должен оставить какой-нибудь след после себя. Мы нанесли им рану, и она никогда не затянется… Ох, задыхаюсь, оборвалось что-то во мне, — мучился он, не в силах перевести дыхание.
