Виктор Верстаков - Афганский дневник
Участники рейда рассказали о митингах, которые стихийно возникали почти при каждой встрече с жителями. Главное, о чем просили люди: «Защитите нас от душманов. Они забирают наш хлеб и наших овец. Они грозят убить всех, кто будет подчиняться властям». Еще рассказали о мальчонке из небольшого селения рядом с долиной. Когда рейдовики буквально отдирали от скалы, выкапывали из-под снега камни, восстанавливая разрушенный бандитами участок дороги, этот мальчишка первым появился со стороны, селения, придавленный к земле тяжестью огромного — очевидцы утверждают, что, пожалуй, весом с него самого — камня. Пока поняли, в чем дело, да бросились ему помогать, он уже донес камень, уронил в яму. Потом прибежали другие мальчишки, подошли взрослые. Дорогу исправили быстро.
Тем временем Евгений Константинович говорил в стороне с командиром батальона. К ним подошли местные афганцы-проводники. Их было двое: один постарше, лет пятидесяти, второй лет двадцати пяти — тридцати, оба с короткими бородами, остролицые, одетые в поношенные пальто и вельветовые штаны. Поставили у ног мешки, на мешки положили длинноствольные, старинного образца винтовки. Как я позже узнал, проводники были охотниками из ближнего селения и очень помогли батальону во время рейда. Они горячо заговорили, обращаясь то к переводчику, то, забываясь, непосредственно к Скобелеву.
Проводники опасались, что банда вернется мстить жителям, помогавшим разбирать завалы, участвовавшим в митингах. Большое селение сумеет защититься, но что будет с малыми? И оба проводника решили вернуться к односельчанам, чтобы помочь им организовать оборону. Просили сообщить, где сейчас находится банда.
Выслушав их, Евгений Константинович подозвал командира нашего вертолета капитана Виталия Павловича Забирко:
— Горючего на короткую разведку хватит? Тогда летим… Проводники и переводчик с нами.
Снова внизу горы, лента осиленной рейдовиками дороги, глиняные домики редких селений. Оба проводника, впервые, наверно, летящие на вертолете, опасливо держатся руками за сиденья, но поглядывают в иллюминаторы. Вдруг старший вскакивает, исступленно машет руками, что-то кричит переводчику. Банда прямо под нами, примерно сорок всадников, скачущих по дну глубокого сумрачного ущелья в сторону близкого уже селения. Все ясно: через несколько минут банда ворвется в дома…
Смотрим на Скобелева, молодой проводник умоляюще хватает его за руку. Сквозь открытую дверь кабины пилотов видно, как вопросительно оборачивается экипаж. Старик, держа в правой руке винтовку, левой пытается выдавить стекло иллюминатора. Все, кроме летчиков и Скобелева, встали, чтобы лучше видеть происходящее внизу. Бандиты спешились, дали залп по вертолету, снова вскочили на коней.
— Не успеют рейдовики подойти на помощь, не успеют же, — говорит переводчик. — Старик просит, чтобы мы выпустили его, он один будет драться.
— Зачем же один? — веско отвечает Евгений Константинович. — Спроси, уверен ли он, что это не местные жители.
Переводчик кричит в ухо старику, тот, опешив, секунду смотрит на переводчика, возмущенно бросает несколько фраз.
— Говорит, что всех своих людей, всех коней знает. Чужие люди и чужие кони. И оружие у них такое, какого здесь нет. Еще раз просит спасти селение.
Скобелев молча встает и жестом — опустив большой палец — показывает летчикам: зайти со стороны селения, пролететь по ущелью над бандой. Забирко резко перекладывает ручку управления, выводит машину на новый курс. Пол под ногами запрокидывается — вертолет, подняв хвост, устремляется вниз, в открытые иллюминаторы и боковую дверь хлещет холодный ветер. Сдуты с голов фуражки и шапки, затем сами снимаем перчатки, устраиваемся в салоне поудобнее. Ущелье кривое, узкое, мрачное. Только бы не увлеклись летчики…
Видим, как душманы, заметив наш маневр, сбиваются в кучу, поворачивают коней, скачут обратно — прочь от селения. Вертолет с грохотом проносится над ними. А рейдовики уже получили по радио точные координаты банды.
Нет, не сразу возвращаемся мы к привычной интонации, к привычному восприятию жизни. Высаживаем проводников, взлетаем, в воздухе пристраивается ведомый вертолет, а мы все еще молчим, искоса поглядывая друг на друга, но всею силою вглядываясь, вдумываясь в себя.
А вокруг ничего не изменилось. Такое же синее наверху небо и такая же причудливая земля. Изредка мелькают темные полосы ущелий, маленькие горные селения, возле которых бродят по склонам овечьи стада и виднеются на крохотных горизонтальных площадках дувалы — глиняные ограды полей. И снова нагромождения гор…
Первым очнулся Скобелев, как-то по-мальчишески толкнул меня в плечо, будто приглашая все забыть и даже порадоваться, что есть на земле не только суровая служба, но и прекрасные дали.
Но конечно же самым красивым, самым желанным для нас было место последней в этом полете посадки, тем более что приземлился вертолет не просто на родной земле, а возле родного для Скобелева и сопровождавших его офицеров гарнизона.
Еще крутились по инерции винты, а к вертолету уже подъехал штабной уазик. У жилого городка Скобелев приказал шоферу остановиться, первым выпрыгнул на асфальт. Офицеры тоже выбрались из машины, молча вглядываясь в знакомые контуры каменных домов, кресты телевизионных антенн над крышами, в многолюдье гарнизонной улицы. Здесь жили их жены, учились дети. В кочевой военной жизни гарнизон постоянной дислокации не просто точка на карте, а собственный центр Родины…
— Времени у нас двадцать пять минут, — прервал молчание Скобелев. — Мне нужно быть в штабе, остальным разрешаю заглянуть домой. Сбор у офицерской столовой.
Офицеры поспешили к семьям, а Евгений Константинович снова сел в машину, сказал водителю:
— Давай, родной, к штабу.
Пока ехали по жилому городку, Скобелев покусывал вздрагивающие губы. Переборов себя, улыбнулся:
— Вот такая у военных планида. Уедешь из гарнизона — без семьи живешь, заглянешь в гарнизон — времени нет, чтобы увидеться. Хотя все равно жена сейчас на работе, сын в школе, дочка в саду. Впрочем, если бы не дела… Но помяни мое слово: вернутся ребята от жен — начнут хором печалиться: мол, только душу разбередили, еще бы хоть полчасика — другой коленкор… Так что мне и тут повезло, не зря ведь утверждаю, что я человек счастливый!
Впервые интонация подполковника показалась мне неискренней. Служба вздумала еще разок его испытать, о каком тут счастье или несчастье может быть речь… Но через двадцать минут, когда тот же уазик подвез нас от штаба к офицерской столовой, где уже поджидали Скобелева сослуживцы-спутники, которые наперебой заговорили: «Разбередили только душу, пришли да ушли, лучше бы совсем домой носа не совать», — подполковник засмеялся искренне, заразительно: «Ну, что, разве не угадал?»
А маленький, в одну улицу, военный городок жил вокруг нас отлаженной, внешне спокойной, совсем обычной — если, конечно, видишь ее ежедневно, а не залетев на несколько минут из горной пустыни — жизнью. Молодые мамы катили по пешеходным дорожкам синие и красные колясочки, возились в песочницах малыши, хлопало на веревках белье, что-то меняла в магазинной витрине девушка-продавец в беленьком чепчике.
— Пора в путь-дорогу, — властно, будто отгоняя досадное наваждение, сказал Скобелев.
Вскоре наш уазик выехал за шлагбаум, пронесся по асфальту, свернул к вертолетной площадке, лихо развернулся у винтокрылой машины. Командир экипажа попросил пяток минут, чтобы закончить технические дела, и мы отошли покурить. Где-то недалеко молодые голоса пели модную в нынешнем сезоне песенку: «Пора-пора-порадуемся на своем веку…»
— Сынишка мой тоже эту песню любит, — сказал Скобелев. — Особенно тот куплет, где «скрипит потертое седло и ветер холодит былую рану». Говорит, самая военная это песня: романтика, мол, и прочее. Кстати, собирается по моей дорожке пойти — в офицеры.
— Так и пусть собирается, дело хорошее.
— Я не против, только трудно ему будет: соображать начал, когда я кое-чем побольше взвода командовал. Конечно, не отговариваю, но стараюсь напоминать, что до командирской машины я много ножками исходил…
Вертолетчики доложили о готовности, снова взревели двигатели, закружились, вздымая ветер, лопасти, слились над головой в туманный, разбивающий солнечные лучи круг. Вертолет качнулся, взлетел, и очень скоро далеко внизу остались и гарнизон, и сын Скобелева Алеша, желающий стать офицером, и жена Надежда, которая хочет, чтобы муж был счастлив, и не жалуется на трудности долгих разлук, и их шестилетняя Оленька, как и мать, редко видящая отца. А впереди были горы, марши, тревоги: суровый, необходимый родной стране труд, называемый военной службой.
В долинный лагерь успели прилететь до темноты. После доклада командиру пошли перекусить. За столом вспомнили вчерашний разговор, начавшийся с цитаты из «лучшего приятеля». Хотелось узнать: что ответил Скобелев?
