Ольга Матюшина - Песнь о жизни
Однажды пришла ко мне подруга, предложила поехать на лодке.
«Уплывем верст за десять. В лесу костры зажжем, уху сварим. Ссыльные будут, — шепотом сказала она. — Согласна?»
Я очень обрадовалась. На следующий день, раньше назначенного срока, была уже у подруги. День выдался ясный. На нескольких лодках мы спустились вниз по реке. Плыли долго. Причалили в небольшой бухточке. Поднялись по крутому берегу в сосновый бор.
Там уже ждали знакомые и несколько ссыльных. Вскоре из леса вышла еще группа. Среди них, видимо, были особо важные политические. Поставили караул. Все засели за уху. Ее в большом котле на костре сварили. Много шутили, смеялись. Ели с большим аппетитом. Потом разбились на группы, разбрелись по лесу.
Больше всего людей собралось около худого, сутулого ссыльного. Он негромко читал что-то напечатанное На папиросной бумаге. Я подошла послушать. Ничего Не поняла, перешла к другой группе. Здесь кричали, спорили до хрипоты. Темнело. Мы развели костер, все собрались вместе. Поднялся высокий бледный человек.
Товарищи смотрели с тревогой. Знали: у него туберкулез, остались считанные дни его жизни. При свете костра он показался мне огромным и совсем особенным. Тихо сказал:
— «Песня о Соколе»… «Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье свернувшись в узел и глядя в море».
Тишину нарушал треск костра. Ссыльный читал хорошо. Слабый вначале голос звучал все сильнее:
— «… — Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!..»
Все заслушались, лица как-то помолодели. А он читал, только голос стал слабеть. И вдруг почти крикнул:
— «… — О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..»
Ссыльный закашлялся, прижав худые руки к груди. Его закутали, положили на траву. Темный лес показался страшным. Глаза у всех потухли.
— «А Уж подумал: Должно быть в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет!..» — произнес звонкий молодой голос.
Теперь у костра стояла тоненькая девушка. Она просто, с большим чувством продолжала прерванную песню.
Как обрадовались все! Даже больной меньше кашлял. А молодой голос звучал все сильнее, смелее^
— «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
Безумству храбрых поем мы песню!..»
Все вскочили, подхватили последние слова…
Костер давно потух. Была ночь. Печальные песни ссылки сменялись бодрыми, революционными. Замолкали. Кто-нибудь начинал новую.
Только утром вернулись домой.
Много прошло времени с тех пор, но я не могу забыть этой ночи в лесу и «Песню о Соколе» хорошо помню.
Позднее, когда мы стали старше, любовь к книгам еще больше выросла.
— Девочки, — сказал нам как-то наш школьный товарищ Коля Сомов, — в воскресенье мои именины. Приезжайте завтра ко мне с ночевкой. Я достал замечательную книгу — новые рассказы Горького. Пирогами мать накормит. А на следующий день на лыжах побегаем….
Все, конечно, обрадовались. На день уехать из города! Послушать Горького! Родители наши не только согласились отпустить нас, но и вкусной провизией снабдили.
На следующий день, в разное время, двумя дорогами выехали из города розвальни с молодежью. Лошадей дали знакомые крестьяне.
Хорошо зимой вырваться на волю! Посадив своих пятерых подружек, я крикнула на лошадь. Понеслись легкие сани. Любила я кучерить, и лошадка была знакомая. Мы вихрем летели по полям.
Вот уже город позади. Дорога по реке хорошая, накатанная. Мороз градусов десять. И луна. Большая, полнолицая.
— А-ну!..
И мы уже на крутом берегу. На подъеме у нас две девочки вылетели из саней. Еще веселей стало.
Поле широкое. Снег переливается. Мороз щиплет. Тряхнуло опять на рытвине. Вылетели еще двое. Догоняют. Согреваются на ходу.
Въехали в лес. Дорога в тени. Жутко. В том оду бродило много волков. Мы прижались друг к другу и напряженно глядим в чащу. Лошадь фыркает, бежит легко. Наконец посветлело. Перед нами снова Поле.
Я кнутом подстегнула лошадку:
— Лети, Малёк!
Захотелось хором песню запеть. Но нельзя, услышат…
Влетели в деревню. Третья изба — Колина. Выскочил он навстречу. Длинный, без шапки. Рыжие волосы треплет ветер.
— Привет имениннику!
— Идите скорей!
Ввалились в избу. Тепло. На столе горит большая лампа. Кругом скамейки. Мальчики помогают снять пальто.
— Все собрались? — спрашиваем.
— С вами двадцать. Еще двое саней приедут.
— Садитесь чаю откушать, — предложила Колина мама и засуетилась у самовара. Поставила на стол большие пироги, ватрушки, лепешки и пирожные, которые мы привезли.
Аппетит с мороза у всех завидный. Мальчики посадили девушек на лучшие места. Сами подсели к подружкам. Шепчутся. Шестнадцать лет. Зорька любви.
Приехали отставшие. Стало тесно.
Напились чаю, всё убрали со стола. Заправили лампу.
— Внимание! Я начинаю, — сказал Коля.
И вдруг неслышно открылась дверь. Забыли ее запереть. Впереди — пристав. За ним понятые, стражники.
— Вы что здесь делаете? Книги запрещенные читаете?
Все соскочили с мест. Пристав подошел к столу, грузно сел.
— Давайте книгу сюда, — сердито сказал он. Все удивленно переглянулись:
— Какую? Мы не читали.
А томик Горького давно уже в безопасном месте.
— Не валяйте дурака! Давайте сюда, говорю! — забасил пристав.
Стражники тоже смотрят зло. Понятые стоят молча. Пристав разозлился.
— Не хотите отвечать? Переписывай всех! — приказал он стражнику. — Не будем, — говорит, — с ними хороводиться. Посадим на розвальни и в тюрьму отвезем. В городе разберутся. Лошади есть?
— Нет, — ответил стражник.
— Как же вы приехали? — обратился он к нам.
— Пешком пришли! — выкрикнула я. А в это время Колина мама задворками увела лошадей к соседям.
— Одевайтесь, — приказал стражник. — И все выходите во двор.
Мы быстро оделись, вышли. Во дворе темно. Сгрудились. Коля мне шепчет:
— Знаешь дорогу через огороды, лесом?
— Бывала, — говорю я.
— Бери всех девушек. Незаметно зайдите в хлев. Через окно в хлеву выскочите в огород. Дальше найдете дорогу. Мальчики останутся под конвоем.
— Мы не оставим вас, — запротестовала я.
— Я — старший. Умей подчиняться приказу, — рассердился Коля. — Вам опасно попасть в их лапы. Думаешь, легко нам будет, если с вами что случится? Идите, не разговаривайте.
В хлеву было темно. Мы с трудом отыскали окно. Выскочили. Выше пояса снег. Идем, а иногда и ползем, но плывем. Лес близко.
— Смотрите, волки!
Горят зеленые глаза. Слышен вой. Подумали: спаслись от стражников — неужели теперь в пасть волкам попадем?
Я говорю:
— Девочки, сверяем сюда. Здесь близко усадьба. Там управляющий знакомый.
Озираясь, поползли. Идти нельзя — снег очень глубокий. Очутились в огороде усадьбы. Подошли к дому, постучали в окно.
— Семен Николаевич! Выручите нас, — обратилась я к управляющему.
— Что случилось?
Торопливо рассказала. Он молчит, колеблется. Боится, что может сам попасться.
— Ваш Сережа, наверно, спрятал бы нас, — сказала я, зная, что его сын студент — революционер-подпольщик.
Управляющий сдался.
— Идите, — говорит, — за мной. Только тихо.
Провел нас в хлев. Там было тепло, мы свернулись клубочками, затихли. Мокрые. Зубы стучат. Страшно, Каждый шорох принимали за погоню. Время тянулось медленно.
Вдруг стукнула дверь. Все вздрогнули:
— Идут. За нами…
На пороге появился Семен Николаевич.
— Светает уже, — сказал он. — Уходите в город. Увидят. Посадят меня за вас.
Мы поднялись. Ноги закоченели, не двигаются.
— Спасибо большое вам, — сказали ему.
Видно, жалко стало нас: очень уж замученными мы выглядели.
— Подождите здесь, — говорит. И вынес нам по куску хлеба и горячий картофель в бумаге.
Мы с жадностью ели свежий хлеб, глотали картошку и быстро шли по тропке. Благополучно добрались домой. Крепко поцеловались, решили вечером встретиться.
Дверь мне открыла мама.
Матери в наше время знали, сколько расставлено молодежи ловушек. Тем, кто мыслил, трудно было уйти от тюрьмы.
— Попались? — испуганно спросила она.
— Ничего, все хорошо. Я очень устала… — сказала я и повалилась на кровать.
Вечером мы узнали, что полиция охотилась за ссыльными, а попала на школьников. Среди нас был один мальчик, отец которого имел большие связи в городе. Когда он узнал, что его сын в тюрьме, то принял меры и всех мальчиков освободили.
— Так нам и не удалось тогда почитать Горького! — закончила я.
