Александр Авраменко - Огненное лето 41-го
А пока будущая супруга мирно посапывает у меня под боком, уткнувшись аккуратным носиком в плечо. Моя рука лежит у неё на голове, слегка поглаживая по непокорной гриве волос, сейчас расплетённых и раскинувшихся веером по подушке. Вообще, волосы у неё — это нечто. Нынче модно носить короткую причёску, а у неё коса почти до пят. Волосы, хоть и крашеные, но густые, блестящие. Когда распускает — никакой ночнушки не нужно! Красота просто неописуемая! Свадьбу будем играть в моей деревне, решили с братом вместе…
Сейчас уже почти полночь, но я не могу заснуть, курю, уж не помню какую по счёту папиросу, дым вытягивает в открытое настежь окно. Лето. Июнь. Прохладно только ночью. За окном тихонько попискивает какая-то пичуга. Ярко светит луна. Сегодня она полная, но выглядит жутковато, словно череп. Да и давит меня как-то.
Танюшка здесь ни при чём — как, собственно, и то, что кончается моя холостяцкая жизнь. Другое что-то, не пойму что. На душе как-то муторно и тяжело — такое же состояние у меня было в январе сорокового, когда наши соседи попали в артиллерийскую засаду и потеряли шесть машин вместе с экипажами. Мы когда отбили поле боя, нашли своих ребят, сваленных в кучу обгорелых, припорошённых снегом — их побросали, словно груду ненужного мусора. Запомнилось это мне на всю жизнь…
Незаметно мои глаза смыкаются, и чудится, что я опять в танке. Снова бой, финны стреляют по нам из крупнокалиберного пулемёта, башня звенит под ударами пуль. Странно как-то звенит, словно стучат… стучат? Я открываю глаза — точно, в дверь колотят. Осторожно, чтобы не разбудить невесту соскакиваю с кровати и шлёпаю в коридор:
— Кто?
— Товарищ капитан! Это я, рядовой Сидоров! Тревога!
— Ясно. Возвращайтесь товарищ, рядовой. Бегу…
Как и положено, через сорок секунд уже обмундирован и затянут, ласково целую будущую жену. Она сонно бормочет:
— Ты куда?
— Не волнуйся, милая, скоро вернусь…
И выбегаю из комнаты, закрыв дверь. В коридоре шум ого! Оказывается, вызывают всех, не только меня. Носятся посыльные, стучат каблуки сапог. Хорошо, что уже светает. На улице аккуратно ползут последние языки ночного тумана, который скоро осядет сладкой росой на ярко-зелёных травинках.
Я бегу к боксам, где находятся танки моего батальона, и возле которых уже суетятся бойцы. Время от времени взрыкивают моторы, с подъехавших грузовиков сгружают положенный по штату боезапас. Ко мне подбегает дежурный по части майор Клочков:
— Слышали, товарищ капитан?
— О чём? Опять внеплановые учения?
— Какие учения! Война!
— А, война… Что! Какая война!!
— Только что звонили из штаба округа немцы внезапно перешли границу. Бомбили Минск, Гродно, другие приграничные города. Война, товарищ капитан!!!
Подбегает дежурный по штабу, младший сержант:
— Товарищи краскомы, командир бригады собирает всех в Красном уголке!
Я подзываю своего заместителя, старшего лейтенанта Иванина, и приказываю загрузить двойной боезапас, долить все баки по пробку, проверить наличие и комплектность ЗИПов, а сам вместе с майором бегу в штаб бригады. Командир полка, полковник Студнев растерян, вместо него выступает заместитель по политической части старший политрук Рабинович. Говорит долго и трескуче, но всё ясно и без громких ненужных фраз враг напал внезапно и коварно, нужно его разбить и к осени закончить войну в Берлине. Бросаю взгляд на часы мы здесь уже пятнадцать минут, а кроме того, что товарищ Сталин, товарищу Сталину, товарищем Сталиным я ничего не услышал. Где же постановка боевой задачи подразделениям? Когда поступят распоряжения службам? Куда нам следует выдвигаться? Не выдержав, я поднимаюсь, и, завидев меня, Исидор Моисеевич внезапно замолкает.
— Вы что-то хотите сказать, товарищ капитан?
— Никак нет. Я хотел бы получить боевую задачу для моего батальона. Куда мне выдвигаться? Какими силами? Кто прикреплён в качестве пехотного сопровождения?
Челюсть Рабиновича от удивления слегка отвисает, затем он наливается кровью и визгливым фальцетом визжит:
— Да как ты смеешь, капитан!
Спокоен. Я спокоен. Действительно спокоен.
— Во-первых, вы мне не тыкайте, товарищ старший политрук. Во-вторых, пока мы слушаем ваши речи, немцы там, на границе, убивают наших товарищей, которые ждут помощи от танкистов.
Слышу одобрительный гул сидящих сзади офицеров. А чего мне бояться? У меня орден! Мне его лично Калинин вручал в Кремле, и сам товарищ Сталин руку жал. Тем более, что я правду говорю. Коммунист верность Родине и Партии должен делом доказывать, а не языком. Николай Петрович растерянно произносит:
— Связи нет. Ни с командованием бригады, ни с Округом.
В это время слышу дикий крик на улице:
— Воздух!
Словно спрыснутые кипятком, все выскакивают на улицу, благо Красный уголок находится на первом этаже. Высоко в небе проплывают чёткие девятки чужих силуэтов. До нас доносится надрывный гул немецких моторов. Кто-то за спиной произносит:
— Ничего, сейчас наши соколы им всыплют…
Я тоже надеюсь на это, очень надеюсь. В этот момент подкатывает броневичок БА-20, и я вижу, как Рабинович заскакивает в него. Машина резко газует и, выскочив за ворота КПП, исчезает в клубах пыли. Студнев удивлён не меньше всех. Затем обращается к нам:
— Товарищи командиры, слушайте боевой приказ немедленно загрузить и заправить все машины, приступить к погрузке боеприпасов на автотранспорт. Начальникам служб приступить к исполнению своих обязанностей. Выдать бойцам сухой паёк на три дня. Товарищ начсвязи, попытайтесь связаться с кем-нибудь, кто может прояснить обстановку.
— А что с семьями делать?
— Начальнику автослужбы выделить два грузовика для эвакуации женщин и детей. Пусть вывезут на станцию и отправят в Гродно первым же эшелоном. Приступайте, товарищи.
Да… бегство Рабиновича явно вывело полковника из растерянности. Вспомнил, что всё-таки он красный командир! Не зря про нашего политрука тёмные слухи ходили, что он быструю карьеру доносами поднял, ой, не зря…
Рассуждая подобным образом, я бегу к нашему дому. Взбежав на второй этаж, открыв дверь и бужу Таню. Она открывает глаза и тянется ко мне, но сейчас, увы, не до этого:
— Одевайся, милая. Сейчас будет машина.
— Куда одеваться? А ты разве не едешь?
— Солнышко! Милая! Война началась! С немцами.
Она ойкает и зажимает руками рот, чтобы не кричать. Машинально смотрю на её обнажившуюся грудь, показавшуюся из-под свалившейся простыни.
— К…как война?
— Война. Я не шучу. Но ты не беспокойся, месяц, самое большее — два, и она кончится. Не успеешь до замужества родить, не беспокойся. Обещаю.
Танюша начинает суетливо одеваться, а я тем временем торопливо пишу родителям несколько строк, запечатываю конверт и надписываю на нём адрес. Моя половина уже готова. Одной рукой я подхватываю чемодан, второй — невесту, и мы спешим к зданию штаба полка, где уже стоят грузовики, выделенные для эвакуации.
— Доберёшься до Мурманска, обратишься в порт. Скажешь, что необходимо в Тарму попасть. Тебя посадят на судно. Наши баркасы почти каждый день ходят, рыбу сдают. Так что не засидишься, ну а в деревне любого спросишь, покажут…
Она крепко-крепко целует меня на прощание, а я глажу её по голове.
— Не плачь, милая. До осени разобьём фашистов и поженимся. Не плачь…
Сколько могу — смотрю вслед уезжающим машинам, моя будущая жена сидит сзади и машет мне рукой. Но прощаться долго некогда, и вот уже я в парке.
Иванин — молодец! Все машины уже выведены из боксов и выстроены в походную колонну, заканчивается погрузка боеприпасов — дополнительный боекомплект, согласно приказа комполка. Я торопливо натягиваю комбинезон и лезу в свой танк. Включаю рацию и начинаю проводить перекличку. Вот это номер ещё ни один экипаж не включил средства связи! Твою ж мать!!! Высовываюсь из башни и ору во всю глотку, стараясь перекрыть шум работающих моторов:
— Рации включить!
Они что, совсем, что ли с ума сошли! Учил-учил, а всё без толку. Что же будет, когда бой начнётся! Ага, слышу. Дошло. Начинают отзываться. Вот и меня вызывают:
— Тайга два, Тайга два, ответьте седьмому.
— Слышу вас, седьмой.
— Погрузку прекратить, немедленно выдвигаемся в район Августова. Как поняли?
— Понял вас хорошо. Августов.
— Выступайте, Тайга два…
Высовываюсь опять из машины и кричу:
— Прекратить погрузку! Выступаем немедленно! По машинам!
Экипажи торопливо занимают свои места, а я рычу уже по внутренней связи:
— Вперёд!
Слышу знакомые звуки включаемой передачи, и наша махина плавно трогается с места. Даю направление механику, а сам высовываюсь из люка и оглядываюсь назад вроде всё.
Форсированным маршем движемся в сторону Гродно…
