Ухожу на задание… - Успенский Владимир Дмитриевич

Стук в дверцу кабины разбудил девушку на рассвете. Поеживаясь от холода, Павлина быстро оделась. Утро было удивительное. Она давно обратила внимание, какие необычайные здесь восходы и закаты. Афганистан — в середине Азии, отделен от морей-океанов большими просторами суши, горными хребтами. Тучи появляются не часто. Утром особенно волнует еще не поблекшая от зноя глубокая небесная синева. И нежно розовеющие вершины гор на фоне этой синевы. Может, эти внеземные, непорочные, восхитительные краски и внушили мусульманам мысль о святости и непостижимости аллаха, о грешности, малоценности человеческой жизни, которая полностью находится во власти всевышнего… Но это, видимо, прежде так было, теперь-то молодые «борцы за веру» сами решали свои и чужие судьбы: наскоро помолившись, шли стрелять в таких же мусульман. А более богатые «правоверные» платили за это.

Мысли Павы прервал голос Вани Сказычева. Подражая радиодиктору, ефрейтор «вещал»:

— Московское время шесть часов четыре минуты. Температура воздуха десять градусов Цельсия. Кто не хочет остаться без завтрака, срочно направляется к арыку. Охрана и оборона умывающимся обеспечена. Из ПХД [13] кашу с тушенкой. Опоздавшие пеняют на себя!

До чего же хорош он был, этот курносый, сероглазый россиянин с розовыми от холодной воды щеками, с доброй улыбкой, успевающий позаботиться обо всем. Даже букетики цветов вручил Павлине и Антонине перед отправлением в путь. По-осеннему блеклыми были эти степные с мелкими листочками цветы, но зато источали запах ночной свежести и грустную горечь, впитанную многими поколениями растений из сухой, каменистой земли.

Главное — девушкам было приятно такое внимание.

Опять побежала под колеса машины однообразная серая лента асфальта. Вспомнив недавний сон, Павлина улыбнулась, спросила Ивана:

— Ты теперь на всю жизнь шофер, да?

— Почему, елки зеленые? — удивился он.

— Грузовик здорово водишь. Кик по струнке идет.

— Это служба, Пава. В наше время каждый должен уметь водить.

— Не с таким мастерством.

— Навык. Я со школы за баранкой, автодело у нас преподавали. Не хотел, потом пошел, как и все. Не поверишь, Пава, о чем я думаю-то давно, — разговорился Ваня. — В четвертом классе учился, когда у нас в овраге кости мамонта обнаружили. Ученые к нам в район приезжали. А я очень удивлен был и словно по-новому мир воспринял. Тысячелетнее прошлое с нынешним днем соединилось, и я не сам по себе, а частичка огромного потока жизни. Будто я еще при тех мамонтах жил и даже раньше, и в ответе за все прошлое и настоящее. Даже не знаю, как объяснить тебе. Ну, когда повзрослел, вроде бы сформулировал: осозналась связь времен.

— Понимаю, — сказала Пава, ласково коснувшись ладонью его плеча.

— Узнать мне захотелось, что было до нас. Где начало цепи, как она движется. В общем, историком решил стать. А точнее — археологом. Только учебники очень сухие, скучные. И кто их только пишет… Я вот на раскопки ездил, два сезона там работал. Своими руками очищал, доставал то, к чему люди прикасались две тысячи лег назад. Их тепло ощущал. Ты не представляешь, до чего это интересно. И после демобилизации опять на раскопки поеду. Приазовье, Дон. Скифы меня интересуют. А машину водить — везде пригодится. Особенно в экспедициях.

— Завидую по-хорошему тебе.

— Почему? — удивился он.

— Определившиеся вы все, со своими целями. И ты, и Вострецов, и лейтенант Тургин…

Как всякому человеку, рассказавшему о себе, открывшему свои заветные мысли, Ивану не очень-то приятно было услышать в момент откровения такое обобщение. Но сразу понял: слишком разоткровенничался перед человеком, которого в общем-то мало знал. Лично для него это важно, это его цель, а для Павы, видно, всего-навсего обычнейший разговор. Надо поскорее переменить тему. Восстановить равновесие в подобных случаях может не обида, а наоборот, легкая насмешка над собой, отвлекающий юмор. Хотя и нелегко дается такой переход.

— Верно! — заулыбался Иван. — Кто со специальностью, тот очертил свой круг. А чего волноваться? Вон лейтенант Тургин-Заярный — у него университет, он за будущее не тревожится. Спокоен, как танк.

— А танк разве спокойный? — приняла шутку Павлина.

— Чего ему нервничать? Он весь в броне, пулю даже не чувствует. А вот моя газель, — похлопал он по дверце кабины, — моя газель сразу реагирует в случае каких недоразумений. В нас камень попадет, и то риск. А танку что!

— Может, не машина, может, сам ты нервничаешь? — поддела его девушка.

— Обо мне верно: человеческие слабости нам не чужды, — весело продолжал Сказычев. — Случай такой был. Отдыхали мы после перевала. Вечером, в сакле. Только расположился на ковре, чай пью, моя газель на улице как загудит! Мы вскочили — и за дверь! А от наших машин двое духов [14] со всех ног к горам удирают. Подобраться значит, хотели к грузовикам, а моя умница засигналила, предупредила.

— И сама — за ними! — подхватила, дорисовывая сценку, Павлина. — И гудит, и рычит, и несется за духами по камням, через арыки. Бандиты орут от страха, оружие бросили, а машина не отстает! Едва потом поймали ее!

— Ну, елки! — восторженно вырвалось у Сказычева. — Ох, и голова у тебя, Пава! Расскажу ребятам — повеселимся.

— Не поверят!

— Хорошую выдумку всякий поймет.

Дорога между тем становилась все хуже. Иван объезжал воронки: старые, засыпанные щебнем, и недавние, с выкрошившимся по краям асфальтом. Трещины, как паутина, разбегались от них. Не попадалось теперь ярких красивых автобусов, исчезли моторикши. Больше стало военных афганских машин, изредка проносились разрисованные частные легковушки.

Высохшие арыки пересекали запущенные, необработанные поля. Темными, пугающими лабиринтами тянулись глиняные дувалы. Кишлаки казались вымершими. Лишь кое-где виднелись дехкане, паслись ослики.

— Тут людям житья нет, — пояснил Сказычев. — Гульбеддин из ущелий наведывается. Трудное место. Если я машину остановлю, сразу прыгай вниз и ложись за скаты.

— Знаю. Как там Тоня моя… — забеспокоилась, поглядывая назад, Павлина.

— А что Тоня! Машина у Башнниа новая, водитель он первоклассный. В таксисты пойдет, когда погоны снимет.

Уловив в голосе Сказычева какую-то странную нотку, Павлина спросила:

— Вы с ним друзья?

— Мы-ы-ы? — протянул Ваня.

— В одном взводе, всегда вместе.

— Сослуживцы, — поясная Сказычев. — Надежные сослуживцы до увольнения в запас. Только и всего.

Чувствуя, что словоохотливый Ваня отвечает на этот раз слишком сдержанно, Павлина не стала расспрашивать. Она и сама заметила какой-то холодок во взаимоотношениях двух водителей. Разные они, очень разные. Внешне вроде бы схожи, одного роста, со спины не отличишь. Только у Вани волосы посветлей, а у Бориса иссиня-черные. Оба улыбчивые, но у Вани улыбка добрая, глаза светятся теплом и радушием, а Башнин насмешлив, высокомерно-снисходителен. Когда девушки впервые прибыли в военный городок и поселилась в холодной палатке (топить печку не умели, да и угля не хватало), пришел к ним Ваня Сказычев. Принес ведро сэкономленного ребятами угля, повозился у печки, наладил ее. И еще вернулся потом, извинившись за беспокойство: сухие сосновые щепки-полешки принес на будущее для растопки. А Башнин явился в палатку с гитарой и очень скоро начал намекать девушкам, что тепло может быть не только возле печки, есть и иные, более приятные способы обогрева. Подмигнул Павлине: давай, мол, без вещей на выход. После чего и был выдворен ею.

Ваня вообще обо всех заботится. Такой у него характер. А Башнин — тот больше о себе… Борис, конечно, веселий парень, отличный специалист, но какой-то разбитной, несерьезный, что ли. Нет в нем чистоты Сказычева, интеллигентности, как у Тургина-Заярного… И удивилась Павлина: о чем бы она ни думала теперь, мысли ее так или иначе возвращались к лейтенанту. Вот странно! Разве таким представляла она себе человека, который понравится ей?! Он должен быть решительным, мужественным и благородным. Рыцарем нашего времени. А Тургин-Заярный? Учитель с близоруким прищуром глаз. Аспирант, как его называют ребята. Не ее вроде бы идеал, но вот постоянно хочется видеть его, и все тут!